Сорока задумчиво пожевал губу. Вдруг подумал, что пересохшая и обескровленная, она напоминает ему чужеродный предмет. Например, сушеный корешок или ломтик пластмассы. Покачал головой.
– Знаешь, Яна… тут не катакомбы старого метро. И не Циферблат, где мне повезло от них оторваться. Тут правят они – хищные застекольщики. И далеко нам уйти не дадут.
Несколько секунд она внимательно изучала его с высоты своего роста. Пристально, будто бы раздумывая, не поднять ли силой или не отвесить ли пощечину. Затем с пониманием кивнула, тряхнув короткой челкой. Вдела руку с пультом в свободную лямку рюкзака, до этого наброшенного лишь на одно плечо. Проверила застежку револьверной кобуры.
– Ясно, – негромко и спокойно констатировала она, отчего на душе Сороки стало еще поганее. – Значит, сдулся-таки, малец? Ну что ж… силком тянуть не буду. Раз хочешь, оставайся.
Качнулась на пятках с противным скрипом подошв, уже намереваясь уйти. Задержалась напоследок, сбивчиво обронив вполоборота:
– Спасибо, что помог. Я шепну словечко нашим. Знай, что отныне твои близкие на Циферблате ни в чем не будут нуждаться…
И вдруг громко икнула.
Уставилась на живот, где черную кожу промасленной куртки вдруг украсила рваная дырочка.
С недоумением покосилась на Сороку…
Вторая пуля ужалила Погремушку в левое плечо. Девушку отбросило, рука дернулась, по дуге отбрасывая пульт управления взрывчаткой. Следующий выстрел угодил в меняющую цвет колонну над головой Павла, заставив полый столб покрыться рябью и сетью помех.
Схватившись за пробитый живот, Яна крутанулась вокруг своей оси и рухнула лицом вперед.
В наступившей тишине – оглушительной, всесокрушающей – Сорока услышал, как ее лоб звонко щелкнул об пол. Застонав, подстреленный егерь потянулась к револьверу. Вторая рука девушки, словно живущее само по себе существо, медленно ползла к отлетевшему пульту.
Сорока оказался на ногах.
Не знал, откуда взялись силы или храбрость. Но случившееся за эти две бесконечные секунды словно открыло в нем второе дыхание. Не до конца понимая, что делает, он вскинул тяжеленный «Рогалев», начиная стрелять еще до того, как заметил цели.
Пули, ложась беспорядочно и повсюду, с треском и снопами разноцветных искр крошили бесценную электронику. Грохот пистолетных выстрелов в замкнутом помещении казался оглушительным. В нос ударил резкий запах пороха, обостривший, казалось, и остальные чувства Сороки. Ловчие, в отличие от людей обладавшие бесшумным оружием, отпрянули в укрытия. Тоже начали отстреливаться, но, скорее, в заградительных целях.
Связанный застекольщик, едва заслышав стрельбу, неожиданно преобразился. Распрямился пружиной, как будто ждал сигнала, одним длиннющим прыжком отскакивая за приборы и панно с объемными голографическими картинами. Инженер же не пошелохнулся, даже когда ему на лицо упала горячая пистолетная гильза…
Отстреляв обойму, Сорока заставил себя опуститься на корточки и отползти за ближайший блок Капители. Его трясло, бросало в бой, заставляло рвать противника голыми руками. Но он сдерживал себя, не позволяя истерике победить, и торопливо шарил в глубинах рюкзака в поисках запасных патронов.
Молчуны окружали.
Их было немного, иначе бы напали разом с десяти сторон. Трое, максимум – четверо. Как минимум половина из них относилась к охотникам, еще на Циферблате мечтавшим забрать жизнь Павла Сорокина – эти бронекостюмы, украшенные логотипами спонсоров и автографами поклонников, парнишка не забудет никогда…
Рывком выглянув из-за края уставленного приборами верстака, Сорока чуть не схлопотал пулю. Отпрянул, невольно зажмуриваясь, и охнул. Еще двое ловчих, прикрывая друг друга очередями, огибали зал, заходя со стороны колонн.
Наконец пальцы нащупали в рюкзаке ледяной брусок оснащенной обоймы. Отжав рычажок под «щечкой» рукояти, Сорока сбросил на пол пустую, задумчиво наблюдая, как та – скок-скок, с легкомысленным металлическим звоном, – отлетает к распластанному телу Погремушки.
Машинально и неловко, исключительно на ощупь Павел перезарядил «Рогалев», не отрывая взгляда от раненой. От ее закушенной до крови губы, от истончающегося упорства девушки, с которым та пыталась дотянуться до заветного пульта. От умирающего инженера, лежащего чуть в сторонке. Умирающего исключительно по их вине.
Сорока мог бы подхватить пульт…
Да, может быть, его подстрелят. Наверняка подстрелят. Но он точно доберется до прибора. Успеет, как пить дать.
Но сможет ли затем нажать на «главную кнопку»? Станет ли героем Противодействия, чьего имени никогда не узнают на Циферблате? Готов ли положить собственную жизнь против того, чтобы спасти жизни таких же неудачников, как он сам, способных вытянуть «морковку» через месяц, два или через год? И что будет с ними, если Яна все же не дотянется до устройства активации зарядов?
