Встав на неустойчивом, готовом рассыпаться склоне из обломков, Петрос попробовал дотянуться до края, с которого упал. Не смог. Прыгать или совершать иные резкие движения побоялся. Швырнул в химер несколько камней, распугав передних. При этом отдав себе хладнокровный взвешенный отчет, что эта мера надолго зверей не остановит. А это значит, что скоро они…
Заметив под бетонным фрагментом бывшего пола рукоять станнера, Петрос чуть не вскричал от радости.
Обвалив на наступающих животных еще один кусок перекрытия, он упал на колено и потянулся к оружию. И тут же обнаружил, что не дотягивается сантиметров на сорок. Перекатился на спину, пинком отшвыривая от себя самого дерзкого химерьего разведчика. Застонал, срывая с пояса обрывки ремня. Если ему удастся подцепить рукоятку электрического разрядника, шансы на спасение вырастают… Но если нет…
Он затравленно обернулся, проводя лучом фонаря по сомкнутому строю готовых к атаке хищников. Крупных как на подбор. Способных сожрать его заживо в считаные минуты, как только будет дан сигнал к наступлению.
Застонав, Петрос изо всех сил снова потянулся за станнером. И опять не достал, даже вжавшись в обломки и раскровив себе щеку. Рванулся вверх, рискнув дотянуться до краев пролома в последнем решительном прыжке. И вновь потерпел неудачу…
Рухнул на мешанину острых углов, больно ударившись боком и еще раз проткнув комбинезон.
Мысленно попрощался с родными. Когда спасательная команда найдет его останки и вещи, Аврора и Кристиния смогут прочитать остаточные мыслеформы, впечатанные в мертвую плоть фонаря или анализатора воздуха.
И вдруг стало светло.
Не как днем или под прожекторами на технике. Но значительно светлее, чем было только что, причем непривычно – словно кто-то разжег над головой человека живой огонь. А еще через мгновение в серо-бурый ковер, медленно накатывавший на гору обломков снизу, упал настоящий факел. Нещадно чадящий, скудный, плюющийся искрами и до тошноты воняющий горелым машинным маслом. Но спасительный.
Первым грызунам опалило морды и чувствительные хоботки. По стае прокатился вой боли, и она подалась назад. Затем еще немного. И еще, выгибаясь так, чтобы лежащий на полу жаркий источник угрозы оказался окружен ровным полукругом безопасности.
Одна из подземных тварей, вероятно решив взять на себя обязанности таранного наконечника, снова устремилась к жертве. Остальные потянулись следом, скаля желтые зубы и шипя на вонючий огонь.
Глухо лязгнула тетива.
Смельчака в ржавой шкуре порвало напополам, что отбросило стаю еще на пару метров.
По лицу Петроса что-то ударило.
Почти безболезненно, но настолько неожиданно и неприятно, что он вскрикнул и чуть не сверзился с бесформенной бетонной пирамиды. Замахал руками, сбрасывая с лица что-то длинное, похожее на холодный химерий хвост. И только теперь понял, что касается веревки, сброшенной сверху. Оттуда же, откуда прилетели факел и стрела.
– Хватайся же ты, идиотина! – вдруг ударило сверху. – Быстрее, мать твою, они идут!
Непонятно, гортанно, так умеют только пустышечники. Раскатилось бездумное эхо, повторяя непонятные выкрики. Когда агрессивная и громкая речь нелюдя резанула по его сущности, Петрос, не разобравший ни слова, ощутил внутри глубокую щемящую боль.
Уловил дистанционную мыслеформу существа над собой: ярко-багряную, пронизанную болотными молниями парадоксального желания помочь, перемешанного с откровенной злостью на себя и неудачливого оператора буровой колонны. Расшифровал желание вытянуть его. Отшвырнул фонарь и анализатор. И схватился за веревку обеими руками, невольно задумавшись, что сейчас попадет из огня да прямиком в полымя…
Рванули, с жужжанием веревки о бетон поднимая мужчину над надвигающимся тысяченогим ковром. Еще раз, резко выдергивая из досягаемости самых прыгучих гадов. Вцепились в воротник комбинезона, по-звериному скуля от натуги, нетерпения и страха.
Волны, расходящиеся от скуднодухого, были густыми, вязкими. Такие подчас исходят от волков в зоологическом парке перед тем, как смотрители покормят зверей…
Химеры бесновались. Их юркие тела сновали в луче откатившегося фонаря, выплясывали тени. Просторный зал под опавшим коридором наполнял визг разочарования и ярости, присущих всему живому, свободно существующему за пределами Куполов.
– Беснуются, суки… – прошептал хозяин веревки и факела, снова лишив Петроса возможности понять себя.
Однако ауросемантическая оболочка пустышечника сообщила инженеру куда больше.
И про усталую радость от победы над хвостатыми. И про жалость к потерянной стреле и склянке масла, истраченного на факел. И о предвкушении куша, которым спаситель планировал разжиться за вырванную у смерти жизнь человека.
