Они здесь были оба: и отец Никифор, и тот самый, теперь закованный в гипс по самые глаза. Два кресла, камин, журнальный столик, рюмочки, коньячок – в общем, полная идиллия…
– Здорово, братия! – весело кинул с порога отец Василий. – Или мне вас теперь лучше братвой называть?
Монах в гипсе побледнел. – Не бойся, не трону! – сразу успокоил его священник. – Тебе и так досталось… а вот тебя… – священник подошел к отцу Никифору и взял его за ворот. – Тебя, видно, поучить придется…
Сзади на него набросился тот самый молодой крепкий монашек, что уже получил свое у ворот, но отец Василий легко отшвырнул его в сторону и потащил отца Никифора в центр холла. Сунул гипсом в живот, еще раз, еще…
– Только не по лицу! – страдальчески прохрипел умный отец Никифор. – Мне на службу завтра! Только не по лицу!
Отец Василий засмеялся и отшвырнул мерзавца в его кресло.
– Что делать-то будем? А, святые отцы? Как мне с вами разговаривать: как с братией или как с братвой?!
– Что вы, отец Василий! Мы и в мыслях не держали, что так получится! – затараторил отец Никифор и с тем же выражением страдания и мольбы уставился на коллегу. – Вы уж простите нас… Не сообщайте митрополиту…
Мужик смотрел в корень.
Отец Василий покачал головой, повернулся, поднял за ворот охранника, поставил его на ноги и потрепал по щекам.
– Как ты, брат?
Молодой охранник с трудом приходил в себя.
– Ты уж меня извини, не рассчитал… Иди-ка лучше на стульчике посиди… – И снова повернулся к отцу Никифору: – Слушаю вас, ваше благословение…
– Забирай икону, отец Василий! – торопливо заговорил тот. – Она твоя! И прости уж нас, неразумных! Бес попутал! Ей-богу, не думали мы, что такое дело выйдет. Я уж сто раз пожалел. Забирай!
Отец Василий покачал головой: ох, умен был отец Никифор! Даже чересчур, и оторваться толком не дал! Он подошел к столику, налил себе граммов пятьдесят коньячку, неторопливо, с удовольствием выпил и поставил рюмочку обратно.
– Поехали.
Отец Василий добрался в Усть-Кудеяр только к двум часам ночи. Оставил машину у сторожки Николая Петровича, позвонил Ольге, открыл высокие резные ворота храма и поставил чудотворную икону на ее почетное место. Он долго смотрел на нее, силясь понять, что происходит в его душе, но ничего понять не мог: внутри было пусто и холодно. И тогда он медленно опустился на колени и начал молиться.
Слово за словом и минута за минутой он уже по три раза произнес все, что должно, и только тогда внезапно понял, что именно не так. И просто начал просить прощения. Только теперь до него дошло, сколько неправды, гордыни и насилия довелось увидеть этому лику по возвращении в мир людей. В крови и насилии уходила эта икона в темный, пустой подвал шестьдесят с лишним лет назад; в крови и насилии она и возвращалась… Он заплакал, содрогаясь от ужаса и презрения к себе, не увидевшему сразу, с первых минут этой простой и очевидной истины…
– Прости меня, святой Угодник Николай, – против всяких канонов просил он. – Прости всех нас. Мы так и не научились жить в мире и согласии с Христовым заветом. Но ты же знаешь, мы учимся, страдаем и очень хотим этому научиться… Прости нас, если сможешь… И помоги нам, если захочешь…
А через три дня в храм пришла нестарая женщина. Она упала перед светлым ликом на колени и долго, искренне благодарила святого за что-то свое, известное только ей. И давно уже отец Василий не видел, чтобы кто-то молился с таким сильным и светлым чувством. Он долго боролся с собой и все-таки не выдержал, подошел.
– Что с вами случилось?
– Сынок мой живой оказался, – глотая слезы, сказала женщина. – Они мне в декабре похоронку на него прислали, а я все не верила, все Николая Угодника за него просила… А сегодня из госпиталя письмо пришло… Жив мой Сереженька!
Отец Василий растерянно огляделся и наткнулся взглядом на диакона – тот широко, счастливо улыбался. И в этот момент священник мог бы поручиться чем угодно, что они подумали об одном и том же: эта женщина права в своем чувстве, потому что только что произошло самое настоящее Чудо. Такое простое в своей житейской сути, такое легко оспоримое со всяких там «научных» точек зрения и такое великое в своем первозданном естестве. А значит, воссоединилась насильственно разорванная связь времен, и значит, сам святой Угодник Николай стоит сейчас среди них и радуется просветлению еще одной христианской души.
Часть II
Отец Василий поднялся, как всегда, в половине пятого утра. Вышел на крыльцо, спустился вниз и, с удовольствием вдыхая свежий морозный воздух и торжественно ступая по мощеной поверхности двора, прошел к турнику. Подпрыгнул, повис и подтянулся восемь раз. Больше не смог.
Огромное, некогда такое сильное тело изрядно потеряло форму, и теперь ему приходилось напрягать все свои душевные силы, чтобы заставить его работать как полагается. Хотя, с другой стороны, подтянуть к перекладине такую тушу целых восемь раз тоже было победой; когда он впервые запрыгнул на турник с полмесяца назад, он сумел проделать это лишь дважды. Так что успех был, что называется, налицо.
