— Не знаю. Но даже если это никому не нужно, я буду ходить в больницу каждый день.
— Нет, это нужно, — сказала Роза.
— Не думаю, — сказала Маргарита.
Вдруг у Розы стали мокрые глаза и Альва, запинаясь, выдавила:
— Уж плохого-то в этом ничего не будет.
Маргарита, улыбаясь, смотрела на Розу. Ей хотелось сказать: «Ты очень любишь Лео», но вместо этого:
— Да, сколько лет, сколько зим. Помнишь, как мы ездили купаться, — сказала она. — А где Конни? Все в Таубене?
— Я позвоню ему, если хочешь, — сказала Роза.
— Пусть бы пришел поесть. — И Маргарита поднялась. — Пойду чего-нибудь приготовлю.
— Между прочим, — сказала она в дверях кухни и почесала голову, — иногда там звук пропадает. Надо переждать, и он сам собой появляется.
Роза глянула на ее и поправила оборочку юбки.
— Привет от меня папе, — сказала Альва, — если он не придет.
Конни прийти отказался, занят, надо подготовить доклад для небольшого кружка, с которым он недавно связался. Попозже вечером он за ними приедет или заберет Альву, если Маргарита захочет, чтоб Роза еще у нее посидела.
— Он ехал обратно в Таубен, Конни, — сказала Роза. — Ты понимаешь?
— Нет, — сказал он. — Но, значит, это его машину везли, когда я днем возвращался. Неприглядный вид.
А так у него все в порядке.
— Живот не болит?
— Совершенно.
Разговор кончился. Роза подумала о последнем месяце и о месяцах до него, когда постоянно не выдерживали нервы. И вдруг такая перемена.
— Как вообще Конни? — спросила Маргарита, когда Роза вошла в кухню.
— Просто невероятно, — сказала Роза, — но только самые последние дни. А то нечем было похвастаться. Знаешь ведь, какой он бывает.
— И у вас все хорошо? — спросила Маргарита. Она подняла глаза от картофельной шелухи и встретила взгляд Розы. Двенадцать-четырнадцать лет назад они хорошо знали друг друга, а потом все хуже и хуже.
— Нет, — сказала Роза, потрясла головой и уложила выбившуюся прядь за ухо, — ну что ты. Все совсем паршиво.
— Так чего же ты терпишь? — спросила Маргарита.
— Так чего же ты терпишь, — повторила за ней Роза. — Дни идут. Времени на раздумья и на выводы не остается. Да я никогда и не стану ничего предпринимать.
— Ты кроткая, — сказала Маргарита. — А я не кроткая.
— Может, я и кроткая, — сказала Роза. — Не все ли равно?
— Сама не знаю, — сказала Маргарита. — Но ты кроткая.
— Да, мы с Альвой, — сказала Роза, — как раз на днях об этом говорили…
— О чем мы говорили? — крикнула Альва из комнаты.
— Что добрые страшно усложняют жизнь злым, — сказала Роза. — Но что поделаешь.
— Терпеть не могу быть доброй, — сказал Маргарита. — Поэтому я ни с кем из родственников и не вижусь, кроме брата, он такой же, как я. Лео это во мне, по-моему, нравилось. Так ему было проще.
— Как ты думаешь, Маргарита, ты думаешь, он выживет? — спросила Роза.
— Я сказала врачу, что надеюсь, что он умрет. Лео не нужна жизнь беспомощного калеки.
— Почему? — спросила Роза.
— Он и говорить не сможет, — сказала Маргарита.
— Может научиться разговаривать руками.
— Нет, — сказала Маргарита. — У меня не было детей, и я не справлюсь. Мне это не под силу.
Они теперь сидели в комнате и, когда теряли нить, умолкали. Маргарита поставила пластинку, камерную музыку, густо печальную, спасительно простую.
