Дега пошевелился. Потом принялся приседать, подпрыгивать, размахивать руками, будто делая зарядку.
Утробный рокот за стенкой стих. И почти сразу же мы услышали быстро приближающиеся шаркающие шаги.
Порченый вошел не через дверь. Он ворвался, с треском проломив стену. И остановился на мгновение – прямо в четырехугольнике солнечного света, – сгорбленный, оплывший. Сквозь слой грязи тускло проглядывали лохмотья оранжевой робы железнодорожного рабочего. Порченый повел низко опущенной башкой туда-сюда, точно принюхиваясь… Да нет, не могут они чувствовать запахов. И звуков слышать не могут. И глаза их, налитые мутной слизью, ничего не видят. А вот движения порченые распознают. И, оказавшись в непосредственной близости от живого существа, способны его каким-то образом почувствовать… Этому нас уже научили.
Дега скользнул назад. Порченый рванулся к нему – как-то уж очень стремительно рванулся, неожиданно стремительно.
И тогда я без разгона прыгнул на стену, оттолкнулся от нее, взметнулся до самого потолка и ударом ноги сломал мертвяку шею в тот самый рассчитанный момент, когда он, поравнявшись со мной, притормозил и принялся, почуяв новую жертву, разворачиваться.
Порченый рухнул, моментально словно оцепенев. Только разбухшие его конечности чуть подергивались, и башка постукивала затылком о мерзлый пол. Один глаз вытек от удара, а черный провал пасти то открывался, то закрывался, утробно рокоча.
Я добил тварь, размозжив каблуком височную кость.
– Тьфу ты… – передернулся Дега. – Противно… Будто человек.
– Да ведь не человек же, – возразил я. – Так… Пустышка.
В левой стороне груди порченого торчал заржавевший уже нож с обломанной деревянной рукояткой. Давно, видать, торчал.
– А резвый какой попался, да? – заметил еще мой кореш. – У меня даже мысль мелькнула, что ты не успеешь. Хотел уж сам его опрокинуть…
– Хотелка не окрепла еще, – сказал я. – Заранее же решили: ты на подхвате, я работаю.
Шорох позади заставил нас рывком обернуться – через открытую дверь соседней комнаты мы увидели, как в пустом проеме окна мелькнул чей-то силуэт.
– Бдит твоя маруха! – усмехнулся Дега. – Прикрывает нас. На карнизе, что ли, сидела, ситуацию контролировала? А чего контролировать, делов на три копейки. Не доверяет нам…
– Скорей уж себе, – сказал я. – Она ж нас учила.
– Тихо!
Мы прислушались. Откуда-то снизу доносились едва различимые поскребывания.
– Посмотрим? – предложил я.
– Куда ж денемся…
Мы вышли к лестничному пролету, заглянули вниз. Там, на площадке первого этажа, у двери черного выхода мы увидели еще одного порченого.
– Ну, это будет совсем легко, – оценил Дега.
Видимо, мертвяк когда-то свалился в пролет. И теперь он, насаженный на кривой прут сломанных лестничных перил, косо висящий, все продолжал куда-то идти. Закостенелые его пятки мерно скребли по грязному полу.
Мы спустились на первый этаж. Порченый, почуяв нас, забеспокоился, руки его с обломанными ногтями взметнулись в воздух, бестолково засучили. Затрепыхались обрывки одежды, осыпая все вокруг ошметками грязи, заворочалась голова, облепленная длинными свалявшимися прядями волос, похожими на веревки.
– А ведь это баба! – пригляделся Дега. – Глянь, сиськи!.. Ого, первый раз вижу порченого-бабу! Интересно, красивая была?..
– А она и сейчас ничего. Ты бы вдул?
Мой кореш хмыкнул:
– Тебе хорошо говорить, у тебя-то с Веткой третий медовый месяц начинается. Тебе-то – полный кайф. А у меня – облом на обломе. Иринка с Егоршей замутила, что в нем только нашла, в этом козлобородом?.. Я уж к тете Зине с кухни подкатывал, а она смеется… Так что скоро я и на такую… – он кивнул на порченую, – согласен буду.
– Ну раз подписался, значит, и карты тебе в руки.
– В смысле?
– В прямом. Не оставлять же ее так. Вдруг да освободится.
Дега вздохнул, брезгливо покривившись. Я повернулся к двери черного выхода, подергал ручку – заперто. Позади меня ухнул тяжкий удар, раздался хруст, и скребущие звуки стихли.
– Готово, – пробормотал Дега. – А тут закрыто, что ли? Посторонись!
Разбежавшись, он вышиб дверь. Мы вышли на задний двор. Прямо перед нами громоздились мусорные баки, давно переполненные, превратившиеся в основания для пологих мусорных холмов. Слева торчал ржавый остов громадного грузовика, с которого давным-давно поснимали все мало-мальски ценное. Справа, под покосившимся забором мертвого палисадника, темнел, выглядывая из-под просевшего снега, труп в изодранной телогрейке – нисколько не страшный, органично вписывающийся в здешний безрадостный пейзаж. На трупе копошилась в прорехах телогрейки большая ворона, косясь на нас одним глазом с подозрительным интересом.
Мы отошли к грузовику.
– Давай, что ли? – предложил я.
– Ага…
Кореш достал из кармана тряпицу, бережно развернул ее, взял в пальцы помятую сигарету.
– Последняя, – вздохнул он. – Самая последняя.
