– Как ты, Ольга?! – крикнул он.
– О-ох! – простонала жена.
– Подожди, солнышко! Я сейчас! Я что-нибудь придумаю!!!
Он не знал, куда ведет эта дорога, даже что ждет их через десять минут, но смертельно боялся признать это вслух, словно именно от этого его признания зависела вся их дальнейшая судьба.
– Я что-нибудь придумаю, Оля! – кричал он. – Потерпи! Мы скоро приедем!
– Гони, поп, гони! – раскачиваясь на сиденье, твердил костолицый. – Только не к Хозяину! Только бы не попасть к нему!
В воздухе что-то затрещало – раскатисто, протяжно, затем ухнуло, но священник не знал, что это такое. И вдруг дорога словно растворилась… исчезла…
«Что это?» – растерянно подумал он. Дороги не было. Совсем не было!
Но не было и бездорожья. Ровная, невероятно широкая трасса расстилалась во все стороны, словно они попали на взлетно-посадочную полосу огромного аэродрома. Снова раздался треск, и священник увидел, что огни позади них, так и не исчезавшие из вида, приблизились.
– Они догоняют! – крикнул костолицый.
– Вижу, – отмахнулся священник.
– Нет, ты не понимаешь… – покачал головой костолицый и внезапно успокоился. Так, словно что-то для себя решил. – Мы на Волге, – сказал он.
– Что ты сказал?
– Мы на Волге, – внятно повторил костолицый. – Будь внимательнее, поп.
Священник огляделся по сторонам и понял, что Боря прав. Вокруг них действительно расстилалось бескрайнее, многокилометровое ледяное поле. Вот только треск… И в этот момент он понял, что происходит!
– Лед тронулся! – внезапно севшим голосом произнес он.
– Что?
– Лед на Волге пошел… – повторил он.
И, как подтверждение этих слов, раздался такой мощный шлепок, что джип буквально подкинуло на месте.
Отец Василий знал, что такое ледоход. Ему уже приходилось чувствовать, как прет эта невидимая под снегом волна напряжения, как мигом, со скоростью молнии, рвутся пополам целые поля полутораметрового льда. Он понимал, что за дикая, необузданная сила прихотливо гуляет сейчас под ними.
Джип тряхнуло, и священник вцепился в руль. «Господи, помоги! – шептал он. – Господи, выруча-ай, родно-ой!» Впереди показались камышовые заросли, и священник оторопел. Потому что камыши плыли мимо с невероятной, немыслимой скоростью! И в этот момент он понял, что это не камыши плывут, а гигантское ледяное поле движется вдоль противоположного берега. Раздался громовой раскат, и джип опять подбросило!
Священник глянул в зеркало: сзади осталась только одна пара фар, но эта пара неуклонно приближалась.
– Давай, поп! Вылезай к чертовой матери! – вцепился в руль костолицый.
– Ты что, Боря?! Зачем?!
– Вылезай, я сказал! Они догоняют! – проорал, заглушая грохот рвущегося льда, костолицый. – Хватай свою бабу и дуй вперед! Отдай руль, я сказал!
Он сбросил ногу священника с педали и ударил по тормозам. Священника бросило вперед и назад. Джип встал.
– Вылезай, братан! – заорал костолицый. – Иначе хана и тебе, и твоей бабе!
И в этот момент священник ему поверил. До конца.
Он выскочил из машины, распахнул заднюю дверцу, рывком вытащил судорожно сжимающуюся Ольгу, взял ее на руки и побежал вперед, туда, где мимо него с огромной скоростью проносились стоящие на том берегу бесконечные камышовые заросли. Костолицый развернулся и повел джип назад, навстречу преследователям. «Помоги тебе господь, Боря!» – пожелал священник и, едва удерживая равновесие, бегом понес свою драгоценную ношу к спасительной земле.
Лед то ускорял ход, то замедлял, и от этого священника кидало из стороны в сторону, но только у самого берега он понял, почему так происходит. Огромные пласты надвигались на пологий пляж из перепаханного огромными глыбами песка и, сбитые напирающим сзади льдом, отступали, оставляя после себя новые глубокие, ровные борозды. «Спаси и сохрани!» – взмолился священник: как он сумеет выбраться на берег, было неясно. Он приостановился, несколько раз вдохнул и выдохнул теплый метельный воздух и огромными прыжками помчался навстречу судьбе,
– Я больше не могу! – простонала Ольга.
Он мчался, понимая, что теперь просто не имеет права остановиться.
– Ми-ше-енька! Ой! Ма-а-ама!
Священник, проскальзывая, пробежал вверх по наползшей на берег льдине, спрыгнул и, упав, покатился по напитанному ледяной водой пляжному песку. Поднялся, кинулся к Ольге и увидел, как она уже сдирает с себя белье…
И тут сзади, совсем рядом раздался металлический скрежет. И был он так страшен, так противоестествен, что священник судорожно обернулся. Метрах в десяти от них, сцепившись бамперами и скрежеща металлом по острым краям ледяных торосов, стремительно уходили в огромную трещину две машины: джип и микроавтобус. И лишь совсем недолго свет от фар еще подсвечивал эту жуткую картину – уже снизу, из-подо льда… а потом лед сдвинулся и навсегда похоронил в темных, холодных волжских глубинах всех, кто там был.
– Да примет тебя господь, брат мой!!! – заорал отец Василий и кинулся к жене.
