— Странно, — согласилась Марта. — Только что? Что странно для тебя, Ян?
— Многое, Марта. Этот человек… или не человек — которого все, в том числе и он сам, называют дьяволом… Может быть, я впадаю сейчас в тяжкий грех, но мне немного жаль, что он так быстро уехал. Нам с ним было бы о чём поговорить. Во всяком случае, мне с ним.
Марта даже на мгновение потеряла дар речи. Её брат Ян… нет, не так — аббат Ян, священник-бенедиктинец, настоятель тынецкого монастыря, ведущий теологические беседы с Великим Здрайцей?!
— И о чём же ты хотел с ним поговорить? — выдавила она наконец.
— О многом, — бледное лицо аббата в обрамлении предрассветной дымки было сейчас серьёзным и немного грустным. — О том, о чём намекнул, но не договорил он сам. О том, почему он спас тебя — а по большому счёту и меня с Михалом — отпустив принадлежавшую ему душу, вложив её в мёртвого и ничего не потребовав взамен? Да и вообще: откуда он взял эту душу, почему всё же решился с ней расстаться, хоть и жалел потом? Не из Преисподней же он её извлёк?! О, у меня к нему было бы множество вопросов, и, думаю, на многие из них он смог бы ответить — вот только захотел ли?.. Где обретаются погубленные, проданные Нечистому души людские? В аду? Или всё же нет? Опять же — зачем Дьяволу души? Что ему с них? Неужели ему просто доставляет удовольствие соблазнять и мучить малых сих? И так ли уж они мучаются? — если только что он сам кричал, что муки освобождают, забыв сказать: от чего именно они освобождают! Многое хотел бы я у него спросить, даже зная, что грех это, и что верить Дьяволу нельзя; да скорее всего, он не захотел бы отвечать мне — и всё же…
Аббат умолк и потупился.
— Он сам несчастен. И страдает, — против воли вырвалось у Марты, и Ян снова поднял на неё удивлённый взгляд. — Я видела его глаза, когда он заставлял Седого становиться волком, и ещё, когда он… он показывал мне… Скажи, Ян, это было на самом деле? Постоялый двор в Казимеже, пьяная драка нищих, и ты — в мирском платье, похож на купца, сидишь с толстой девицей на коленях и пинаешь сапогом одноногого бродягу? Было?!
— Откуда?! — задохнулся Ян. — Откуда… ты посмела?!
— Нет, я не крала это у тебя. И в том трактире не была. Всё это показал мне он, Великий Здрайца. Так это правда?
— Правда, — сухо сказал аббат и отвернулся.
— Тогда, может быть, правда и другое…
— Что — другое? Что ещё он показал тебе из моего грязного белья?! — зло бросил Ян, в эту минуту совсем не похожий на прежнего святого отца, кладезь кротости и всепрощения.
— Нет, речь шла не о тебе, Яносик. Шафляры, батька Самуил — и Михал. Они долго говорили, спорили, всё больше горячились; потом Михал схватил отца за грудки, а тот… Вот так умер наш отец, Яносик! А Мардула-разбойник ещё раньше обвинил Михалека в смерти Самуила-бацы. Может, и это правда?!
— Правда, — раздался сзади хриплый голос.
Михал стоял совсем рядом. Лицо воеводы было в грязи, на лбу ссадина, рейтузы порваны и измазаны в запёкшейся крови…
— Правда, — кивнул он, когда Марта и Ян разом обернулись к нему. — Да не вся. Что ж, придётся рассказать. Чуял я, что рано-поздно не миновать мне этой исповеди, — вот, видать, времечко и настало…
В чумазом детстве шалопай и задира Михалек Ивонич нечасто обременял себя раздумьями о собственной и чужих судьбах, а также о своём воровском таланте. Талантом этим, кропотливо взлелеянным старым Самуилом, Михалек пользовался направо и налево без зазрения совести — за что не раз бывал бит батькиным кнутом. И правильно: дабы на глупости дар свой не растрачивал, не таскал без нужды что ни попадя и не вызывал у людей подозрений в связи с нечистой силой.
Наука батьки Самуила явно пошла впрок, и когда Михал Ивонич, в скором времени провинциальный шляхтич Михал Райцеж, покидал ставшие ему родными Шафляры, он уже твёрдо знал, чего хочет, и каким образом сможет этого добиться.
Он добился.
Но только с некоторого времени в голову Михала Райцежа, мастера клинка и известного в Европе дуэлянта, начали настойчиво стучаться всякие мысли, которых в оной голове ранее не водилось.
Пан Михал неожиданно ощутил себя ущербным. Да, он стал шляхтичем, учеником выдающихся фехтовальщиков, знатоком ратного дела — но для Михалека его мастерство было таким же краденым, как и титул, таким же фальшивым, как и его королевские грамоты, добыто точно таким же обманом, как и родовое имя!
А Михал хотел настоящего.
Своего!
Он был уверен, что сможет добиться и этого. Не обманом, а честной службой, не воровством, а упорным трудом и собственными учениками он окончательно заслужит уважение других — и наконец-то сможет уважать сам себя!
Так Михал осел в Висниче.