Услышав, что хозяин поднялся, забеспокоилась и всхрапнула в сарае Стрелка. Отец Василий улыбнулся и пошел к ней. Привыкшая у своего прежнего хозяина к вольному, полубродяжьему существованию, старая кобыла с огромным неудовольствием заходила по вечерам в специально подготовленный для нее сарай и с явным облегчением покидала его по утрам. Ну не любила она закрытых помещений!
Отец Василий открыл высокие воротца, и кобыла с ходу радостно ткнулась большими слюнявыми губами ему в шею.
– Стрелка! – охнул священник. – Ну сколько можно тебе говорить?!
Кобыла сделала вид, что застеснялась, но тут же, как ни в чем не бывало, с глубоким чувством собственного достоинства задрала хвост и, мерно переступая копытами, отправилась на прогулку на задний двор. Здесь, у забора, с видом на речку Студенку, было ее любимое место. «Стрелкин наблюдательный пункт», как, смеясь, называл этот уголок двора отец Василий.
Священник старательно отер последствия «поцелуя», вздохнул и отправился доделывать зарядку: однажды взяв за правило ежеутренне совершать этот «духовный подвиг», он отступать не собирался.
Вообще-то в последнее время все шло очень и очень неплохо. Налаживались не только физическая форма и семейная жизнь отца Василия, но и дела в приходе. После чудесного возвращения в храм иконы Николая Угодника не заметить перемен к лучшему мог разве что слепой. И дело было даже не в резко возросшем количестве пожертвований прихожан.
Икона действительно оказалась чудотворной, и после искреннего обращения к изображенному на ней православному святому у людей самым невероятным образом начинали улаживаться их семейные проблемы, возвращаться утраченные деньги и надежды на будущее. Начавшись однажды с просьбы Анны Тимофеевны Костровой о возвращении сына, пропавшего без вести в Чечне, чудеса продолжали случаться – чуть ли не каждый день! И теперь в храме было не протолкнуться. Народу приходило столько, что в голову отца Василия начали прокрадываться грешные, приправленные гордыней мыслишки вроде: «А не слишком ли мал этот храм для Усть-Кудеяра?»
Даже тайник, в котором сохранялась во все минувшие безбожные времена чудотворная икона, стал своеобразным объектом поклонения. Люди шли и шли посмотреть место, в котором более шестидесяти лет скрывался знаменитый Николай Угодник, и отец Василий даже не стал закладывать кирпичом и замазывать штукатуркой тяжелую кованую дверь, а, напротив, распорядился прокинуть туда «времянку» и вернул на место огромный, обитый железом сундук – пусть смотрят люди, пусть думают…
Только одно печалило местного батюшку: секта «Дети Духа Святого», как они себя называли, судя по всему, и не думала сворачивать свою деятельность… Да, с чудесами дела у них обстояли похуже. После того как внезапно исчез их костолицый предводитель Борис, сами собой иссякли и чудеса. С тех пор никто более в секте не исцелялся и никто не терял десятки килограммов излишнего веса.
Отец Василий помнил, каким счастливым вернулся из последней «разведки во вражеском тылу» переодетый в мирское одеяние диакон Алексий.
– Ваше благословение, – как всегда преувеличенно жестикулируя тонкими руками, начал кричать он. – Все! Кончились наши «Детки»! Выдохлись! Сдохли! Ни одного чуда за весь вечер! Только о деньгах и говорили!
– Акции? – наклонил голову отец Василий.
– Ага. Решали, кому сколько можно выкупить. Ну, если деньги есть, конечно…
Отец Василий покачал головой. Конечно, после исчезновения костолицего рост числа сектантов резко сократился, а их активность вроде бы как снизилась. Но успокаиваться было бы рановато. Псевдодемократизм сектантов был и оставался, пожалуй, самым серьезным противником православия в Усть-Кудеяре. Люди уже очень устали от того, что оказались лишены права что-либо решать в этой жизни, и просто упивались тщательно и сознательно культивируемым в секте духом равенства и братства… И это было более чем опасно.
– Батюшка! – позвала мужа вышедшая на крыльцо попадья. – Блинчики готовы!
Отец Василий вынырнул из воспоминаний, сделал последнее приседание и пошел в дом – принимать душ и завтракать. Впереди предстоял наполненный трудами и заботами день.
Все шло как и всегда. Начав с благословения и псалмов, священник постепенно перешел к тропарям и пошел вкруг храма с кадилом, когда его взгляд упал на невысокую худенькую женщину, смиренно стоящую у чудотворной иконы. Отец Василий на долю секунды запнулся, но тут же взял себя в руки и направился далее – ему не следовало обращать чрезмерное внимание на обычную гадалку. Хотя положа руку на сердце назвать бабку Софью «обычной» мог разве что священник: обыватели весьма почитали и даже побаивались эту странную женщину…
В ней было странным все, начиная от имени. Здешние жители редко называли своих дочерей такими именами. Но, впрочем, как говорят, она и не была местной – просто однажды появилась в Усть-Кудеяре то ли в сорок шестом, то ли в сорок седьмом году, да так и осталась. И ведь сколько лет прошло, и женщиной она всегда была привлекательной… а не завела себе ни мужа, ни семьи, ни даже дома – так и доживала свой необычно долгий век в общаге птицефабрики. «Софку господь наказал, – говорили набожные старушки из тех, что с утра до вечера крутятся в церквях. – И поделом! Будет