— Может, все обойдется, — говорит он, когда она идет к двери.
— Франк, — говорит она, — не всему же обходиться.
Она шлет ему воздушный поцелуй и уходит. Он, в пижаме, стоит на пороге и машет ей. Она толкает дверь в холл. Она машет ему в ответ, издали распахивает ему объятия и входит в холл, где, беседуя с коридорным, уже ждет ее шофер. Кончились праздники.
Она и не припомнит, было ли утро сегодня.
Надо было сказать не так. Надо было сказать ему: «Попробуй только не позвонить».
Она держится за ремешок, привалясь к правому стеклу, и они небыстро катятся сквозь предутреннюю темень, в которой мокрые, облитые фарами стволы бегут и бегут назад. Никого, тихая зябкая пора, когда тот, кто бодрствует, ежится, а кто спит, жадно натягивает на ухо одеяло сползающего сна.
— Сколько нам ехать? — спрашивает она у шофера.
— Четыре часа примерно, — говорит он.
— Ничего не видно, — говорит она.
— Предсказывают, что так и будет, — говорит он. — Солнце в этом месяце только на полчаса выходило.
— Я не видела, — говорит она.
— Я видел, — говорит он. — Вроде баллона. Его такое не часто увидишь. Так-то оно вроде апельсина.
— Я не видела, — говорит она. — Я в ванне была.
— Нас четверо стояло — смотрело, — говорит он. — Все время. Полчаса.
— Муж видел, — говорит она. — Он тоже смотрел — не мог оторваться.
— Скучно без голубого неба и без солнышка, — говорит он.
Еще темно, когда они подъезжают к мотелю, где оставлен голубой автомобиль. Она расплачивается с таксистом, она вызывает коридорного и получает автомобиль.
Масло налито, налита вода, и бензина достаточно. Машина не доставляет ей теперь ни малейшего удовольствия. Она вовсе ей не подходит, лучше б купить дешевую, понезаметней. Ей хочется остановиться, выйти. Лучше б сидеть где-нибудь у черта на рогах в разбитом кузове и следить, как дальний поезд ползет по виадуку.
Вообще, думает Маргарита, вести машину опасно. Лучше б ее отвезли, доставили домой. Если б ее прицепили к любому захудалому грузовику, было б и то лучше, а еще лучше бы оказаться вдруг в вагоне первого класса. И что за торжество, что за удача — машина? Ей, Маргарите, этого не понять. Нет, это напасть, докука, и какое бы счастье вдруг очутиться сейчас в детской ванночке, где она играла уткой из желтого пластика, который тогда как раз начали производить. Да. Вот каково это — быть взрослой.
Светает. Светает нехотя, через силу, будто по очереди пробуют разных тонов карандаши. Палатка непроспавшегося утра разбита рукой старого подагрика. Ох, кряхтит оно. Ох. Но и стон лучше немоты. Знак немоты — гладкий шифер, сплошь залитый асфальтом мир, и жизнь, гигантской заброшенной посадочной площадкой беспамятно рвущаяся к небу.
Но она едет.
Она едет.
Город объявляет о себе скопищем домов и фабрик, понастроенных архитекторами, которым не удалось забыть зрелище корриды. Вот все вокруг разрастается в большую лавку, нет, в большую рыночную площадь. Давно она тут не бывала, и она думает обо всех этих новых домах, о новых жильцах. Не останавливаясь мыслями, скользя.
Она ни за что бы тут не поселилась. Кольцо за кольцом обхватывают город, как на старой карте неба. Она живет на одном кольце, может на Венере, да, хорошо бы, или нет, лучше на Сатурне, который пожирает собственных детей. Но она родилась в лунном кольце. Переселяются лишь однажды.
«Маргариточка, — говорит она сама себе, — давай-ка сними с себя шелестящий целлофан, просунь головку между камней и успокойся».
Роза никогда не называет себя Розой.
Около полудня Маргарита уже у больницы.
Время самое неудачное. Маргариту очень решительно задерживают в проходной. Привратник в окошке просит его извинить и при этом улыбается. Маргарита растолковывает ему, что ее вызвали, и он тотчас всё понимает. Он просит помощника позвонить в контору и связаться с отделением. Как же, как же, помощник немного знает Лео Грея, такой хороший человек. Маргарите почти тотчас разрешают пройти и вдогонку шлют добродушнейшую улыбку.
Маргарита идет асфальтовым двором к отделению, поднимается по лестнице и заглядывает в коридор через большую стеклянную дверь. Все тихо, сейчас обход. Обождав немного, она видит, как целая группа выходит из одной палаты и идет дальше. Маргарита идет к кабинету старшей сестры, где сидит молоденькая практикантка и читает учебник. Когда Маргарита называется, практикантка предлагает ей сесть. Старшая сестра сейчас будет, как раз кончается обход.
— О, — говорит старшая сестра, войдя и узнав, кто ее дожидается. Она снимает очки, держит их у правого уха и смотрит на Маргариту.
— Трудная была дорога? — спрашивает она.
— Я об этом как-то не думала, — говорит Маргарита. Она встает. Они выходят в коридор.
Старшая сестра останавливается, не доходя до палаты, и говорит:
— Мы делаем все, что в человеческих силах.
— Ну конечно, — отвечает Маргарита. Она замечает, что в кровь прокусила губу.