Это была одна из самых любимых пластинок Лео, Роза точно знала. Она слушала. Маргарита в середине фразы вышла в кухню, вынула из духовки картошку, положила в гусятницу мясо.
— Может, пришли бы завтра вечером, — сказала Маргарита, — приедет его сын, не представляю, что с ним делать. А потом мне ехать на вокзал за его братом.
За едой Роза поинтересовалась, как она отдохнула. Маргарита сперва глянула, в окно, на светлое соседское парадное, и бегло, бесконтрольно улыбнулась, потом она посмотрела на Розу, пожала плечами, перевела взгляд на Альву и сказала:
— Я тебе потом расскажу. Да ведь это совсем недолго было.
В девять пришел Конни. Он печально и корректно объяснился с Маргаритой, которая расспрашивала его о встрече с Лео в мотеле. Роза не спускала с него глаз.
— Значит, вы завтракали за разными столиками?
— Лео читал газету, — сказал Конни. — Я сам не люблю, когда мне мешают, и я ему только помахал. Мы ведь, по-моему, достаточно коротко знакомы.
— Я, признаться, теряюсь, — сказала Маргарита. — Может, у вас с Лео какая-то кошка пробежала?
Роза отвела глаза. Конни смотрел на нее, но не мог поймать ее взгляд.
— Мы давно не были закадычными друзьями, сама знаешь, — сказал Конни. — Лео меня всегда нарочно бесил. Он меня ни во что не ставил.
— Подумаешь, — сказала Маргарита. — А сам-то ты разве не лез на рожон?
Конни передернуло.
— Может, ты ревновал? — пытала Маргарита. — Из-за того, что они с Розой так легко находили общий язык?
— Вот уж нет, — сказал Конни. — Наоборот, я радовался.
— Не знаю, чему тут радоваться, — сказала Маргарита. — Лично я от зависти чуть не отрезала Розины роскошные волосы, сто раз собиралась. Вот, Роза, что уж теперь скрывать.
— А я всегда завидовала, что ты так здорово все успеваешь, — сказала Роза.
— Спасибо, — сказала Маргарита. — Очень приятно. Но я бы с удовольствием с тобой поменялась. Я себя не люблю.
Ну что на это можно сказать? Маргарита заметила, что всех смутила.
— Лео тогда прекрасно выглядел, — сказал Конни и снял пиджак. — Он мне улыбался и кивал.
— А ведь он возвращался в Таубен, — сказала Маргарита. — Были б у вас чуть получше отношения, ты бы теперь знал зачем. Но все это неважно. Теперь только ждать и ждать.
Роза и Конни смотрели на нее. Альва лежала на диване, вертела звездную карту и слушала вполуха.
— По-вашему, я богом обиженная? — спросила Маргарита.
— Ты мужественная, — сказала Роза. — Я б так не могла.
Маргарита сказала:
— Нет, я богом обиженная. Но это к делу не относится.
— Может, потому что вы неженаты? — спросил Конни. — Наверное, из-за этого масса сложностей.
— Да нет, какая там масса, — сказала Маргарита. — Но почему к этому нельзя подготовиться, а если и подготовишься, почему от этого ничуть не легче?
— По-моему, — сказала Роза, — просто у нас сил не хватает. А если у кого хватает, тот не сознает этого.
Глава 7РВАНЫЕ ТЕНИ
Лео Грей лежит в больнице после автомобильной катастрофы. Он без сознания и никогда уже не станет полноценным человеком. Покуда ближние ходят за ним и говорят о нем, он еще живет — в снах.
Кардиограммы Лео Грея в ночь на третьи сутки госпитализации показали четыре волны улучшения электрической активности.
— Что это? Жизнь или угрожающее положение? — спросил главный врач на обходе.
— Сны, — сказал дежурный врач, не очень-то вдумываясь в вопрос.
— Не так уж это очевидно, — сказал главный врач. — А впрочем, кто знает? Стало быть, жизнь.
