Так думал и владыка Нюгуа по имени Ханжо, когда Бхулак со своими воинами, которых за их свирепость называли Псами, предложил ему службу. Резоны на то у правителя имелись: банда Бхулака (на здешнем языке его звали Нюлан) давно уже сделалась грозой не только мелких поселений и бродячих торговцев — Псы не боялись стычек и с дружинами правителей, частенько выходя из них победителями. Однако Ханжо ошибся: Бхулак вступил в эту банду и вскоре стал её предводителем, согласно плану Поводыря, по нему же он и пришёл в Нюгуа.
Ханжо правил им незаконно — его предки не возлежали, укрытые нефритом, в каменных гробах у храма богини. Последнего из этой благородной династии узурпатор, захвативший власть в городе и стране незадолго до появления тут Бхулака, попросту приказал убить. Как и всех его родных, друзей и сторонников — тех из них, кто отказался есть тело бывшего владыки города, зажаренного на вертеле наподобие свиньи… Оставалась лишь Ай, любимая жена правителя — Ханжо рассчитывал, что заставит её выйти за себя замуж и таким образом укрепит союз с могучим северным городом Гуйфаном, сестрой царя которого она была. Однако та таинственным образом исчезла из дворца, и с тех пор её везде разыскивали шпионы Ханжо.
Вот эта-то благородная дама и интересовала Поводыря — а следовательно, Бхулака. И, кажется, теперь он её нашёл.
Вообще-то, Ханжо, хоть и злодей, но личностью оказался интересной — Бхулак повидал таких немало и точно знал, что, если этому человеку повезёт, имя его надолго сохранится в памяти людей. Эта часть мира недавно — примерно лет за десять до прибытия сюда Бхулака — пережила ужасную беду, пришедшую сверху. Говорили, что Великая Змея сражалась с Небесным Владыкой и в конце концов одолела его, но Владыка в бою оторвал у Змеи огненный хвост, который упал в мир людей. Небо вмиг озарилось пламенем, огнём стал сам воздух, и всё, кто вдыхали его, сразу же умерли, а плоть их распалась. Великий небесный пожар без разбора сжигал леса и постройки, люди искали спасения на равнине, но горела и она.
А вскоре с моря пришла великая волна, уничтожившая всё царства от восточного побережья и ушедшая далеко вглубь страны — она едва не докатилась даже до города богини. За волной последовали страшные дожди, непрерывным потоком хлеставшие землю много дней, окончательно смыв всё, что осталось от богатых городов и поселений.
Погибли все — от восточных княжеств народа и до могучего царства Мо племени юэ — драгоценности юга, где нефритом играли даже дети бедняков, где бродили огромные слоны, а в реках плавали ужасные крокодилы. Прекрасное тихое озеро, вокруг которого раскинулось это царство, вышло из берегов и поглотило людей вместе с их жилищами и всем богатствами. Столица с храмами и дворцами, правда, уцелела, но вскоре обезлюдела. Дело в том, что после буйства огня и воды, оставившего по себе выжженную и просоленную почву, пришла великая засуха. Земля перестала плодоносить — и не только на севере, где народ жив просом и чумизой, но и на юге, где низкорослые смуглые люди по колено в воде возделывают восхитительно вкусный белый рис.
Оставшиеся в живых люди из стран, по которым прокатилась смерть, устремились в менее пострадавшие и более благополучные края — великие северные царства Нюгуа и Гуйфан. Город богини оказался ближе, и Ханжо, захватив власть, стал делить беженцев: оставлял лишь тех, кто был ему нужен — искусных резчиков по камню из Мо, строителей земляных стен из народа И, ткачей драгоценных тканей из слюны червей с южных равнин. Радушно принимались и гадатели, и вдохновенные предсказатели, ведающие волю умерших предков, и мудрецы, общающиеся с духами земли, точно знающие, где и как можно или нельзя строить, и умельцы, которые царапали на глине, камнях или черепашьих панцирях хитрые значки, хранившие знания. Брали, конечно, также и крепких юношей, которые могли стать хорошими воинами, и прекрасных дев, которые родят от них новых воинов.
Потому вскоре Наньгуа стал очень пёстрым городом — тут звучала разноязыкая речь и мелькали самые разные лица: плосколицых людей с востока, темнокожих южан, могучих носатых северян и даже людей, наподобие Бхулака — с круглыми глазами, розоватой кожей и светлыми волосами.
Тех же, кого узурпатор считал бесполезными, отправляли дальше — в Гуйфан, с которым после переворота отношения Нюгуа, прежде добрососедские, прервались. Царь северного города прислал посольство, заявив, что, если вскорости ему не представят живой и здоровой сестру, он пойдёт на Нюгуа войной. И это была серьёзная угроза: в Гуйфане собралось множество воинов с северных равнин. Воевать они умели — это были сыны свирепых степных племён, среди которых были даже потомки ореев, некогда двинувшихся на восток. Встречались там и узкоглазые люди из северных лесов или Золотых гор — тоже ловко владеющие оружием и безжалостные к врагам. Так что, когда Бхулак привёл своих Псов к Ханжо, тот был немало обрадован пополнению своего войска.
— Ты пришёл из дальних мест, Нюлан, и, может быть, там у вас всё по-другому, — говорил он Бхулаку, принимая его в роскошном дворце правителя, который он после переворота расширил и сделал ещё более великолепным. Дворец стал роскошнее храма богини, ибо Ханжо считал, что, коль скоро власть священна, значит, и атрибуты её на земле должны быть пышнее. А богам своей роскоши хватает в их пределах под землёй и на небе.
