Пасынки — страница 12 из 90

Но не успел он налить рубинового вина в обычную глиняную кружку — где ж тут хрустальным бокалам-то быть? — как на крыльце загрохотали башмачищи дежурного. Дверь распахнулась во всю ширь, вместе с холодным ветром впуская здоровенного детину в плаще, облепленном снегом.

— Ваш благородь[7], едут! — прогудел детина, и тут же всунулся обратно на улицу, забыв закрыть дверь.

Впрочем, зачем её теперь закрывать? Всё одно надо выходить, проверять документы у проезжающих…

Тёмно-синее вечернее небо, затянутое пеленой туч, поприветствовало его благородие снежным зарядом в лицо. Ещё чуть, и совсем стемнеет. Хорошо хоть фонари горят, не то вовсе темень была бы — хоть глаз выколи. Но за кругами света, вырванными фонарями из снежной пелены, разглядеть что-либо было совершенно невозможно. Солдат расслышал стук копыт и чавканье грязи под оными.

И впрямь едут, из земель немецких да в Россию-матушку.

Кого ещё черти принесли в такую погодку?

Силуэты всадников вырисовались из усиливавшейся снежной круговерти, словно призраки. Движущиеся чёрные пятна на фоне густой тёмно-синей пелены, щедро сдобренной белыми «мухами», пролетавшими в пятнах света фонарей. Вскорости стало видно, что теней менее десятка. Семь или восемь весьма молчаливых теней, надо сказать. Всадники не производили ни единого звука, одни лишь лошади пофыркивали и месили копытами дорожную грязь, да время от времени глухо звякали пряжки на амуниции.

Одна из безмолвных теней, придвинувшись к границе светового пятна, остановилась. Господину офицеру показалось, будто всадник поднял руку, словно давая сигнал остальным, и те тоже придержали коней.

— Кто таковы, куда едете? — спросил он по-немецки, невольно насторожившись. — Подорожную предъявите, будьте любезны.

Случись чего, солдатики без шума никого не пропустят, а гарниза в приграничной деревеньке, стрельбу услыхавши, по тревоге поднимется. Но так не хотелось никаких происшествий допускать! Смерть как не хотелось.

Вместо ответа передний силуэт почти беззвучно стёк с седла. Именно стёк, словно вода или ком мокрого снега. От этого аж мороз по коже пробрал. А через мгновение свет от масляного фонаря превратил безмолвную тень во вполне человеческую фигуру, закутанную в плащ с куколем, наброшенным на голову. Плащ был из дешёвого толстого сукна, и густо облеплен мокрым снегом.

— Господин офицер, — послышалось из-под куколя. Голосок был женским и весьма приятным, но по-немецки неизвестная дама говорила едва ли лучше его самого. — Вот единственная бумага, которая у нас есть.

Из-под плаща высунулась тонкая ручка, изящная, но красноватая от холода и ветра. И ручка эта протягивала ему сложенный в несколько раз истрёпанный листок «Ведомостей».

— Верно ли то, что здесь написано? — осведомилась незнакомка. — Верно ли, что мы отныне являемся подданными российского императора?

Осторожно развернув грозивший рассыпаться по протёртым сгибам листок, офицер едва не присвистнул. Ба! Да это же тот самый нумер, в коем пропечатали высочайший манифест о принятии под руку императора неких альвов! Ишь ты, подданные каковы! Сей манифест им в эту глушь ещё когда передали, да и альвов он никого не видал. А тут нате вам, явились. Был бы перед ним мужик, потребовал бы немедля рожу показать. Но даму не вынудишь снять куколь под сыплющейся с неба мокрой мерзостью. Некуртуазно сие. Однако же и убедиться, что не дурят его, не грех.

— Верно, госпожа, — ответил офицер. — Иных бумаг точно нет? Тогда я обязан известить коменданта, дабы тот выписал вам подорожную. Сам я полномочий на сие не имею. Не желаете ли пройти в караулку, покуда я письмо отпишу?

Женщина, не сказав ни слова, шагнула к крыльцу. Следом за ней, соскользнув с усталой лошади, двинулась вторая тень. Это было уже против правил, и офицер заступил ей дорогу.

— Не положено!

Тень дёрнулась в сторону. От этого движения мокрый куколь сбился, явив прехорошенькое личико. Молоденькая, совсем юница. Но с этого прекрасного личика на него в упор смотрели два синих осколка ненависти.

Господи, за что ж она его так невзлюбила-то? Вроде не успел ещё ничего худого сделать, а эта малолетка его уже загрызть голова.

— Это моя воспитанница, господин офицер, она всегда меня сопровождает, — дама поспешила обернуться и уладить дело. — Пожалуйста, пропустите её.

Отчего ж не пропустить? Даме, коли знатная, и впрямь не пристало без камеристки ходить. Но за что такая ненависть?

Осведомиться о количестве сопровождающих даму альвов да короткое письмо в три строки написать было недолго. Позвать Осипа, как самого молодого, и велеть ехать в деревню, сопровождать ищущих защиты государевой. Но, покуда он запечатывал записку, покуда солдат бегал к коновязи, у него было некоторое время, чтобы разглядеть гостью… Да. Одёжка на даме мужская, нездешней работы и добротного сукна. Видать, некогда стоила немалых денег, но сейчас латаная-перелатаная. Сапожки худые. Плащик с чужого плеча, если он не ошибся, немецкий или голландский. Перевязь добротная, кожаная, с узорным тиснением, а на оной шпага болтается. Нет, не шпага, скорее, меч узкий с рукоятью драгоценной. За поясом пистоль, на поясе кошель. Остальное имущество дамы, видать, в седельных сумках обретается. Негусто. Но всё это вкупе показалось офицеру куда интереснее, чем нелюдские острые уши, на которые пялились солдатики, да писаная краса гостьи. Хоть и выглядела она лет на тридцать, и в дороге утомилась, и обносилась изрядно, но не усталой бабой смотрелась, а натурально царицей.