— Вот американцы разрабатывают способ прямой передачи мозговых импульсов сна на телеэкраны, — сказал дежурный врач.
— Что ж. Проблема, — сказал главный врач. — Но меня она не занимает.
— Как и меня, — сказал дежурный врач.
То были сны. Пузырями в тихой заводи. Кругами. Быстро набегавшими и тотчас стиравшимися волнами.
Вот Лео Грей очутился на палубе большого судна, а вместе с ним еще множество народа. В борту открылась течь, все бросились к насосам, но, чем больше качали, тем верней их захлестывало водой. Дыры затыкали платками, вода вырывала затычки. От судна стали отламываться куски, все оказались по пояс в воде, голые и потерянные. Перед Лео Греем очутилась Эрна. Он обнял ее и захлебнулся в мокрых волнах ее волос. Вода все прибывала. Он поцеловал ее, она вырвалась и сказала:
— Дело плохо. Надо самим залезть в дыры и заткнуть их телами.
Она кликнула остальных, все метнулись к бортам.
— Как лучше, головой внутрь или наружу? — спросил Лео.
Эрна ладонью закрыла ему рот, он высвободился и сказал:
— Нет, серьезно.
Она пошла прочь по воде, к борту.
— Сначала надо узнать, куда мы идем, а потом уж я буду спасать корабль, — крикнул Лео ей вдогонку.
Он выбрался по трапу на палубу, всю залитую искристо-солнечной, смарагдовой водой, там стояла команда, у каждого был бинокль, все следили за горизонтом. Понурый капитан сидел в рубке.
— Куда мы идем? — крикнул Лео.
— Сейчас узнаем, — сказал капитан. — Сами видите, мы ищем землю. Только мы медленно продвигаемся.
— А ветер попутный, — сказал Лео.
— Люди устали, — сказал капитан. — Не ветер, а звук наполняет паруса. Глядите.
Лео поднял глаза на мачты и увидел там матросов, они изо всех сил орали в микрофоны.
— Дело дрянь, — сказал капитан. — Трудно нам, когда на море так тихо.
— Эрна, — крикнул Лео и спустился в темный трюм, где вода плескалась уже у шеи. — Эрна.
Лиц он не различал. Прибывала вода. Ноги оторвались от пола, и стало совсем легко, будто из песочных часов утекла последняя песчинка.
Потом ему снилось, как он вынырнул вдруг среди желтых известковых развалин. На мили крутом тяжело громадились каменные глыбы. На улицах ржавели останки сожженных машин. Лишь башенные часы уцелели, они шли, он проверил время на своих, ручных, вынул фотоаппарат и снял башню. Тотчас в нее попал артиллерийский снаряд, башня треснула, все линии изломились, заломились, будто к небу воздетые руки, и тотчас упали, и встало облако пыли. Оно жадно всасывало воздух, раздувалось и застилало белый свет и город. Он стоял и смотрел на облако, оно вздувалось, взбухало; ему сдавило виски, и очнулся он лишь тогда, когда пыль стала оседать, и он испугался, как бы ему не ослепнуть. Когда туча истаяла до тла, оказалось, что башни нет и в помине.
Тогда-то и вышел на улицу полк солдат. Он хотел сфотографировать солдат, но они разбежались, попрятались за грудами гравия и оттуда целились в него. Он отпрянул в дом, под защиту толстых стен, и тотчас заметил, что в спину ему направлено орудийное дуло. Он поднял руки вверх. Его обыскали, вывернули карманы, заставили отвернуть обшлага брюк. Фотоаппарат отняли, а его препроводили в штаб, расположившийся в развалинах книжного киоска с колоннами. Под строгой стражей его поставили перед кафедрой. Вышел капитан, прочел приговор. Он находился на линии фронта с фотоаппаратом, это преступление. Лео возразил, что ведь фотоаппарат еще не оружие. Капитан ответил, что лучше уж пал