Окутанная полумраком фигура нагнулась, поднимая отложенный в сторонку фонарь. Старый, потертый, какими завалены резервные армейские склады города. Щелкнула кнопкой, направив широкий луч ровно в потолок. А затем снова хлестанула Петроса жесткой непонятной фразой, в которой читались презрение, чувство превосходства, а еще удовлетворение от проделанной работы:
– Ты что, дебил, в старые тоннели соваться, не пристегнувшись?! Да тут же прогнило все!
И пусть человек не понял рычащей тирады скуднодухого, демонстративное похлопывание по системе страховочных ремней на поясе недочеловека оказалось весьма доходчивым. Подобрав с пола разряженный арбалет, существо присело на корточки. Поставило фонарь между ног, принялось взводить короткие блестящие «рога» оружия с помощью примитивного механического устройства.
Оцепенев от столь непредсказуемого развития событий, Петрос лихорадочно думал.
В ближайшие пару минут ему предстояло разработать стратегию общения с новым хищником, куда более хитрым и опасным, нежели голодная дикая стая в яме у него за спиной.
Как нелюдь проник в запретную зону, миновав автоматические пулеметы? Как вообще оказался в такой близости от тоннелей, пробиваемых в земле корпорацией Петроса? Что теперь сделает со спасенным? Вспоминая все, что слышал и читал о варварах, живущих за надежными стенами Куполов, инженер проходческой колонны приготовился к самому худшему.
Наблюдая, как пустышечник неспешно сматывает веревку, вокруг хвоста которой еще скакали наиболее разъяренные химеры, мужчина вдруг осознал, что перед ним самка. Взмолившись Единому Божеству, он второй раз за четверть часа приготовился оставить своей семье прощальный отпечаток на одежде или фляге.
Пустышечница! Как все иные – непредсказуемая, вспыльчивая, переменчивая нравом, лишенная умения контролировать эмоции во время менструального цикла, способная убить человека даже после того, как спасла.
Наблюдая за ауросемантическими протуберанцами, выстреливающими от нее во мрак старинного секретного метро, Петрос старался не делать лишних движений. Изучал чумазое, утонченно-острое и агрессивно-привлекательное лицо самочки. И пытался прочувствовать, как велико ее сожаление о том, что скуднодухая вообще решилась отправиться на грохот обвала и несколько сдавленных криков…
10
«Уникальный мозг лошади давно обеспечил этому животному место не только в многочисленных мифических пантеонах, но и в линейке самых высокоразвитых млекопитающих планеты. Так же, как люди, лошади любят музыку, весьма избирательно подходя к выбору композиции и не особенно жалуя тяжелый рок. Умеют различать эмоции, великолепно обучаемы, обладают способностью к узнаванию себя и себе подобных на изображении или в зеркале. Так, еще учеными XX века были задокументированы попытки общения – качание головой, тихое ржание и пофыркивание – лошадей с фотографиями других особей этого вида».
Артемидий испытывал глубочайшее удовлетворение.
Оно пронизывало его мужскую суть, как во время ежевечерних сексуальных ритуалов благорасположенности и признательности, которым он предавался с полусупругой.
Впрочем, нет – сейчас удовлетворение было куда сильнее.
Достигло высочайшей из высших степеней. Расцветало в душе и сознании корпатрицианта ослепительными перламутровыми цветками. Меняло окрас на нежно-фиолетовый. И тут же становилось пурпурным, насыщенно-красным, как кровь, или прозрачным, будто рубин высшей пробы. Цвета вспыхивали, смешивались, перетекали друг в друга, выбрасывая в организм новые и новые заряды эндорфинов и адреналина. Напитывались оттенками и снова трансформировались, не теряя затянувшегося пресыщения удовольствием и удовлетворением.
Для того, чтобы описать охватившие его чувства остальным, Селиванову не требовались вербальные варварские конструкты, вроде «восхитительно», «сказочно» или «упоительно». Ему оставалось лишь прикоснуться к обнаженной коже своих спутников, чтобы через мгновение, наполненное острой вспышкой, те познали и тоже прониклись. Узрели, как всецело приемлет текущую Игру предводительствующий ими корпатрициант.
Награждение удалось. В этом Артемидий был уверен еще до официального окончания церемонии. Все развивалось невероятно непредсказуемо, стремительно, в чем-то даже рисково.
Победитель Лотереи не только не смирился с участью. Не только не позволил наградить себя на месте. Не только побежал, наивно рассчитывая укрыться от блестяще экипированных членов жюри. Он еще и показал зубы. Оскалился, как загнанный в угол зверек. Решился дать неумелый, но от этого такой умильный и трогательный бой.
За это Артемидий крайне ценил Павла Сорокина.
И даже начал подумывать о юном пустышечнике как об очередном голографическом трофее в своем каминном зале. Главное в этом случае – не сильно изуродовать тело. Чтобы осталось что погрузить в трехмерный таксидермический сканер.