Малыш уже выходил. Священник подставил руки, принял горячее, мокрое тельце, понял, что это пацан, и растерянно посмотрел на жену. Он не знал, что делать.
– Дай его мне… – севшим голосом прохрипела жена. – Дай!
Священник осторожно протянул ребеночка Ольге и принялся срывать с себя рясу.
– Сейчас вам будет тепло! – крикнул он. – Сейчас! Держи! Вот! На! Укутай!
Он обернул их просторными полами, а потом снова подхватил жену вместе с ребенком на руки и помчался сквозь сухие, заснеженные, хрусткие камыши вперед, прочь от берега, туда, где были хоть какие-нибудь люди.
Тьма уже не была абсолютной, и он понял, что светает, и внезапно вспомнил, что сегодня первый день Масленицы, пятое марта. Но он еще не знал, радоваться ему или горевать – слишком зыбким и слишком ненадежным было их спасение.
Священник бежал по колено в снегу, раздвигая и подминая камыши и проваливаясь во внезапно подступившую воду. Где-то далеко в подсознании прозвучала фраза из радиопередачи о затянувшемся ледоходе и предпринятыми МЧС мерами – они, кажется, взрывали ледяные поля толовыми шашками. Вот и пошел ледоход сразу, рывком, единой массой…
Отец Василий увидел стоящее в туманной мгле, как маяк, одинокое дерево и кинулся к нему. Где-то здесь пошло возвышение, а значит, совсем скоро они выберутся из прибрежной полосы и начнутся дороги, сторожки, посты ГИБДД и рыбнадзора, а значит, люди и тепло…
Единым махом он взбежал на косогор, жадно огляделся и почувствовал, как волосы на спине медленно встают дыбом. Потому что впереди, и это было отчетливо видно, даже невзирая на сумеречный полумрак раннего утра, простиралось рвущееся, стонущее и стремительно движущееся, такое же, как и то, что он оставил позади, ледяное поле. Они были на острове.
О том, чтобы попытаться добраться до берега, нечего было и думать. Ледоход словно взбесился: он ломал и подминал под себя прибрежный камыш, выбрасывал огромные, холодные глыбы на берег, чтобы через несколько секунд снова сбить их и потащить дальше. Здесь, у острова, похоже, была самая стремнина.
И тогда отец Василий оставил жену с ребенком здесь же, у большого, голого по зимнему времени дерева, и бросился в камышовые заросли. «Тепло! Главное, чтобы им было тепло!» – твердил он, судорожно ломая и собирая в одно место сухой камыш. А потом обхватил гигантскую кипу, прижал ее к груди и помчался назад.
– Как ты?! – крикнул он, расстилая камыш с наветренной стороны.
– Холодно, – сиплым голосом пожаловалась Ольга.
– Сейчас будет тепло! – пообещал он и кинулся за второй охапкой.
Он таскал и таскал камыш, пока стопки не окружили Ольгу и ребенка толстенной полутораметровой высоты стеной со всех сторон. Он стащил с себя подрясник и жилет. Но Ольга все равно мерзла. Видимо, сказывалась кровопотеря. Малыш тоже чувствовал себя неуютно и тихо, жалобно мяукал из-под не слишком теплой отцовской рясы.
Священник затравленно огляделся по сторонам. Он не знал, что еще можно сделать. Что-то такое он помнил… Было что-то…
– Оля! – крикнул он. – Дай-ка посмотрю, что в карманах!
Он жадно кинулся обшаривать наброшенные на жену вещи.
– Где-то здесь… – твердил он. – Я же помню… Вот!
Отец Василий достал из карманов жилетки отобранный у Моргуна газовый баллончик, наручники и этот кожаный футляр… Заглянул внутрь… Точно! У него на ладони лежала зеленая дешевая китайская зажигалка.
Священник стремительно стащил в кучу немного камыша, переломил его несколько раз, поставил шалашиком и щелкнул маленьким рычажком. Вспыхнул голубой огонек, и от камыша потянуло теплым, пахучим дымком.
– Господи! – возликовал он. – Спасибо тебе! Спасибо, господи!
Ольга придвинулась к огню, и он принялся накидывать на кучу новые и новые партии камыша, пока пламя не стало сильным и ровным…
С этого момента его единственной целью стало поддержание огня. Понимая, что укрывающие Олюшку и малыша от ветра камышовые стены разорять нельзя, он носился как угорелый, чтобы поспеть с новой добавкой топлива, пока старое не прогорело до конца. Он не успевал, и костер затухал, и священник дергался, разжигал костер снова и снова, и таскал, таскал и таскал.
Он в десятках мест в кровь изрезал свои ладони, дважды чуть не подпалил бороду, но работал, как заведенный, не останавливаясь ни на миг. Он не мог позволить себе ни секунды простоя.
– Ну, как ты? – время от времени наклонялся отец Василий над женой. – Как?!
– Уже лучше… – жалея его, шептала посиневшими губами Олюшка. – Намного лучше… Только… мне кажется…
– Что? – похолодел от страшного предчувствия священник. – Что?
– Мне кажется… ему пуповину надо… завязать.
Священник стукнул себя по лбу, решительно оторвал от кожаного футляра тонкий ремешок и осторожно отодвинул рясу. Ребенок мирно лежал на Ольгином животе, присосавшись к материной груди, а его пуповина… Ольга так и держала ее, зажав пальцами.