– А вы куда собрались, молодежь? Отдыхайте. Перекусите на кухне – тетя Зина вас покормит… А в трапезную пока лучше не суйтесь. Не до вас…
До того как скрыться в арочном проеме, Ветка оглянулась на меня. Тревожная растерянность была в ее взгляде. Мне показалось, она хотела остановиться и, может быть, сказать что-то… Но отец Федор взял ее под руку и решительно увлек за собой.
Только они успели скрыться, по лестнице слетела запыхавшаяся белобрысая Иринка.
– Где?.. – выпалила она. – Ага, вот вы… – Она кивнула пацанятам, хлопнула в ладоши. – За мной, лягушата! Быстро за мной!
– Эй, а что случилось-то? – крикнул я ей.
– Комбат с Максом вернулись! Вам не сказали разве?..
– А с остальными что?
– Между прочим, мы испытание… – начал было Дега.
– Некогда мне! – отмахнулась Иринка.
Глава 2
Макс вернулся. Оно и неплохо, конечно, для общего дела. Но для меня и для Ветки… Что-то теперь будет?..
Тоска вцепилась в меня мгновенно и крепко – как в мышь вцепляется прыгнувшая из засады кошка. Кошка, черт возьми… Только в поговорках и остался образ этого исчезнувшего навсегда животного… Меня охватило острое чувство безвозвратной потери чего-то очень хорошего. Будто, отлучившись ненадолго из пиршественного зала, гремящего беззаботно развеселой музыкой, я влетел обратно, неся в душе нерастраченный праздничный запал, и застал зал опустевшим и онемелым. Огни потушены, гости разошлись, хмурые халдеи убирают грязные тарелки со столов, под которыми, рыча, дерутся за кости дорвавшиеся до дармовщины уличные шавки… Все, праздник кончен, всех просим выйти вон…
Эти два месяца, пожалуй, лучшее время в моей жизни…
Мы с Веткой, после того как признались друг другу в самом важном, так ни разу серьезно и не поссорились. Словно те самые слова стали этаким, черт возьми, паролем к счастью.
Да, счастье… Это то время, когда вокруг тебя ничего плохого нет. В смысле плохое-то, ясное дело, есть, куда оно денется… Но ты его не замечаешь. И каждое мгновение твоей жизни ощущается брызжущим фейерверком наслаждения.
Дни переполнялись нескончаемыми занятиями – и в этом тоже было наслаждение. Они пролетали быстро, эти дни, но вдруг вечером начнешь вспоминать, что делал сегодня, чему научился, и диву даешься, как много нового удалось впихнуть в себя всего за несколько часов. И тогда даже усталость кажется приятной. Самое интересное, я заметил, что и Дега, и другие мои соученики чувствовали нечто подобное. Ну, может быть, не так ярко, как я…
А когда небо над Монастырем темнело, ко мне в келью приходила моя Ветка…
В общем, такие это были два месяца, что каждый день мне не хватало дня, а каждую ночь – не хватало ночи.
И что ж теперь – все это кончится, да?..
Я припомнил еще, как мы праздновали всем Монастырем Конец года. То есть, тьфу, не Конец года, а Новый год.
Славный был праздник, светлая была ночь. Мы все вместе – я, Дега, Ветка, отец Федор, Однако, Егорша, Ирина – словом, все собрались в одном из двориков за праздничным столом. И хотя ночь выдалась морозной, почему-то совсем не было холодно. И вряд ли причиной тому являлся кагор, немалое количество бутылок которого выставил, извлекши из монастырской кладовой, отец Федор… Горели свечи, расставленные по парапетам и по столу, светили с земли несколько керосиновых ламп. А в самую полночь Однако взвился вдруг в воздух и, зависнув над куполами крохотной темной точкой, хлопнул в ладони. И осыпал Монастырь снопом ярких разноцветных искорок, которые, впрочем, истаяли, не долетев до нас…
Но самое главное случилось на рассвете. Мы с Веткой пошли, обнявшись, прогуляться перед сном. И в каком-то из нижних дворов, где каменные плиты покрывала нанесенная годами почва, я вдруг заметил… Метнулся туда и осторожно разбросал снег ладонями.
Ветка ахнула, увидев качнувшийся на нежно-зеленом стебельке белый, словно теплое молоко, живой цветочный бутон.
– Что это? – проговорила она. – Этого же быть не может…
– Значит, может, – сказал я.
Я сорвал цветок, быстро, пока она не успела мне воспрепятствовать. Сорвал и протянул ей.
– Как он называется? Подснежник, да?
– Счастье, – ответил я ей. – Вот как называется.
Она улыбнулась и вдруг дрогнула губами.
– Очень уж хрупкое это счастье, – сказала она. – Недолговечное. Скоро увянет…
Наверное, надо было возразить ей на это, успокоить как-нибудь. Но я не придумал тогда как…
– Чего завис? – потряс меня за плечо Дега.
Я тряхнул головой, очнулся. Пробормотал:
– Чего-чего… Непонятно, что ли?
– Да понятно, – сочувственно вздохнул мой кореш. – Пошли похаваем?
Конечно, долго я на кухне не усидел. Только тетя Зина убрала подносы с пустыми тарелками, только Дега проводил ее мягко подпрыгивающий при ходьбе зад замаслившимися глазками, я поднялся.
– Давай заглянем в трапезную?
– Подумаешь, немолодая… – невпопад отозвался кореш. – Подумаешь, родинка на носу. Шапокляк наша вон еще старше. И помимо родинок еще и бородавки на себе отрастила…
– Я говорю, давай… – перебил я Дегу, но он, причмокнув напоследок губами вслед тете Зине, перебил, в свою очередь, меня:
– Да слышу я, что ты говоришь, слышу. Ну, заглянем мы в трапезную. Нас тут же и выпрут оттуда.