И действительно пришёлся ко двору. Его быстро полюбили гайдуки, его оценил Ежи Любомирский, граф Висничский и нынешний фаворит короля; даже долго присматривавшийся к молодому преемнику прежний воевода Казимир Сокаль всё чаще одобрительно хмыкал в усы, глядя, как Михал самозабвенно оттачивает своё мастерство, привезённое из далёких Тулузы и Флоренции; да и изнурительные уроки самого пана Казимира не пропали даром. Всем был хорош новый воевода: и не стар ещё, и собой красив, и дело своё знает отменно, и строг по совести, и мир успел повидать; разве что горяч не в меру — но какой рубака в его-то годы бывал холоден? Сам пан Казимир в молодости… охо-хо, жизнь наша грешная!..
Так что когда Михал попросил у Сокаля руки Беаты, единственной дочери пана Казимира, овдовевшего лет семь тому назад — старый воевода, уже давно видевший, к чему дело идёт, и не подумал возражать.
Женился Михал по любви. Беата стала первой и единственной женщиной, в присутствии которой Михал Райцеж на время забывал о выпадах, позициях, заточке оружия и других премудростях военной науки, ремесла, искусства — давно ставшего смыслом его жизни.
И поначалу Михал был искренне счастлив.
Но прошло совсем немного времени, и в ревнивую, источенную сомнениями и лишь недавно, казалось, обретшую долгожданный покой душу нового воеводы начали закрадываться смутные, но от этого не менее чёрные подозрения.
Нет, молодая жена была верна ему — в последнем Михал не сомневался. Дело было не в чистоте супружеского ложа…
Ещё перед свадьбой Райцеж дал себе зарок: никогда не лезть в душу жены. Это — святое. Грязные пальцы вора Михалека Ивонича не коснутся чистой души Беаты. Её муж — воевода Михал Райцеж, который не унизит супругу и себя гнусным воровством.
И Михал держал данное самому себе слово, скрипя по ночам зубами и мучаясь от того, в чём был уже почти уверен: Беата не любит его! Она просто не могла воспротивиться воле отца и пошла под венец — но любит она другого! Кого?
Больше полугода Михал мучился этой неопределённостью, отмечая предупредительную покорность жены на ложе — конечно, от кроткой Беаты не стоило ожидать пылкой страстности флорентиек или искушённости француженок… но не так, не так должна вести себя женщина с тем, кого любит! Кто же его соперник? Кто?!
Вскоре Михал нашёл ответ и на этот вопрос.
В тот раз они с женой и тестем сопровождали графа Висничского. Граф ехал в Краков, в Вавельский замок на встречу с краковским каштеляном. Любовь владетелей Виснича насильственным путём решать спорные вопросы о принадлежности пастбищ и наделов вечно приводила к конфликту с теми пострадавшими шляхтичами, кто больше полагался на силу закона, чем на силу собственной сабли. Для сабли в Висниче прикармливали наёмных воевод вроде пана Казимира или Райцежа, для закона — в ход шло отдалённое родство с краковским каштеляном и королевское благоволение. Впрочем, дело не в этом… Официальные приёмы, разговоры о политике и лошадях, свежие сплетни — это успело порядком надоесть Михалу ещё в годы его странствий по Европе. Здесь было то же самое, только несколько более провинциальное, и Михал время от времени едва сдерживал улыбку, глядя на манерных, не первой свежести шляхтянок и их кавалеров в кунтушах и шароварах, громыхающих саблями и безуспешно копирующих манеры английских аристократов.
Последовавший за приёмом бал не принёс ничего нового: музыканты фальшивили, играя па-де-грас, зато залихватски исполняли мазурку и краковяк; сам Михал, станцевав пару туров с восхищённой Вавельской пышностью Беатой (вот насчёт пышности она была права!), извинился и отошёл в сторонку. Танцевать решительно не хотелось. Михалом овладевала скука, настроение было скверное, и, задумавшись, он не сразу заметил, что его жена уже не в первый раз танцует в паре с молодым щеголеватым вельможей. Тот что-то увлечённо рассказывал ей, и Беата весело смеялась, с явным удовольствием позволяя кружить себя в танце и кружить себе голову.
Приглядевшись, Михал узнал молодого щёголя. Это был Янош Лентовский, сын высокородного князя Лентовского, стоявшего чуть поодаль и беседовавшего с каштеляном и графом Висничским. Но старый князь сейчас не интересовал воеводу Райцежа. Неужели перед ним тот, кому принадлежит на самом деле сердце Беаты? Княжич Янош?!
В голове Михала вихрем пронеслись последний визит Лентовских в Виснич, предыдущая поездка в Краков… Всё сходится! Как же слеп он был! Оба раза молодой княжич вьюном увивался вокруг Беаты, а та и не думала осадить зарвавшегося юнца, как и сейчас, смеялась его шуткам, и танцевала больше с ним, чем с мужем — в танцах и комплиментах этот ясновельможный щёголь куда искуснее неотёсанного воеводы графа Висничского, только и умеющего, что сталью сверкать!..
Нет, Михал не затеял немедленной ссоры, не вызвал юнца на поединок по пустяковому поводу, как сделал бы ещё года три назад. Убить соперника никогда не поздно; так оно скорее всего и произойдёт, рано или поздно, но не в Вавеле и не в присутствии Беаты. Он должен вытеснить из её души наглого Яноша, занять его место — ведь Михал же любит жену, как она этого не видит! А молодому хлыщу нужно совсем другое — соблазнить, затащить в свою постель ради сиюминутной похоти, а потом хвастаться перед приятелями очередной победой и позором рогатого Райцежа…