– Ну дела! – покрутил головой Громыко и тут же спросил: – Анатольич, а права? Ты же... ну, типа мифологический персонаж, хе-хе. У тебя ж и паспорта-то нет...
– При современном развитии типографского дела не только на Западе, но и в нашем Отечестве, – ехидно ответствовал Торлецкий, демонстрируя знания классики, – это не являлось для меня сколько-нибудь трудным делом!
– А за погляд денег не возьмешь? – пробурчал Громыко, быстро выдернул из сухих коричневых пальцев графа блестящий прямоугольник прав и впился в них профессиональным ментовским взором.
– М-да... Не зря я ушел, – разочарованно протянул он спустя некоторое время, возвращая права владельцу. – Вот не знай я, что они – левые, шиш бы догадался. Стареем, стареем... Правда, Януль?
– Я, Ник-Кузич, на г-л-пые-в-просы не от-веч-аю! – и Коваленкова показала бывшему начальнику острый розовый язычок.
Глава вторая
Василий Иосифович Бутырин, русский, 1965 года рождения, со вчерашнего вечера, видимо, уже неженатый, проснулся от нестерпимой головной боли. Раскрыв глаза, он несколько секунд очумело пытался понять, что с ним. Мир, видимо, сошел с ума и встал на уши. Василию сделалось плохо...
Наконец кое-как переживший мощнейшую алкогольную интоксикацию мозг заработал, и Бутырин понял, что лежит на спине, у самого края дивана, а запрокинутая его голова свисает вниз, чуть не касаясь макушкой пола.
С трудом перевернувшись, Василий скривился от бьющей в виски боли, сел и огляделся. Его похмельному взору предстало безрадостное зрелище разгромленной квартиры – вывороченные ящики шкафов, опрокинутые стулья, перевернутый стол. И всюду, буквально всюду валялись его, Бутырина, вещи – носки, трусы, брюки, рубашки, пиджаки и галстуки.
Шифоньер, гостеприимно распахнувший широкие зеркальные дверцы, хранил в себе лишь стайку плечиков да забытый Алин носочек для фитнеса, сиротливо краснеющий на пустой полке.
В комнату вползало тусклое осеннее утро.
«Это был не сон», – сказал себе Василий и повторил вслух хриплым, чужим голосом:
– Это был не сон!
Он поднялся с дивана, подтянул брюки, в которых почему-то оказался, и двинулся к двери, ведущей из спальни в коридор его немаленькой, даже по меркам обитателей домов на Рублевском шоссе, квартиры.
По дороге на глаза Василию попалась серая общая тетрадка, лежавшая на самом дне развороченного ящика с документами и письмами.
Нетвердой рукой он достал ее, открыл и прочитал: «Дневник учителя Бутырина В. И. Начат 1 сентября 1985 года».
«02.09.85.
Что им сказать? «Здравствуйте, дети?», или «Садитесь, начнем урок»? Как отреагировать на шушукание, доносящееся с камчатки? И надо ли прилюдно проверять, нет ли на твоем учительском стуле кнопок, нет ли под его ножками капсюлей от охотничьих патронов, умыкнутых кем-то из этих вихрастых охламонов у отца-охотника?
Я свой первый в жизни урок начал из рук вон: вошел, улыбнулся, поздоровался и выдал: «Здравствуйте! Я – ваш новый учитель географии! Зовут меня Василием...»
И тут же откуда-то сзади прозвучало: «Алибабаевичем!» Класс грохнул, а я заработал на веки вечные свое учительское прозвище, отделаться от которого мне поможет, наверное, только могила. Самое смешное, что я до сих пор не знаю, кто из обитателей задних парт седьмого "В" проявил тогда остроумие – круговая порука у семиклашек посуровее, чем у «Коза Ностры».
Седьмой класс – это вам не второй и не десятый, тут учитель – словно сапер на минном поле, работает без права на ошибку. Переходный возраст и чрезмерно развитая информированность современных детей делают их похожими на диких зверьков, с клыками, когтями и полным отсутствием чувства жалости, сострадания и уважения к чему бы то ни было...»
«Так или иначе, первый мой урок прошел давно», – подумал Бутырин, закрыв тетрадку: «А за ним был второй, третий, сотый... И так продолжалось несколько лет, пока мне не остодолбенило вечное безденежье. Эх, дети-детишки, первые ученички мои. Где-то вы теперь? А где теперь я? Ох...»
Отбросив дневник, Бутырин доковылял до двери, распахнул ее и каркнул в пустоту коридора, как в громкоговоритель:
– Дор-рогая! Аля! Александр-ра!!
Звонкая тишина была ему ответом.
– Она что, и вправду ушла? – сам у себя спросил Василий и сам же себе ответил: – Ну и дура!
Дошлепав по наборному, но давно не натиравшемуся паркету до кухни, напоминающей размерами школьный спортзал, Бутырин открыл холодильник, снял с дверцы бутылку «Ессентуки № 4», трясущимися руками с помощью ножа сковырнул крышечку и жадно высосал шипучую жидкость прямо из горлышка.
Полегчало.
Усевшись на стул, Василий уставился на два высоких тонких фужера – один недопитый, второй с полукружьем розовой помады – и попытался восстановить в памяти события вчерашнего вечера...
...Началось все еще в обед, когда в офис отзвонился Фрунзик Каспарян и поведал шефу, то есть ему, Бутырину, что немцы из «Байера» отказываются поставлять партию лекарств без стопроцентной предоплаты, потому как «репутация вашей фирмы в деловых кругах более не считается безупречной». И добавил, что раз такое дело, он больше не будет заниматься поиском поставщиков – работать задарма ему нет никакого резона.
