Начался переполох.
— Это невозможно, у нас дети, нужно собрать вещи.
— Вы что, в самом деле ненормальные? Я такого не видел — за ними прислали машину, а они — неделю! К вечеру должны быть готовы, выезжаем в одиннадцать.
Кузов небольшого грузовичка был застелен самодельными матрацами. Яков поднял меня, Цви принял, уложил возле кабины. Ту же операцию проделали с сестрой, потом в кузов взобрались взрослые. Ехали всю ночь. К утру — было еще темно — нас привезли в какой-то дом. Мы разделись, поели, легли спать. Следующую ночь мы снова ехали, но уже в легковой машине. Я сидел у папы на коленях, пытался хоть что-то разглядеть в окно. Увы, в ночной темноте мелькали лишь силуэты деревьев.
К утру нас завезли в какой-то сарай на опушке леса. Цви остался с нами, остальные уехали. Сколько дней мы провели в этом убежище, не помню, помню лишь, что однажды среди ночи меня разбудили, укутали и усадили в открытую зеленую машину. Машина тронулась, долго петляла по лесной дороге, потом неожиданно въехала на широкое бетонное поле и подкатила к огромной птице — самолету. Цви передал меня высоченному дядьке в кожаной куртке. Тот взял меня одной рукой, сестренку — другой и понес, словно пушинки, в огромную машину. Там он усадил нас на мягкие подушки возле ящиков и мешков.
Полусонный, я ничего не соображал; сестренка пустилась в слезы.
— Do you OK? What's matter with you, my dear!?[67] — высокий дядька улыбнулся во весь рот, потрепал сестренку по щеке и протянул ей конфетку.
Показалась мама, за ней ползла бабушка. Сестренка успокоилась.
Пока нас рассаживали и привязывали, дверь захлопнулась. Откуда-то возник шум, который быстро перешел в страшный рев, — казалось, уши вот-вот лопнут. Потом стало трясти — мы куда-то поехали.
Самолет бросало из стороны в сторону, я то наваливался на сестренку, сидевшую слева, то ударялся локтем о железную стену справа. Огромный мешок, который был подвешен к потолку напротив меня, раскачивался вместе со мной. Он то приближался, то убегал и ударялся о противоположную стенку. Вначале мне было страшно, потом стало забавно — я даже разобрал слова US GOVERNMENT MAIL[68], смысл которых, конечно, не понял. От скуки я попытался было запомнить номер, который значился под этими словами, но незаметно для себя заснул.
Проснулся от сильного удара в шею. Через минуту удар повторился. Я собрался было закричать, как вдруг почувствовал тряску. Потом рев начал стихать, самолет остановился, стало совсем тихо. Высокий дядька нас отвязал, вынес из самолета, сказал «Good Luck» и исчез.
На свежем воздухе я пришел в себя и огляделся. Мы сидели на чемоданах возле самолета, невдалеке папа беседовал с каким-то господином в черном костюме. До меня доносились обрывки фраз.
— Doctor Gamov from Colorado University asked me…[69]
— Thanks, thanks a lot… I'm sorry, but I don't know… My family[70].
Подъехал большой красивый автомобиль, шофер открыл дверцы.
Улицы показались мне знакомыми.
— Это Вильнюс?
— Нет, это Вена.
В Вене я снова влюбился.
Везли нас долго, устроили в квартире, где я даже не мог сосчитать всех комнат. К вечеру мы отмылись и отоспались. Потом поужинали; здесь я впервые увидел холодильник, он был набит продуктами. Мне казалось, что все прекрасно, но взрослые почему-то нервничали. Папа, скрестив руки на груди и опустив голову, расхаживал взад и вперед, мама беспрерывно повторяла: «Делай, как тебе лучше, но мы всю жизнь мечтали…» Дедушка закрылся в одной из комнат и просил его не беспокоить — он молится. Бабушка лежала на диване с мокрым платком на лице.
Неожиданно раздался звонок.
— Ни в коем случае не открывай, — взмолилась мама.
— Да что ты, это ведь Вена, — папа направился в прихожую.
Вернулся он с гостем.
— Рад вас приветствовать. Меня зовут Авраам, Цви мне о вас все рассказал. Как добрались, чем могу вам помочь?
Высокий, хорошо одетый господин держался спокойно, говорил медленно, и только его бесцветные глаза постоянно скользили с предмета на предмет, словно что-то искали и оценивали.
— Устроились мы по-королевски. Присаживайтесь, пожалуйста. Мы вот обсуждаем…
— Благодарю, но мы с женой хотим пригласить вас в кафе. Если вы в состоянии, поедем, поговорим за чашкой кофе. Это лучше, чем здесь.
Авраам показал пальцем на потолок. Его жеста никто не понял.
— С удовольствием, но у нас дети.
— Детей возьмем с собой, они, наверное, любят мороженое?
В кафе было необычайно красиво, шумно и весело. Помню, какими большими сделались глаза моей сестры, когда ей принесли вазочку с цветными шариками мороженого, в одном из которых красовался маленький флажок.
Вообще все здесь было интересно, но все разом перестало для меня существовать, когда я увидел Циппору.