Дородный муж с жидкой седеющей бородкой, обрамляющей плоское круглое лицо, глядел на Бхулака тяжёлым взглядом узких глаз — чёрных, словно щели в подземный мир Богини-улитки. Его разноцветные одежды из драгоценной слюны тутовых червей монументально драпировали фигуру. Бхулак слушал его, потягивая сладкое просяное вино из глиняного кубка с искусной росписью, удивительно напоминающую ту, что украшала сосуды древнего женского царства Эрата. Он даже заподозрил, что эратские мастера смогли добраться до этих краёв. А почему нет?..
Между тем правитель продолжал:
— Здесь люди слушают волю Неба и покоряются ей.
— Как и везде, господин, — вставил Бхулак, не совсем понимающий, к чему клонит хозяин.
Тот поморщился, почуяв в словах гостя возражение, но ничего не сказал — Бхулак и его люди были ему нужны, и он не желал ссориться с ним раньше времени.
— Ты не понял, Нюлан, — строго сказал Ханжо. — Да и где тебе — ты же всего только вождь разбойников из диких краёв. Послушай же искушённую мудрость этой страны. Конечно же, боги претворяют свою волю повсеместно, но если варвары лишь нехотя покоряются ей, всё время норовя поступить по-своему, то наши люди понимают: если такова воля Неба и Земли, идти ей наперекор бессмысленно. И когда боги сажают во главе царства нового правителя, высшее благо — преклониться перед ним.
Логики тут Бхулак не видел: разве мятеж Ханжо против законного властелина не был самым настоящим «непокорством воле Небес»?.. Но на сей раз вставлять замечание не стал — Поводырь прислал его сюда не для того, чтобы перечить узурпатору. Тот тем временем продолжил:
— Правитель сам священен — как и боги — потому что от него зависит процветание страны. И если он станет заботиться об этом, а не о своём мелком человеческом благе, он и его потомки останутся править. А если погрязнет в пьянстве и разврате, как мой предшественник, он уступит свое место другому божественному избраннику.
«Так вот оно что…» — подумал Бхулак.
Теперь он начал понимать резоны этого человека, самым простецким образом отнявшего власть — как это десятки раз делал в своей жизни и сам Бхулак. Правда, он никогда не проявлял при этом столь звериной жестокости.
— Слушай меня, Пастух Псов, — тон Ханжо стал почти торжественным. — Пока я в благости и спокойствии управляю Нюгуа, осени сменяются вёснами, а ночи — днями. Ветра дуют с нуждой скоростью и с нужных сторон, дожди идут, когда надо и сколько надо, поля плодоносят, вся страна благоденствует. В храме богини прибывает бронзы и нефрита, а в желудках людей — хорошей пищи. Они радуются, совокупляются и рожают здоровых детей. Если же я отойду от благого пути, тогда боги перестанут ниспосылать на меня благодать, начнётся мор и глад, придёт война, ветры сдуют наш город, дожди затопят его, а огонь с неба пожжёт!
— Как это случилось на востоке и юге? — решил всё-таки уточнить Бхулак.
— Да! — почти выкрикнул Ханжо. — Там цари погрязли в роскоши, пьянстве и блуде, и небеса обрушили на них наказание!
Бхулак хорошо знал, что уж в отношении роскоши, пьянства и блуда Ханжо способен перегнать любого владыку под луной, но, конечно, промолчал, деликатно отправив в рот кусочек жареной свинины с комком редкостного в этих местах риса.
— Но восточные и южные царства виновны ещё более, — помолчав, продолжал узурпатор.
— Чем же, господин? — спросил Бхулак, видя, что хозяин снова замолк.
— Они выбрали Небесного Бога, а не Подземную богиню, — глухо произнёс наконец Ханжо. — А это неправильно.
— Почему? — Бхулак и правда был заинтересован — здесь вновь появилась проблема, над которой люди раздумывали во все века и во всех концах земли. Он, правда, подозревал, что в произошедшей катастрофе виноваты не боги — земные и небесные, а Поводырь. Но об этом он, конечно, Ханжо рассказывать не собирался.
— Богиня — это ночь, а ночь сильнее дня — потому что великая тьма поглощает солнце, — продолжил тот между тем. — Небесный Бог может послать молнию или дождь, но земля вечна — она прогорит или обсохнет, и вновь будет плодоносить. А мы, люди, мы живём на земле и богиня — наша Великая Мать. Негоже сыновьям оставлять свою мать — даже ради отца. Потому она победила его, а после покарала народ, который возносил ему больше жертв, чем ей.
Когда Ханжо стал правителем, службы в городе-храме и правда претерпели изменения: храм Матери стал процветать, а жертвоприношения Отцу сделались куда скромнее. Бхулак знал, о чём говорит правитель: в этой части света, весьма отдалённой от той, где он родился, люди тоже раздумывали над природой высших сил. День великого Гнева в незапамятные времена пришёл и сюда, сделав эти размышления насущно необходимыми для выживания. Изображения Бога, которого предки Бхулака именовали Богом-зверем, а позже Громовержцем, встречались у всех здешних народов: квадратное лицо с огромным ртом и выпученными глазами — по местным вкусам это отражало его могущество и вездесущность.