Василий послал Фрунзика, «Байер» и весь этот безумный, безумный, безумный мир к такой-то, многократно и разнообразно трахнутой, матери, и в одиночку выпил бутылку «Чинзано» – единственное, что нашлось в разоренном офисном баре.
Покинув кабинет, который со следующей недели ему уже не принадлежал по причине невозможности оплатить аренду, Бутырин уселся в свою покорябанную «Вольво» с разбитой три дня назад в глупой аварии на МКАД мордой.
Он направился к маме Тоне, хозяйке элитного массажного салона «Гламур». Василию срочно требовалось отрешиться от всех проблем, набросившихся на еще совсем недавно успешного предпринимателя, словно шайка гопников на прохожего в темном переулке.
Общеизвестным, простым и действенным способом «нырнуть и не всплывать» был банальный загул с девочками и морем водки, благо жену Александру совместно с ее дражайшей мамочкой Бутырин еще неделю с лишним назад отправил на Сицилию – от проблем и грехов подальше.
Мама Тоня встретила старого клиента дежурной улыбкой и деловым поцелуем в небритую щеку. Но когда речь зашла об услугах в кредит, улыбка на лице бандерши сменилась недовольной гримаской.
– Василий Иосифович, ну вы же понимаете... Наш бизнес держится на жесткой схеме: «деньги – товар – деньги». А у вас, я слышала, проблемы. Так что двух из вип-зала никак не могу. Но!
Тут мама Тоня расплылась в сладкой улыбке и поманила Бутырина толстым пальцем, украшенным несколькими золотыми ободками:
– Вот, обратите внимание! Совсем юный цветок, только что из провинции! При этом умеет многое, а главное – очень хочет научиться еще большему. Ну, вы меня понимаете?..
Василий подошел к занавеске, отделявшей кабинет мамы Тони от гостиной, где на полукруглом кожаном диване лениво листали журналы в ожидании клиентов так называемые массажистки.
– Которая? – хрипло спросил он.
– Самая левая, – грудным голосом пропела ему в ухо мама Тоня. – Метр семьдесят девять ростиком, причесочка «славянка», сорок второй размерчик носит, а грудка – третий стоячий! Для знатока – м-м-м... Вечный кайф. Ну, вы меня понимаете? Куколка, а не девочка! Берете?
Бутырин некоторое время смотрел на «куколку», здорово смахивающую на украинскую «оранжевую принцессу» Юлию Тимошенко и на продавщицу из овощного магазина одновременно, потом решительно кивнул.
– Но, сладкий мой, на ночь это выйдет в три тысячи бакинских, – тут же заторопилась мама Тоня, – и деньги не позднее понедельника, иначе все, шабаш. Ну, вы меня понимаете? Договорились?
Василий сглотнул слюну и снова кивнул. До понедельника надо было еще дожить...
...Самое смешное, что звали «куколку» Юлей. Поначалу она несколько дичилась Бутырина, но когда он привез девицу в свою квартиру и вывалил на стол все купленное по дороге, Юля оттаяла и принялась деловито хлопотать «по хозяйству», сервируя стол и одновременно заводя клиента провокационными разговорами, а также как бы случайными касаниями то налитых грудей, то округлой попы, то стройных бедер.
Выпили, поболтали, снова выпили. И вдруг Василий точно оказался в кресле самолета, рухнувшего в стремительное пике. Ни с того ни с сего он за пять минут выжрал бутылку «Русского стандарта», влил в Юлю два бокала «Вдовы Клико» и, рыча, как Кинг-Конг, потащил «куколку» в спальню, повторяя сквозь зубы:
– От жеж усе будэ гарно! От жеж усе будэ гарно!..
Что там случилось, как все было, и было ли – эти подробности из памяти Бутырина стерлись, похоже, навеки.
Он с трудом вспомнил, как они опять сидели на кухне, он снова пил, а голая Юля весело щебетала что-то и размахивала очищенным бананом.
А потом случился «анекдот наоборот» наяву...
Входная дверь клацнула, и в квартиру твердой поступью римского легионера вошла законная супруга Василия Иосифовича, вооруженная сумочкой и зонтом.
Бутырин хорошо запомнил глаза Александры в тот момент, когда она увидела своего благоверного в одной простыне, с обладательницей «третьей стоячей грудки» на коленях.
Глаза эти походили на два разбитых куриных яйца. И где-то в глубине уже шипело и скворчало что-то нехорошее и очень горячее, превращая все в омлет, до которого в былые учительские годы Вася Бутырин слыл таким охотником...
Когда поезд летит под откос, поздно дергать стоп-кран. Бутырин понял, постиг, нутром прочувствовал эту нехитрую житейскую мудрость в тот момент, когда к нему приехал судебный исполнитель в сопровождении двух угрюмых приставов.
За месяц, прошедший с ухода жены, шикарное обиталище семьи преуспевающего бизнесмена превратилось в настоящую помойку. Василий пил, пил крепко, с головой нырнув в мутную воду болотца под названием «запой».
Когда закончились последние деньги, он впервые посетил «обитель скорби» – ломбард. За хорошие швейцарские позолоченные часы – подарок коллег на пятилетие фирмы – ему предложили всего пятьсот долларов. И напрасно Бутырин бил себя в грудь, доказывая, что это настоящий «Ролекс», и цена ему как минимум пять, а по максимуму и все десять тысяч зеленых.