– Я хочу подать заявление, – сообщил мальчишка. – Вы ведь обязаны его принять, верно?.. Нет, – повысил голос мальчик, когда Курт, скривившись, попытался возразить, – я не намерен жаловаться на соседей или винить кого-то… Я знаю, вы это уже проходили. Знаю, что женщина, у которой вы снимаете комнату – мать человека, несправедливо обвиненного в колдовстве; моим сверстником, если я не заблуждаюсь. Я слышал о детях-обвинителях, и я знаю, сколь немного доверия свидетелям вроде меня.
– Боже… – почти простонал Курт, стиснув ладонями виски, – свидетелям – чего?
– Вы уже не верите мне, еще меня не выслушав, – вздохнул мальчик, – так, да?
– Может, присядем для начала? – вклинился Бруно, кивнув на каменную скамью у стены; мальчишка вздохнул снова.
– Я бы хотел поговорить там, где посторонние нас увидеть не смогут, – возразил он твердо. – Не хочу, чтобы кто-то знал о том, что я был в Друденхаусе; об этом даже родители не знают, и я бы хотел, чтобы вы им не говорили. Ведь я имею право требовать… – мальчишка впервые замялся, припоминая сложное слово, – анонимности. Так?
– Если дело, с которым ты явился, окажется серьезным, тебе придется повторять свои показания снова – уже открыто. Об этом ты тоже знаешь?
– Я знаю, – начиная волноваться и несколько сбиваться со своего обстоятельного тона, кивнул тот, нервозно обернувшись на дверь входа. – Но я же говорил, что никого обвинять не собираюсь… Зря я пришел, – вдруг совсем по-детски поджав губы, выдохнул парнишка, отступив в сторону. – Прошу простить, что обеспокоил. Я пойду лучше…
– Стой, – ухватив своего странного посетителя за плечо, поспешно возразил Курт, раздражаясь теперь на себя и чувствуя укоризненный взгляд своего помощника. – Стой. Пойми мое недоверие: ты сам заметил, что твои сверстники – гости в Друденхаусе нечастые и, как правило, напрасные. Но если то, с чем ты пришел, и впрямь серьезно – тебя выслушают и, поверь, постараются разобраться.
Мальчишка снова обернулся на вход, внезапно растеряв всю свою решимость и уже явно раскаиваясь в собственной затее, и Бруно шагнул ближе.
– Идем, – подбодрил он мягко, вновь одарив Курта упрекающим взором. – Поскольку ты уж взял на себя труд и явился в Друденхаус, – убежден, дело того стоило, и теперь просто глупо вот так развернуться и уйти.
– Давай-ка, – почти насильно развернув мальчика к лестнице, поторопил его Курт. – Побеседуем там, где тебя никто не увидит. Спустимся вниз, в подвал.
Тот вздрогнул, обернувшись так резко и почти испуганно, что майстер инквизитор, не сдержавшись, изволили сострадающе улыбнуться и заполучить еще один недовольный взгляд от Бруно.
– Там часовня, – пояснил помощник успокаивающе. – Сейчас в ней никого нет и до утра не будет. Иди, не бойся.
– Ничего я и не боюсь, – буркнул мальчишка оскорбленно и, решительно вскинув голову, зашагал по ступеням вниз.
По подвальным коридорам маленький посетитель шел уже медленнее, вжимая в плечи голову и вместе с тем пытаясь смотреться независимо и свободно, озираясь по стенам и невольно придерживая шаг, а вступив в часовню, остановился на пороге. Курт снова придержал его за плечо, направляя к первому ряду скамей, и, усадив, поместился напротив, обреченно вздохнув:
– Можешь говорить, я слушаю.
– Ага… – проронил парнишка уже почти потерянно, оглядывая довольно скромное убранство часовни. Встретив взгляд майстера инквизитора, он нерешительно кашлянул и предположил тихо: – Я должен… что-то вроде присяги, что говорю правду?
– Пока нет, – не моргнув глазом соврал Курт, лишь помыслив себе, что доведется выслушать от начальства, если сейчас он примет показания под присягой от мальчишки, который после может быть обвинен в лжесвидетельстве. До положенного за это наказания в виде крепкой петли сегодняшний посетитель не дотягивает год-другой, однако обрести на свою тощую спину десяток плетей вполне может.
– Ну, хорошо… – пробормотал мальчишка, тщетно пытаясь возвратить в голос былую уверенность и смущаясь все более; Бруно подсел к нему, все тем же убивающим взглядом велев своему начальству помалкивать, и осторожно подбодрил:
– Давай-ка начнем с главного: как тебя зовут?
– Да, верно, – спохватился тот, – прошу простить, я впервые вот так вот… Я Штефан. Штефан Мозер. У моего отца кожевенная мастерская и лавка – вы должны его знать, его все знают. Вот это, – он опасливо тронул майстера инквизитора за локоть, скрипнув по черной коже почти новой куртки, – это его работа, ведь так?
– Так, – согласно кивнул Курт.
Стало быть, мальчик и впрямь из небедных, кисло подвел итог он. Как принято говорить в таких случаях, из семьи «с положением»: крупнейшая в Кёльне мастерская Мозера – это несколько десятков наемных работников, нарочные на посылках, без малого monopolium на изготовление и торговлю кожевенными изделиями, место в магистрате и приятельство с бюргермайстером, который вопреки существующим законам оную монополию покрывает… В вольном городе это человек приметный, уважаемый и значимый; если выяснится, что его сын и впрямь наплетет сегодня с три короба (в чем Курт, по чести говоря, и не сомневался), после чего придется привлекать его к ответственности, то скандальчик выйдет досадный.