Старшая сестра распахивает дверь перед Маргаритой. И будто только тень ее ступает сейчас в комнату.
— Целый завод, — шепчет она затворяющей дверь старшей сестре.
Обе стоят притихнув, старшая сестра чуть позади. Ни звука, только скрежет какой-то, как когда сворачивает за угол трамвай.
Лицо Лео — маленькая, нежная маска: выпирающие веки, красивый крупный нос и рот, искаженный не болью, но скорбью. Нижняя губа дрожит, будто на нее села муха. Голова чуть запрокинута и чуть склонена к правому плечу.
— Жив, — шепчет она и подается на несколько шагов к нему, держа руки перед собой, как ходят в темноте, когда не хотят опираться о стенку.
Она подходит почти вплотную к нему, насколько позволяют аппараты, и различает трепет кожи. Будто зыбь на море. Она видит его плывущим. Когда он плыл от нее, виден был только затылок, а когда он оборачивался — лицо.
Старшая сестра трогает ее за локоть и смотрит на нее. Маргарита обращает к ней темный взгляд.
— Сердце работает вполне удовлетворительно, — говорит старшая сестра.
Маргарита берет ее за руку и говорит:
— Спасибо вам большое.
И идет к двери.
За дверью сестра говорит:
— Главный врач хотел бы побеседовать с вами. Он сейчас у себя.
Главного врача не тревожат лишними телефонными звонками. Он принимает Маргариту тотчас, просит ее сесть и садится напротив с улыбкой, столь знакомой ей по фотографиям великих дипломатов.
— Ну, вы видели, значит, вашего мужа, — говорит главный врач. — Не могу сказать, чтоб ему очень повезло, хотя то, что он жив, само по себе — чудо.
Он что-то прикидывает в уме.
— Имеется шанс, — продолжает он, — шанс не слишком большой, что он выживет. Но инвалидом.
Это, он видит, произвело впечатление. Она только моргает под его взглядом.
— Муж ваш больше не сможет ходить. Он не будет говорить. Центр речи разрушен. Если, как я уже сказал, если он вообще придет в сознание. — Руки врача распластаны на столе. Он ждет, что она скажет. Она пытается привести в движение губы и язык, нащупывает слова, но ей удается только, запинаясь, выдавить:
— Наверное, лучше, чтоб он умер. Наверное. Это лучше всего.
— Как вы думаете, ваш муж сам бы на это согласился, или вас покоробит, если в данных обстоятельствах я попрошу…
Маргарита кивает:
— Я понимаю, о чем вы.
Врач говорит:
— Так вот. Почки совершенно не затронуты.
За дверью дробный перебор каблучков.
— Вы даете согласие? — спрашивает врач.
— Я не могу, — говорит Маргарита. — Мы не женаты.
Врач длинно кивает.
— Имеется потомство, наследники?
— Двадцатилетний сын.
— Я все утрясу, — говорит врач и встает.
Маргарита идет к двери.
— Спасибо, — говорит она.
Врач только улыбается.
Да, думает Маргарита, и что тут скажешь…
Глава 6НЕМНОГО ПОГОДЯ
Лео Грей лежит без сознания в больнице после автомобильной катастрофы. Никто уже ничего не может для него сделать — только ждать. Его близкие — жена Маргарита и друзья, например зубной врач Роза, — судят и рядят о том, что уже случилось и что, по-видимому, предстоит.
Стоя на тротуаре и вытаскивая чемоданы из багажника, Маргарита и не взглянула на свой дом. Туристка в собственном прошлом — так сказала она себе. Нет, это не к месту. Разбитого окна в кладовке она тоже не заметила, пока не стала проверять, сколько у нее бутылок молока. На много дней. Целый детский сад могла бы накормить.
Она отперла дверь, провезла ею по полу газеты, журналы и письма, внесла чемоданы. Она собрала всю почту, накинула платок и вышла в кладовую, откуда по всему дому расходились овсяные дорожки. Она обошла комнаты, проверяя, не украдено ли что, но увидела только, что Лео плохо подметал, что посуда не мыта и не прибрана кровать.
Подле ее постели горела лампа, на ночном столике лежал журнал, который не она положила, но постель была нетронута. В ванной капало из всех кранов, в умывальнике плавали сбритые волоски.
Она основательней осмотрела кухню и там обнаружила два пивных стакана, две рюмки, две тарелки с яичными затеками, в ведре — четыре скорлупы, одна в другой, и рядом с грязной посудой две размокшие салфетки со следами помады: Лео ел яичницу с дамой, та утиралась салфеткой, но ночевать она не осталась или уж в постели Лео, или уж, если на то пошло, в ванне. Немного загадочно, но загадку надо разгадать, и тут-то и объяснится, отчего Лео задержался на день, если вообще можно докопаться до объяснения. Она давно знала, что Лео встречается с женщинами, но никогда еще не ели они тут по вечерам яичниц, и они не били окон, не опрокидывали полок, они не разносили овсянку по всему дому. И на диване оказалась овсянка. Тут сидели, поджав ноги, в одних чулках. Она так и увидела все это.
Маргарита поставила чемоданы у себя в комнате и принялась мести, скрести, мыть и через два часа привела дом в порядок. Ставя пылесос на место, в чулан, она рассмотрела аккуратный ряд вычищенных туфель. Ничего нельзя понять. Кому охота чистить чужие туфли…