Словно прочитав ее мысли, парнишка настойчиво повторил просьбу:
– Ты должна мне помочь, егерь. Мы же люди…
Снова фыркнув, Яна опустила арбалет. Не убрала совсем, но отвела чуть в сторону и вниз, чтобы не затекали руки.
– С какой стати мне тебе помогать? – спросила она, краем глаза наблюдая за реакцией несостоявшейся крысиной трапезы. Тот стоял неподвижно, вслушиваясь в диалог и глядя на обоих недопонимающими глазами умного животного. – Егеря, видишь ли, отнюдь не благотворительная организация. Не знаю, малыш, каким ветром тебя занесло так далеко под землю, но уверена, свой путь ты выбирал сам…
К удивлению девушки, «малыш» вдруг рассмеялся. Искренне, но устало и обреченно, словно ставя под сомнения ее последние слова. Плечи задрожали под тонкой армейской ветровкой, перемазанной в грязи; из легких вырвался кашель.
– С сегодняшнего дня я в этом сильно не уверен, – ответил он, продолжая всхлипывать и трястись.
Если излишнее веселье не прекратить, с минуты на минуту молокосос скатится в самую настоящую истерику. Качнув арбалетом, Яна привлекла его внимание, заставив оборвать смех. Поинтересовалась негромко, но с нотками угрозы. Чтобы не расслаблялся и не забывал, кто тут управляет ситуацией…
– Как зовут?
– Сорока… Могла слышать обо мне, если включала радио в обед.
Яна снова нахмурилась, окончательно перестав понимать происходящее. Сорока тем временем проявил недюжинную проницательность, прочитав ее мысли, будто парниковый шаман.
– Лотерея, – просто пояснил он, но за этими словами Погремушка расслышала горечь и боль. Встрепенулся и молчун, вдруг посмотрев на людей с новым, неподдельным интересом. – Меня выбрали. «Морковка», если неясно. Повезло, да?
– Мне-то что? – отрывисто просипела Яна, проклиная себя за то, что голос подводит, выдавая неискренность. – Сам знал, на что идешь. Мог бы миллион выиграть…
– Мог. – Сорока вздохнул, невесело усмехнувшись в бороденку. – Но не выиграл. Теперь там, – он осторожным движением поднял правую руку, ткнув пальцем в бетонированный потолок погрузочной платформы, – у меня совсем не осталось друзей. И союзников не осталось. Выберусь – сразу сдадут нелюдям…
И одарил застекольщика в рваном комбинезоне взглядом такой неприязни, что тот отпрянул. Судорожно втянул пыльный воздух, выставляя перед собой ладони, и скривился, словно пытался подобрать слова, но никак не мог. В другой ситуации это бы выглядело забавным, как говорящая птица или подвывающий в такт песенке хорек…
– Наверху только враги и остались, – словно оскорбление, выдавил Сорока сквозь зубы, все еще глядя на парникового. – На тебя, егерь, последняя надежда…
Яна побелела, надеясь, что скудный свет двух фонарей не позволит разглядеть мертвецкий оттенок ее лица. Вот значит как? И сестра, такая разговорчивая наедине, с ремарками лезть не спешит, словно назло. Погремушка даже специально прислушалась к себе. Может, обронит Ленка веское словцо, не оставляя сестренке выбора? Молчит…
Девушка облизала губы, чувствуя пыль и неприятную липкую сырость.
Массовое спасение тонущих щенят, не иначе. Лотерея. Проклятая, неотвратимая, раз за разом подтверждающая неистребимость человеческой глупости, жадности и надежды на бесплатное чудо.
У Яны чуть не закружилась голова. Ее ждут дела. Ждет Баклажанчик, причем только с хорошими новостями. Ее задача куда важнее, чем амортизация молота и наковальни, несущихся навстречу друг другу. Если она потеряет время, если упустит момент… В другой раз вообще может не набраться необходимой храбрости.
– Помоги мне, егерь, – как заведенный, в четвертый раз повторил парнишка.
Оба вздрогнули. Погремушка от искренности произнесенных слов. Парниковый – не пойми от чего. Но на Сороку покосился с печалью и жалостью. Так смотрят на выброшенного котенка, спрятавшегося от ледяного ливня в старой картонной коробке.
В целом паренек, наверное, не такой уж и дурной человек…
Переступив с ноги на ногу, Яна еще раз осмотрела беглеца. Трусоват, это заметно по повадкам и манерам, худосочен для бойца или егеря. Но для мишени, в которую целит заряженный арбалет, держится молодцом. Сдаваться выродкам, опять же, не стал – из всех Погремушкиных знакомых на такое осмелился бы лишь каждый десятый. В пещеры, кстати, сигануть не побоялся, а ведь это верная смерть.
Только если не встретить такую дуру.
– Я укажу тебе выход, – наконец заявила Погремушка, заметив, как тут же напряглись широкие плечи молчуна. – Могу карту показать. Выйдешь там, где я вошла. Веревки остались, разберешься. Больше ничего сделать не могу.
Колени Сороки подкосились. Он удержался на ногах, судорожно втягивая воздух, но закашлялся и спешно натянул респиратор. В глазах его стояли слезы. Парень медленно покачал головой.
– Не могу я обратно… – прошептал он. – Там меня первый встречный сдаст… Только не в этом Секторе. Уведи поглубже, ладно? Если дерьмоголовые собьются со следа, у меня появится шанс. Выведи на другой конец города, прошу! Я знаю, под землей это возможно…
– Байки это. Но у меня все равно дела, – равнодушно, без эмоций, бьющих ключом. – Важные. Хочешь в Семичасовой Сектор Циферблата, добирайся сам.