– Прикуривай, чего на нее любоваться…
Щелкнув зажигалкой, Дега выпустил струю дыма, сощурился от удовольствия.
– Мм… – пробормотал он. – «Кадетская»! Все же лучше, чем чай курить…
Что-то резко скрипнуло над нами, и оба мы одновременно присели. Потом сухо треснул пистолетный выстрел, и прямо к нашим ногам мягко свалилась в снег массивная туша третьего порченого, в падении чиркнув Дегу по руке, в которой он держал сигарету. Дега истерически выругался.
Ветка спрыгнула из окна второго этажа, перекатилась, вскочила на ноги. Насмешливо оглядела нас и сунула за пояс черный Макаров.
– Курение убивает, – сообщила она.
– Расслабились мы, – покаялся я. – Вроде ж никого вокруг не было…
– Расслабляться на толчке надо. И то не каждый раз.
– Понахваталась фразочек от милого своего, – проворчал мой кореш. – Совсем испортил девку…
Он пошарил по снегу, поднял сигарету, потухшую, разорванную, сломанную, грязную. Повертел ее в руках, выбросил.
– Сволочь! – рявкнул он на недвижимого порченого.
Это был совсем свежий порченый, судя по несильно еще истрепанной одежде – армейскому камуфляжу. В сером лбу мертвяка чернела маленькая и бескровная дырка от пули.
– Ну что, – проговорила Ветка, – провалили испытание?
– Получается, так… – вынужден был согласиться я. Но Дега заспорил:
– Минуточку! Задание было какое? Осмотреть дом, уничтожить в нем порченых. Правильно? Выполнили мы задание? Выполнили. А этот… бывший служивый на нас уже во дворе свалился. Это, значит, не считается!
– Кстати, да! – обрадовался я.
Ветка на минутку задумалась.
– Условия испытания, конечно, выполнены… – проговорила она. – А если бы это не испытание было, а боевая операция? Один из вас тогда не вернулся бы. А то и оба здесь бы остались… Ладно, – решила она, – зачет получен.
Она чмокнула меня в губы.
– Поздравляю, Маугли!
Дега тут же подставил ей свою рожу, но Ветка только потрепала его по щеке.
– И ты молодец.
– Круто! – возликовал мой кореш. – Мы первые из всех испытание выдержали! Первые, понятно?! А ведь другие новички раньше нас в Монастыре оказались! А мы – первые! Опередили их! Первыми и ратниками станем! Хотя я в этом и не сомневался ни разу. Мы ж пацаны с Гагаринки!
– Ну, победу праздновать рановато, – осадила его Ветка. – Сколько еще таких испытаний у вас будет… Да и до ратников вам далековато. Ратники из вас еще – как из моего седалища оперный театр…
– Я ж говорю: испортил девку! – усмехнулся Дега.
Я вытащил из кармана шапку, натянул на уши.
– Как-то многовато здесь порченых, – сказал я Ветке. – И какие-то очень уж бойкие.
– Я заметила, – тут же посерьезнев, ответила она. – Идемте к машине.
– Это все из-за той… Штуки? – спросил я.
Она кивнула:
– Из-за чего же еще?
– Интересно, – сказал Дега. – Она в официальных инстанциях так и называется – Штука?
– В официальных инстанциях она называется ОСО-один, – сообщила Ветка. – То бишь особо секретный объект…
– …Один, – закончил за нее я. – Значит, первый. Значит, планируют еще строить…
– Ишь ты! – усмехнулся Дега. – Особо секретный! Выходит, и там, где такие особые секреты секретничают, тоже настоящие нашлись? Или просто шпионы какие на Всадника работают за бабло? Так, по-моему, выгоднее – сведения просто покупать. А то настоящих еще поди найди да поди внедри…
– Работающим за бабло, – ответила на это Ветка, – как правило, все равно, на кого за это бабло работать. Так что сведения, как ты говоришь, просто покупать невыгодно. Ну, идем, чего стоять…
Скоро мы вышли на центральную улицу этого поселка. Она была названа, как традиционно назывались у нас все центральные улицы всех районов всех населенных пунктов, в честь действующего президента Российской Федерации.
– Улица имени Армена Саркисяна, – прочитал Дега. – Во, у нас в Гагаринке тоже такая есть!
Улица имени Армена Саркисяна мало чем отличалась от заднего двора той двухэтажки, где на нас свалился порченый в армейской форме. Здесь так же воняло помойкой, было так же безлюдно, сухой морозный ветер так же гонял по грязному снегу мусор, так же шуршал по облупленным стенам домов с окнами, забитыми досками и фанерными щитами.
И карнизы этих окон через один были изогнуты и рвано погрызены, и чернели под ними оплавившие кирпич безобразные подтеки, а у домов на снегу виднелись еще незатоптанные нечеловеческие следы. Это бесновалось ночью зверье…
И даже яркий солнечный свет на улицах этого поселка не радовал. Он заставлял щурить глаза, этот свет, и от него резко щекотало в носу, как от сильного запаха хлорки.
Из переулка прямо перед нами вывалился еще один порченый. Дега с ругательствами прянул назад, инстинктивно выхватив из-за голенища джагу. Я присел, напружинившись для прыжка, и даже Ветка схватилась за пистолет. Но тут же опустила руку.
– Ложная тревога… – пробормотала она.
Ковыляющее навстречу нам существо растопырило верхние конечности, взметнув изодранные полы чудовищно грязного пальто, икнуло и осело в снег.