И глядела она на него, как царица на холопа. То есть как на пустое место.

Ох, приползла на землю русскую змеюка… Эдакая, ежели родичи не обломают, беды наделает. И не пропустить никак не можно. Повода нет, а его предчувствия никому не интересны. Его бы воля, он бы ушастых в деревне помурыжил, покуда людишки из Тайной канцелярии прибудут. Да нет тут его воли. Полковнику решать, выписать даме и её свите подорожную, али придержать до выяснения.

Покуда занимались эпистолярией, на дворе поднялась такая метель, что в десяти шагах ничего не разглядишь. Местности не зная, в двух шагах от избы заблудишься. Солдат, сопровождавший гостей, держал фонарь на палке, и альвы последовали за ним. Точнее, за пятном света в белой круговерти.

— Осип, — улучив минутку, он обратился к солдату по-русски. — С гостями держись учтиво, полковнику письмо передай, а на словах добавь, что вид эти… ушастые имеют самый разбойничий. Как передашь, сразу назад… Понял?

— Понял, ваш благородь, — кивнул парень, тако же голос понизив. Не дурак.

Деревня рядышком, за поворотом. Бог даст, всё будет хорошо.

Но отчего так тревожно на душе?


Этот постоялый двор… Эта дыра в самом неприглядном уголке мира людей… Этот деревянный домишко с комнатами, в которых привольнее всего себя чувствовал один сквозняк… Разве здесь можно жить?

Одно хорошо — хотя бы ночуют под крышей. В пути по землям враждебно настроенных людей приходилось отдыхать в лесу, в наскоро построенных шалашах. А когда опала листва, стало совсем неуютно. Лишь позавчера им повезло заночевать в пустующем лесном домике, хозяину которого тоже очень повезло, что он в тот день находился в отлучке. Но там чувствовался домашний уют, пусть и человеческий. А здесь…

Постоялый двор. Временное пристанище. Но разве нельзя сделать его хоть чуточку удобнее?

Несмотря на отвратительное настроение, альвы спустились в трапезную. Следовало хорошенько подкрепиться перед дорогой. Они по-прежнему не доверяли людям и их словам. Здесь начиналась иная страна, не Германия и не Польша, где они были вынуждены отойти в леса и атаковать врагов, прикрывая отход остатков народа на восток. Но люди — это люди, везде их природа одинакова. Так же, как и природа альвов, на какие бы страны те ни делились. Следовало соблюдать осторожность. Ей, княжне Таннарил, несложно было хранить безразличие и отстранённость. Воины? Они могли бы поделиться своей выдержкой с кем угодно. Но юная Ларвиль? Кто из них умел владеть собственным лицом в тринадцать лет? Этому искусству альвы учатся столетиями.

Учились. Раньше.

Теперь, глядя в зеркало, княжна испытывала убийственную смесь тоски и страха. Вместо вечно молодой дочери Первосотворённых оттуда уже второй год смотрела на неё женщина примерно тридцати человеческих лет. Всё ещё прекрасная, но уже с признаками увядания. Пока едва заметными, но время идёт, а годы беспощадны. Лишённые благодати богов альвы старели и умирали так же, как и люди.

Её отряд терял бойцов не только в боях с людьми, но и в безнадёжном сражении с навалившейся старостью. Многие из тех, кто был свидетелем эпохи Сотворения, пали на собственные мечи, понимая, что беспомощные старцы сковывают отряд. Остались молодые, те, кому не минуло ещё четырёх-пяти тысяч лет, да тринадцатилетняя княжна Арфеннир. Единственная выжившая из своей некогда многочисленной семьи. Люди сочли её мёртвой и оставили лежать на дороге, в луже собственной крови. В противном случае она разделила бы участь выживших в той стычке родственников, сгоревших заживо на специально сложенных для этого случая кострах… Умом княжна Таннарил понимала, что у людей были некоторые основания для такого ожесточения. Клан Арфеннир истребил немало их сородичей, причём путь людей в свой загробный мир отнюдь не был лёгким и быстрым. Но сердце кровоточило и требовало мести. Люди из разряда дичи перешли в разряд врагов. Врагов следовало уничтожать, невзирая ни на какие препятствия. Тем более, что бессмертия больше нет, и время поджимает. Но… что будет дальше? Людей много, больше, чем капель в море. Они объединены в государства на манер альвийских, у них есть сильные государи и огнестрельное оружие. Что будет с альвами, если восстановить против себя всех людей этого мира, даже думать не хотелось.

Вот если бы удалось натравить одних людей на других, чтобы они сами себя истребили… При одной мысли об этом княжна Таннарил едва могла сдержать улыбку. Отец поступил мудро, уведя остатки народа на восток, в страну, которая славится терпимым отношением к чужакам. Там народ сможет восстановиться, несмотря даже на ограниченный срок жизни. Женщинам, правда, придётся много и часто рожать, чтобы народ умножился. Даже ей, скорее всего, отец или брат подыщут достойного супруга. Одновременно с этим следует опутать властную верхушку страны своим влиянием, возможны и династические браки, как бы мерзко это ни выглядело. И через два-три поколения…