– Я заплачу!
– Нужны мне твои гроши.
– Стану твоим рабом до конца дней…
– Да пошел ты!
– Проси что хочешь!
– Ничего мне от тебя не нужно.
– Но я же не егерь…
– И что предлагаешь? – как можно холоднее спросила Яна, не позволяя растущей жалости победить профессиональную расчетливость. – За город тогда вали, в Голь, там искать не станут!
– Это смерть… – выдохнул Сорока.
И тогда парниковый схватился за сердце. Судорожно, рывком, чуть не упав на колени. Погремушка, сначала решившая, что тот полез за оружием, тут же взяла его на прицел. Затем спохватилась, вспомнив, как бедолага отмахивался от крыс голыми руками. И запоздало сообразила, что у застекольщика случился приступ.
Однако девушка ошиблась и во второй раз. Выпрямившись, нелюдь медленно помахал обоим, сообщая, что в норме. Но когда позволил взглянуть себе в глаза, Яну пробрало до костей колким морозом…
Он же ни черта не понимал! Как собака, с интересом наблюдавшая за беседой хозяев. Но едва посмотрел сначала на парня, а затем на нее, Погремушка могла поклясться, что выродок понимает если не все сказанное, то основные моменты.
– Телепат, – беззвучно подытожила сестра. – У них такие водятся, ты знаешь. Он просто читает ваши мысли, не более того. И учится ими управлять.
– Заткнись! – совершенно недружелюбно ответила ей Яна, поглаживая спусковую скобу.
Вероятнее всего, где-то под рабочей одеждой у чужака скрыт ретранслятор-переводчик, с помощью которого охотники обычно опрашивают свидетелей. Забросив арбалет на плечо, Погремушка шагнула к спасенному, одновременно вынимая револьвер.
Сорока вскрикнул. Застекольщик отшатнулся, а девушка приставила ствол «Нагана» к ребрам молчуна, быстрыми движениями обыскав. Ничего не нашла, поразившись пуще прежнего…
И уже собиралась отступить на прежнюю позицию, как парниковый вдруг схватил ее за запястье. Крепко схватил, сила в самце чувствовалась немалая. Яна вскрикнула, рванулась, взводя курок револьвера, но тут в голове словно вспыхнуло. Всего на долю секунды, но будто кто-то явственно начертил перед внутренним взором четыре коротких слова:
«Петр. Отрицание. Причинение. Зла».
Она окаменела, с ужасом уставившись в светло-карие глаза державшего ее существа. Заметила, что Сорока успел обнажить оружие – новехонький армейский «Рогалев», – дрожащей рукой целясь в нелюдя поверх ее плеча. Медленно, словно Ленка оказалась права и ее сестру загипнотизировали, та отвела ствол нагана в сторону.
Спасенный ослабил хватку, но все еще продолжал удерживать ее запястье – выше рукава куртки и ниже края перчатки, прикасаясь к смуглой коже. Вены на его лбу вздулись, по вискам катился пот, оставляя на пыльных щеках извилистые дорожки.
«Объясню. Необходим. Тактильный контакт», – снова пронеслось в сознании Погремушки, и она медленно повернулась к Сороке.
– Опусти-ка пушку, малец… – прошептала Яна, сглатывая комок. – Кажется, этот уродец пытается нам что-то сообщить.
Девушка слышала много баек о подобном псевдоразумном поведении животных. О том, как собаки древности перед землетрясением выталкивали хозяев на улицу. О преданных и умных лошадях, танцевавших под музыку. О питомцах, приносивших тапки или находивших сорвавшихся в колодцы детей.
Но выродок, стискивающий пальцы вокруг ее левого запястья, не был домашним питомцем. Он был результатом кропотливой работы тысяч ученых, причем результатом опасным. Разработавшим и запустившим в массы такую добровольную казнь, как Лотерея…
– Ты чего, егерь? – не разжимая губ, с негодованием выдавил Сорока. Рука все еще тряслась, неровен час, нажмет на спусковой крючок против воли. – Долбанулась, что ли? Отклонись-ка влево, я ему промеж рогов…
– Опусти пушку, – спокойно, не повышая голоса, повторила Яна.
Демонстративно спрятала наган в кобуру, застегнула. И, надменно глядя на создание, назвавшее себя Петром, с вызовом дернула подбородок вверх:
– Ну, болезный, выкладывай, если есть о чем потолковать…
Тот смутился, не улавливая смысла незнакомых слов. Вообще не улавливая смысла слов. Но руку девушки он держал не просто так – прищурился, соображая. А потом невероятным новым узором пустил в ее сознание объемную, выпуклую мысль:
«Благоприятнее формулируй в голове. Аудиальный канал атавизм. Вербальный канал невосприимчив».
Поняв, чего хочет спасенный ею самец, Яна чуть не выругалась.
Ее начало мелко и часто потряхивать, и она встрепенулась, чтобы не выказать слабины. Впервые в жизни егерь вот так близко, лицом к лицу, находилась к млекопитающему, которое презирала всей душой. И не просто находилась, но и готовилась выслушать мысли, внедряемые ей в голову. Образы обрывочные, путаные, наполненные разноцветными завихрениями, отчего каждый из них представлялся фрагментом мозаики, рассыпанной по невесомости ее черепной коробки.