Вспомнились глаза смышленой и отважной девочки, очаровательной дочери Петра. Его хрупкая сожительница… жена, которая вот-вот станет вдовой. Сотни нелюдей на проспектах комплекса, отчаянно верующих в свою правоту, изъеденную язвами заблуждений. Почти полное отсутствие внешних различий между теми, кто уныло влачит существование внутри, и теми, кто радостно прозябает снаружи.
Он не разрушитель. Сорока просто человек, оказавшийся не в том месте и не в то время. Он смирился/отрицает мысль, что сейчас ему предстоит нажать клавишу подрыва…
– Да уж, Пашка, с твоей реакцией только камни пасти, – совсем невесело усмехнулся прямолинейный батя в его голове, навсегда растворяясь в низком гудении. – Прямо молния, не иначе…
Парень вздрогнул, проклиная себя за нерешительность…
И вдруг заметил, что за бесконечность его предательского ступора Погремушка все же схватила пульт.
Никто не узнает, как егерь с двумя пулями в теле переборола боль, чтобы совершить последний рывок. Может, призвала на помощь всю ненависть к парниковым, забравшим сестру. Может, просто не могла подвести тех, кто доверил ей задание с диверсией. Но схватила, намертво сжимая пальцы на куске пластмассы и готовясь утопить центральную клавишу с нарисованной поверх красно-черной улыбающейся рожицей.
В этот же момент на самом краю периферийного зрения Сороки появился ловчий.
Вышагивающий в полный рост, словно вдруг переставший бояться пуль. С открытым забралом обтекаемого шлема. Вооруженный компактной, агрессивного вида винтовкой – тот самый, что возглавлял штурм квартиры. Тот самый, что руководил охотой на человека. Тот самый, что с самого утра жаждал крови Павла Сорокина. Но сейчас ствол автоматического оружия целил не в парня. Сейчас винтовка была направлена в спину Погремушки, почти завершившей свой зловещий танец.
Вскидывая пистолет, Сорока с обидным недоумением заметил, что после перезарядки забыл отжать педаль затворной задержки. Надавил, с лязгом возвращая затвор в переднее боевое положение. И тут же заприметил еще одного молчуна – за колонной, где таился связанный заложник, метрах в шести от себя. И тот, что совсем не удивительно, тоже целился из винтовки. Только не в Яну – в самого Пашку, никак не успевавшего поразить сразу две цели.
Затвор «Рогалева» все скользил и скользил вперед, слишком медленно досылая патрон в ствол и давая время выбрать, в кого же стрелять. А парнишка все не мог принять решение. Далеко не сразу обнаружив, что его восприятие времени вдруг изменилось. Незаметно, исподволь, но всецело.
Время, бурлящее вокруг людей и нелюдей, словно превратилось в теплую полужидкую массу. Не остановилось, нет. Но словно забуксовало, продвигаясь вперед со скоростью вдесятеро меньше положенной.
Затем Сорока почувствовал, что не может пошевелиться.
Причем не только поднять-опустить руку, но даже двинуть пальцем. Наблюдая, как прилип к воздуху так и не вставший на место затвор пистолета, он захотел распахнуть рот в полном удивления «О»… Но не смог. Мозг со всей возможной отчетливостью сообщил, что один-единственный жест будет равнозначен перетаскиванию миллиона мешков с песком. Осознание этого факта было невыносимым. А одна мысль о движении, даже самом незначительном, причиняла почти физическую боль…
Отведя глаза от пистолета, Сорока заметил, что странное оцепенение сковало не только его. Застыла Яна, уже начавшая вжимать клавишу с рожицей в тело пульта. Замер на месте ошарашенный происходящим главарь охотников, чей палец уже тянул к себе спусковой крючок винтовки. Не спешил открывать огонь его парниковый напарник, метивший в Павла из-за колонн.
А затем в хранилище Капители появились они. Трое. Торопливо, но без суеты.
Вышли из-за красочных голографических панно, вставая так, чтобы было видно почти из любой точки штаба. Самый высокий, носящий на шее тонкую цепочку и кулон из светло-зеленого сплава, подался вперед, внимательно осмотрев картину приостановленной катастрофы.
Если бы Сорока мог, он бы охнул.
И даже выругался бы. Может быть, цветасто и предельно грубо, причем фразами, которых поднабрался от Погремушки во время их продвижения по комплексу. Потому что… потому что существа, представшие перед ними, казались настолько чужеродными, что хотелось вопить и материться.
Да, парниковые тоже отличались от людей. В мелочах, вроде увеличенной черепной коробки, способов вынашивания детей или редкого волосяного покрова. Но гуманоиды, только что вошедшие в зал Капители, вообще не напоминали человека – скорее, они показались Сороке некой пародией на него или Петра. Отрыжками иных миров, о чем когда-то любили писать фантасты…
Очень высокие, большеголовые, с крохотными глазками и лишней парой век. Со смуглой, почти коричневой кожей. С длинными руками и столь же неестественно длинными пальцами, среди которых отсутствовал большой. Статные, но передвигающиеся так, словно не очень хорошо обучены этому процессу. Совершенно лысые и обладающие настолько дряблой и неразвитой мускулатурой, что были бы способны проиграть драку ребенку…
Одежда чужаков состояла из просторных бесформенных балахонов, переливающихся, словно пятно бензина на мокром асфальте. Ни обуви, ни головных уборов они не носили.