Наука Самуила-бацы плеснула в Мардуле кипящим варевом — и разбойник мгновение спустя уже стоял рядом с Мартой, взирая на происходящее внутри Великого Здрайцы.
— Ай, мама… — звенящим голосом повторил разбойник и очертя голову кинулся к Седому. Каким чутьём он понял, что этого матёрого волчину надо спасать, а не дубасить, к примеру, камнем по голове — это так и осталось для Марты загадкой, но ловкие Мардулины пальцы в мгновение ока распутали цепь, и оба они, вовкулак и разбойник, побежали вокруг безумного стада, гоня его на Марту.
Когда ближайшая проданная душа оказалась в пределах досягаемости Марты, женщина подтащила её к себе — это оказалась пожилая дама с бородавчатым лицом — и толкнула в ворота. Дама замешкалась, Марта схватила цепь, растущую из крестца несчастной и, не понимая, что делает, ударила цепь о колено, как толстую палку… а потом ещё долго смотрела на обрывки привязи и свои окровавленные ладони.
На уродливом лице дамы появилось что-то, похожее на человеческое выражение, она покачнулась, толкнувшись в створку ворот плечом, и вдруг кинулась в открытый проём, как мать кидается в горящий дом за гибнущим ребёнком.
Марта провожала её взглядом, пока та не исчезла, и повернулась к следующему, совсем ещё мальчику с бордовым родимым пятном во всю правую щёку.
Она рвала цепи, скользкие звенья вырывались из липких от крови ладоней, женщина уже не знала, что хрустит: рвущиеся кандалы или её собственные сухожилия; ворота поглощали освободившихся одного за другим, резкие вскрикивания Мардулы сливались с остервенелым рычанием Седого, из тучи над местом битвы со Стражами доносились ругательства на трёх языках вперемешку с латынью, и рёв, дикий, надрывный, нескончаемый рёв над равниной…
Его преосвященство епископ Гембицкий не любил, да и не умел торопиться. О намерении детей старого Самуила, включая и тынецкого настоятеля, провести ночь на отцовской могиле, он знал заранее; впрочем, тайны из этого никто не делал. Как только все четверо отправились к кладбищу, епископу доложили об этом, едва Ивоничи успели выйти из хаты — высунувшийся в окно монах лишь подтвердил уже известное. Но спешить его преосвященству было некуда. Ничего особенного в том, что взрослые дети, выполняя отцову волю, проведут ночь на его могиле, не было. И всё-таки… Не зря пахолки князя Лентовского божились, что видели рядом с тынецким настоятелем того, чьё имя лучше лишний раз не поминать, врага рода человеческого! Опять же, покойники ожившие и всё такое прочее; может, и померещилось людям княжеским со страху, вот и наплели лишнего — а может, и нет! Почтение к усопшим — дело хорошее, да только не христианский это обычай — ночь на кладбище коротать! Помолись Господу за душу родителя своего, постой над могилкой и иди себе с Богом; а подобное ночное бдение… Что, если Самуиловы дети колдовство какое богопротивное замыслили?
Вот это и надлежало выяснить доподлинно.
Однако Гембицкий справедливо рассудил, что никакое колдовство, если оно и намечалось, раньше полуночи вершить не будут, а посему коротать лишние три-четыре часа на кладбище или неподалёку не имеет никакого смысла.
Подведя итог, его преосвященство сначала спокойно поужинали, потом провели некоторое время в молитвах и благочестивых размышлениях, и только после начали собираться в путь.
Надо сказать, что предшествующие выходу размышления епископа были не только благочестивыми, но и весьма практичными. Прихватив с собой двух монахов покрепче, Гембицкий двинулся прямиком к лагерю князя Лентовского, дабы попросить у последнего гайдуков для сопровождения. А заодно и найти проводника, который довёл бы их до кладбища — блуждать в темноте наугад епископ никак не собирался.
Первым нашёлся проводник, нашёлся сам собой и совершенно случайно. Впрочем, он был настолько пьян, что у епископа просто язык не повернулся сказать, будто проводника «сам Бог послал».
Нетвёрдо державшийся на ногах пастух, шумно выпавший из дверей предпоследней в селе избы, едва не налетел на одного из монахов и остановился, пошатываясь.
— Ты местный? — строго поинтересовался епископ, брезгливо воротя нос от винного духа, которым разило от пастуха за несколько шагов.
— Не-а, — мотнул головой тот. — Из Замокрицев я. К куму в гости пришёл. А тут и Божий Суд, и поминки — так мы с кумом…
— Где здесь кладбище, знаешь? — оборвал пастуха Гембицкий, поняв, что выпивоха может болтать ещё долго.
— А кто ж этого не знает? — удивлению гураля не было предела. — Все знают, и живые, и мёртвые! Вон там, за холмом, а потом…
— Проводишь? — снова перебил его епископ, которому эти «и живые, и мёртвые» не слишком пришлись по душе.
— Ночью? На кладбище?.. — замялся выпивоха и даже начал немного трезветь.
Почувствовав его неуверенность, Гембицкий покровительственно улыбнулся.
— Уж не испугался ли ты, сын мой? Нечисти опасаешься? Видать, кладбище у вас недоброе?
— Кладбище как кладбище, — обиделся гураль. — Всё как у людей. А порядочные люди ночью дома сидят и сливянку потягивают! Вона с тобой народу сколько (похоже, в глазах у пастуха троилось), и без меня доведут!