– Я по вашему лицу вижу, что вы готовы выслушать от меня чушь, – от явной, неприкрытой обиды Штефан несколько осмелел, тут же, однако, сникнув. – И я хочу сказать, что я сам понимаю, как глупо будет звучать то, что я расскажу. И еще хочу сказать, что я не сумасшедший и не вру. Вот чтоб мне провалиться, не вру!
– Тогда рассказывай, – обреченно вздохнул Курт, всеми силами пытаясь убавить скепсис в лице и голосе; мальчишка кивнул, все более тушуясь и отвращая взгляд в сторону, осторожно перевел дыхание и, наконец, решительно произнес:
– Хорошо. Только я начну с самого начала, потому что не знаю, что может оказаться важным, а что – нет.
– Я не спешу, – согласился Курт, отчаянно мечтая о мягкой постели и шести часах сна.
– В общем… У меня недавно родилась сестренка. У нас состоятельная семья, вы ведь это знаете… по меркам Кёльна, как говорит мама, мы богачи. Папа даже думал, не продать ли наш дом и не купить ли побольше, но никого не нашли, кто хотел бы такого обмена – я слышал, они с мамой об этом говорили. А два ребенка в одной комнате – папа сказал, что это ненормально, потому что сестренка все время просыпается и мешает мне спать. Папа еще сказал… – Штефан смущенно ухмыльнулся, чуть порозовев щеками, – что я пока слишком молод, чтобы судьба обрекла меня просыпаться от детских криков…
Курт ободряюще улыбнулся в ответ, с тоской думая о том, сколько времени еще может занять биографический экскурс Штефана Мозера.
– Сейчас я скажу главное, – бросив взгляд на его лицо, кивнул мальчишка. – И вот тогда папа нанял работников, чтобы старую кладовку перестроить в комнату. Она маленькая, но зато только моя, там очень уютно и сестренкиных криков совсем не слышно, даже ночью, когда тихо. Только когда все мои вещи перетащили в мою новую комнату, оказалось, что там негде повернуться через все эти сундучки и прочее всякое; тогда папа сделал мне шкаф – как будто еще одна кладовка. Она заняла место, комната стала еще меньше, но это все равно лучше, чем с сундуками… было, – выдавил он через силу, снова начав смущаться и отводить взгляд. – Недавно, несколько дней назад, началось… все это, из-за чего я пришел…
Штефан снова умолк, уставясь в пол и нервно теребя рукав; Бруно осторожно тронул его за плечо, подбодрив мягко, но настойчиво:
– Продолжай, не бойся.
– Я не боюсь, – снова возразил парнишка, все так же не поднимая взгляда. – Просто… Я уже говорил, что это будет звучать глупо…
– Здесь зачастую рассказывали то, что звучало глупо, – улыбнулся ему помощник. – А после выяснялось такое – даже не поверишь.
– У меня в шкафу кто-то есть, – тихо прошептал Штефан, уронив голову еще ниже, и Курт замер, в первое мгновение опешив и даже не сумев подобрать ответных слов.
– Что?! – выдавил он, наконец; Штефан поджал губы, с усилием заставив себя встретиться с ним взглядом, и повторил твердо и упрямо:
– Я сказал, что у меня в шкафу кто-то есть.
В часовне воцарилось безмолвие, не нарушаемое даже дыханием – мальчишка сидел тихо, сжавши в замок лежащие на коленях руки, и снова смотрел в сторону, бледнея и краснея вместе.
– Постой, погоди, – наконец, заговорил Курт, встряхнув головой, – я что-то не вполне понял… Что значит «кто-то есть»?
– Ну, не мыши же, Господи! – почти в полный голос воскликнул Штефан, тут же замявшись и еще более потупившись. – Простите, майстер инквизитор, я не хотел дерзить…
– Да Бог с этим, – отмахнулся Курт растерянно, перехватив ошарашенный взгляд своего помощника. – Ты что же – хочешь сказать, у тебя… что – чудище в шкафу живет?
– Не знаю, не видел, – буркнул Штефан, стискивая пальцы уже до побеления, и Бруно, осторожно взяв мальчика за руки, насильно расцепил ему ладони. Тот вздрогнул, вскинув взгляд к нему, посмотрел на Курта и прерывисто вздохнул. – Я ведь сказал – осознаю, как это глупо. И знаю, что вы мне не верите. Но я боюсь спать в своей комнате, к себе меня мама не берет – говорит, вырос; папа мне не поверил… Почти не поверил: он положил какую-то отраву в уголок шкафа, потому что решил, что, если мне все это не чудится, то это крыса; а духовник велел оставить глупости и стать взрослым. Молись, говорит… Я подумал, что больше мне просить помощи не у кого. Что именно Конгрегация должна заниматься… ну, такими вещами.
– Так… – Курт тяжело выдохнул, взъерошив волосы и опустив в ладони голову. – О, Господи… Ну, пускай. Рассказывай дальше; если, как ты говоришь, ты его не видел, с чего ты взял, что там что-то есть?
– Оно дышит, – отозвался Штефан едва различимо. – Ночью, когда тихо, слышно, как оно дышит – глухо так, словно жеребец, которому накинули одеяло на голову. Я знаю, о чем вы спросите сейчас; да, я звал папу, чтобы он проверил шкаф, но тогда оно замолкает.