Родители сидели в центре, нас с сестрой устроили за отдельным столиком. Минут через пять мама подошла к нам вместе с какой-то женщиной.
— Это Циппора, жена Авраама. Она говорит по-еврейски.
Циппора наклонилась к сестре.
— Is ice-cream good? Do you like it?[71]
— Тода раба. Глида — това меод![72] — тут же выпендрилась сестрица.
— О, ат мэдаберэт иврит, иоффи![73]
Циппора открыла сумочку, достала красивый платочек, протянула его сестре.
— Это тебе маленький подарок.
Боже, как я хотел, чтобы она взглянула на меня! Циппора потрепала сестру по голове, выпрямилась.
— Ани… гам ани мэдабэр иврит[74], — в отчаянии вырвалось у меня.
Циппора повернулась ко мне, широко улыбнулась.
— Ты тоже говоришь на иврите! Как тебя зовут?
Циппора на удивление походила на Сталину Октябриновну, только была выше ее и крупней. И еще у нее были волосы. Чудо, а не волосы! Густые, бордово-рыжие, они свисали на плечи, закрывали лицо. Изящным жестом она откидывала их назад, а наклоняясь, придерживала длинными, тонкими пальцами.
В Вене мы прожили целый месяц. Это был счастливый месяц. Авраам и Циппора постоянно возили нас по театрам, концертам, выставкам. Мы так часто бывали в театрах, что даже уехали… из театра.
Было это так. В антракте мама взяла нас за руки, повела в фойе.
— Купишь водички с сиропом?
— В другой раз, сейчас нам надо ехать.
— Как ехать, спектакль еще не кончился?
— Потом все объясню.
Мы вышли, мама помахала таксисту, мы сели и поехали в сторону дома. Неожиданно она попросила шофера остановиться.
Почему? До дома ведь еще далеко. Но не успел я открыть рот, как возле нас затормозила машина. За рулем сидела Циппора. Она повезла нас в аэропорт.
Телефон зазвенел в самое неподходящее время.
— Ты меня, конечно, не узнаешь. Меня зовут Цви, — сообщал сухой голос явно немолодого человека, — мы встречались в Польше. Так вот, я хочу, чтобы ты написал мне справку, что встречал меня в Польше. Это для пенсии. Мне не хотят засчитывать работу в Польше, нужны свидетели.
Какой Цви, какая Польша?
— Вы меня с кем-то путаете, я никогда не был в Польше.
— Ты просто забыл, ты был мальчиком, когда я вывозил твою семью.
Словно вспышка молнии осветила на мгновение то далекое, затерявшееся в тумане лет прошлое.
— Приезжайте, объясните, что вам нужно.
Сутулый старик с выпирающими скулами, с густой, но совершенно седой шевелюрой долго ругал пкидим из Битуах Леуми[75].
— Пять лет я работал в Польше, а они не хотят засчитывать в стаж — нет, видите ли, записи в трудовой книжке! Можно подумать, что, отправляя человека на нелегальную работу, ему делали запись в трудовую книжку! Теперь собирай свидетелей, подавай в суд. Только не забудь заверить свое письмо у нотариуса.
— Напишу, не беспокойтесь. Между прочим, папа рассказывал, что вы не хотели нас вывозить и все гадал — почему?
— Это Аба не хотел. Но я его заставил. Он почему-то говорил, что твой отец — самозванец. Вообще, Аба был доктором почвоведения. Его прислали из кибуца отбирать ценных специалистов, но о дисциплине он и понятия не имел. Он о твоем отце даже не сообщил в Мисрад[76]. Но я у него ночью блокнот вытащил, все переписал и сообщил. И тут же пришел приказ от самого Авигура «переправить немедленно, использовать все средства».
— Если мы так нужны были Авигуру, почему нас целый месяц мурыжили в Вене? Заметали следы от КГБ?
— КГБ, КГБ! Читаем твои статьи. Тебе везде снится КГБ. Но при чем тут КГБ? КГБ вас прохлопал в Союзе, а в Вене вас пасли цэрэушники. Они помогли вывезти вас из Польши и хотели во что бы то ни стало переправить твоего отца в Америку. Глаз с вас не сводили. Но Авраам их перехитрил. Ценный был работник! Всю войну просидел в Париже, крутил гестапо, как хотел. Погиб. Так глупо погиб!
— А его жена, такая красивая женщина?
— Была красивая. Сейчас живет в Хайфе, больная, одинокая.
— У нее нет родных?
— Может быть, и есть, только где? Они с Авраамом познакомились в Париже во время войны. Авраам был наш человек, а она из французской разведки. После войны поженились, Циппора прошла гиюр — она ведь француженка, из аристократов. Семья от нее отвернулась. Тоже ценный работник была.
Из аэропорта Лод нас привезли в Реховот, в уютно обставленную квартиру. Вид из нее был дивным: до горизонта тянулись апельсиновые рощи, а внизу, совсем рядом, белели аккуратные домики института Вейцмана. Хорошо папе, до работы пять минут ходьбы. А мне — тащись по жаре в школу!
В конце концов, получилось так, что папа ездил на работу дальше всех нас.