— Да ты хоть знаешь, кто перед тобой? — осведомился один из монахов.
— Кто? — тут же заинтересовался пастух. — Матерь Божья?!
— Его преосвященство епископ Гембицкий! — торжественно произнёс монах. — Так что не мели языком и веди, куда приказывают!
— Ну, если и вправду его преосвященство, тогда конечно, — без особой охоты согласился гураль. — Проведу. Только зачем вам туда, ваше преосвященство? Пошли лучше, тяпнем по стаканчику во славу Господа! У кума моего…
— Это уж моя забота — зачем, — осадил пастуха епископ. — А твоё дело вести и помалкивать, разговорчивый сын мой.
— Угу, — обречённо кивнул пьяница, но тут ему в голову пришла новая и, очевидно, весьма удачная на его взгляд мысль.
— Я-то, конечно, проведу, да только в глотке у меня пересохло, ваше преосвященство. Вот монастырское винцо, говорят… всем винам вино! Неплохо бы попробовать! А там — хоть на кладбище, хоть сразу на тот свет! В хорошей компании не боязно…
— Грешно увлекаться хмельным зельем, сын мой, — строго начал епископ. — Да и не собьёшься ли ты с дороги? Сам понимаешь: вино глумливо, сикера буйна, и человек во хмелю скоту подобен!
— Скоту?! — искренне изумился гураль. — Да мы с кумом… ишь, скажет тоже — скоту! Не пойду я никуда! Прямо здесь спать стану!
Торг продолжался ещё некоторое время, пока наконец упрямому пастуху не была выдана одна из предусмотрительно захваченных с собой бутылей — монах-возница как чувствовал, что вино им понадобится.
После чего все четверо направились к лагерю князя Лентовского.
Время близилось к полуночи, но в лагере всё ещё горели костры, и возле одного из них епископ различил знакомую неподвижную фигуру князя. Лентовский сидел, задумавшись, обхватив руками острые колени и завернувшись в шерстяную накидку.
— Добрый вечер, ваше преосвященство, — проговорил князь, не поднимая головы, но безошибочно определив, кто подошёл к костру в столь поздний час. — Что, и вам не спится?
— Не спится, сын мой. Долг пастыря не велит мне сегодня спать. А потому явился я к тебе со смиренной просьбой — не выделишь ли двух-трёх верных людей мне в сопровождение?
— Куда ж это вы собрались посреди ночи, святой отец? — удивлённо приподнял бровь Лентовский. — И кто может угрожать вам, если вы просите сопровождающих? Разумеется, я не против, но…
— Да вот, решил до кладбища пройти, посмотреть, что там творится. Ежели всё в порядке — помолюсь за душу покойного да обратно пойду; ну а если… сам понимаешь, сын мой. А провожатых у тебя прошу, поскольку горы эти кишат разбойниками, которые не испытывают должного почтения к смиренным слугам Божьим; однако же ваших озброенных людей, скорее всего, поостерегутся.
— Тут вы правы, ваше преосвященство, — кивнул Лентовский, вставая. — Сейчас я людей кликну. Да и сам с вами пройдусь — а то не спится что-то. Не возражаете?
— Ну разумеется, сын мой, ну разумеется! — всплеснул руками провинциал и чуть заметно улыбнулся.
«Если что не так, то придётся, скорее всего, усмирять этого выскочку Райцежа, — подумалось епископу. — И тут Лентовский с его людьми окажется как нельзя кстати!»
Занятый этими мыслями, Гембицкий не заметил, как в свете костра недобро блеснули глаза старого князя.
…Время от времени пастух прямо на ходу прикладывался к полученной бутыли, восхищённо крякал, останавливался, тщательно затыкал бутыль пробкой и прятал обратно за пазуху, после чего шёл дальше.
Пьяница-гураль утверждал, что ходу до кладбища не больше получаса, однако они шли уже значительно дольше, и ничего похожего на цель их путешествия пока видно не было.
— Уж не сбился ли ты с дороги, сын мой? — не выдержал наконец Гембицкий, которому начало казаться, что подлец-проводник просто-напросто морочит им голову и водит по кругу; и вообще, все они тут, в этих забытых Богом горах, еретики, язычники и разбойники, все друг с другом в сговоре, так что следовало бы…
— Ни в коем случае, святой отец! — уверенно заявил гураль. — То есть поначалу, конечно, сбился, как не сбиться на трезвую-то голову, но зато теперь уж точно знаю, куда идти. Скоро придём, вы не беспокойтесь!
— И куда же нам, по-твоему, идти? — насмешливо бросил князь, которого это ночная прогулка с плутанием по горам и пьяным проводником не то чтобы раздражала, а скорее забавляла.
— Туда, — проводник уверенно махнул рукой куда-то в темноту и, в подтверждение, двинулся в противоположном направлении.
Некоторое время все снова шли молча, пока епископ, уже не в первый раз за сегодняшнюю сумбурную ночь, не обратил внимание на раздражающее мельтешение над головой. Что-то с писком и хлопаньем носилось над ними: нетопыри — не нетопыри, тени — не тени… Его преосвященство на всякий случай перекрестился и быстро зашептал молитву, но на странных тварей это не произвело никакого впечатления. Тогда Гембицкий, чуть ускорив шаги и тут же пару раз споткнувшись, догнал шедшего впереди проводника и тронул его за плечо.