– Выпрут – значит, выпрут. Мы что-то теряем?
– Ну, если так… – пожал плечами Дега. – Мне и самому интересно, о чем там речь идет. Давай.
Прихватив с собой чайник с кипятком и пару стаканов, мы перебрались из кухни в трапезную. Примостились на самом краю длинного стола.
Они сидели за тем же столом в самом его центре. Четверо: Ветка, Макс, Комбат и Однако, попарно, друг напротив друга. Комбат – с Однако, Макс (кто бы сомневался!) – рядом с Веткой. У Комбата на лице появился еще один шрам – выпуклый и багровый, явно свежий, грубо зашитый суровой ниткой – через всю щеку. И правая рука Комбата висела на нечистой перевязи. А вот Макс выглядел получше, чем тогда, когда я видел его в последний раз. Оправился, видать, окончательно после того ранения, а нового, в отличие от Комбата, избежал… Патлы его, грязные и засалившиеся, были собраны на затылке в пучок, поверх знакомой мне байковой клетчатой рубахи была надета щегольская куртка с лоснящимся меховым воротником, правда, прожженная на боку. Прибарахлился даже…
В тот момент, когда мы вошли, он как раз говорил что-то располагавшемуся напротив него Однако – голосом надтреснутым и незнакомо дребезжащим. Я уловил только окончание высказывания:
– …все, что было до сих пор, – это ерунда. Это как… щупальца, протянутые из тьмы. А вот если мы «Возрождение» в ближайшее время не остановим, на нас навалится вся туша этого чудовища, о реальных размерах которого мы пока даже и понятия не имеем…
И Однако, откинувшийся назад, скрестивший руки на груди, слушал, хмуро кивая. И Ветка слушала. Они сидели вплотную с Максом, плечом к плечу.
А Комбат, кажется, вовсе не участвовал в разговоре. Свесив голову, он мутно смотрел в стол. Губы его кривились. Будто на этом столе подергивалось одно из отрубленных щупалец того неведомого чудовища, о котором говорил Макс.
Кроме этой четверки в трапезной оказались еще трое. Парень – один из тех, что два месяца назад разгуливали по Монастырю в полицейской форме, – лежал на скамье у стены. Я даже вспомнил, как зовут его – Артур. Голова Артура, перемотанная окровавленной тряпкой, помещалась на коленях у Семиона Семионовича. Грузно склонившись над раненым, монастырский целитель водил руками по воздуху поверх его головы, озабоченно хмурился.
И на скамье у противоположной стены сидел, по-птичьи поджав ноги, какой-то незнакомый щуплый парнишка в невероятно изорванной и грязной армейской «цифре» с погонами младшего сержанта. Сержантик этот с совершенно дурацким видом играл с собственными пальцами, блаженно улыбался и что-то щебетал себе под нос.
Однако и Макс повернулись к нам, только мы поставили свой чайник на стол. И Ветка повернулась. Вздрогнула, чуть отстранившись от своего патлатого шептуна.
– Всем привет! – замахал руками Дега. – Эй, Макс, рад видеть! Ну, нормально вы сработали, все наши уже знают! Столько народу нужного спасли и по схронам попрятали! Комбат, как вы? Помните нас?
Комбат поднял голову. Глаза его были пустыми… вернее, опустошенными. Будто безграничной усталостью опустошенные.
– Это ж мы! Дега и Умник! Мы сегодня, между прочим, первое испытание прошли! Единственные из всех! А что? Мы с Гагаринки, мы такие!.. А остальные-то ваши парни где?.. Такую толпу забирали, а вернулись втроем… – Никто ему не отвечал, и мой кореш стал понемногу утихать. – Ну, мы тогда молчком посидим, мы ж понимаем. Чифирнем тут в уголку…
Макс чуть приподнялся. Ветка схватила его за рукав, Однако что-то предупредительно воскликнул.
Но было уже поздно.
В глазах у меня потемнело, невыносимый треск наполнил уши. Стены просторной трапезной стремительно полетели на меня со всех сторон, потолок двинулся вниз. Я открыл рот, чтобы крикнуть, но из перехваченного горла выдрался только жалкий щенячий писк. А стены все сдвигались, угрожающе треща, сужая вокруг меня пространство, сдвигались и сдвигались… И вдруг замерли.
Ясность зрения вернулась ко мне.
– Я ж говорил, выпрут нас… – послышался голос Деги.
Он стоял рядом со мной в нашей тесной монастырской кухоньке.
– Врасплох застал, – потирая уши, сообщил кореш. – А то б я его внушению брахманскому фиг поддался… Я сконцентрироваться просто не успел, как Однако учил. Чего ты смотришь? Думаешь, не получилось бы не поддаться?..
Черт возьми! Проклятый шептун! Представляю, как я только что выглядел: поднялся и бесчувственной сомнамбулой двинулся прочь. Еще и пискнул что-то на ходу! И Ветка это видела…
На кухню вошел Однако. В одной руке у него был наш чайник, другой он подталкивал перед собой все так же блаженно улыбавшегося, сплетавшего и расплетавшего свои пальцы сержантика.
– Я ведь предупреждал: не суйтесь! – укоризненно проговорил он, задвинув сержантика в угол. – Ребятам досталось, не до шуток им сейчас совсем. И на Макса злиться не стоит. И так на нервах, а тут ему еще… – ойуун покосился на меня, – проблем подвалили…