И я коснулся губами уголка этого темного карего озера.
— Господа, мне кажется, здесь не совсем место, — услышал я голос доктора Лошаря где-то за спиной.
И Маринкины щеки налились краской.
— И Артур еще очень слаб, — добавил врач.
С последним утверждением в некотором смысле я бы совершенно не согласился.
— И в десять часов больница закрывается для посещения. Извините, Марина Леонидовна, но правила общие для всех.
Я, наверное, посмотрел на него, как на врага. Но делать было нечего, и мы с Мариной попрощались до завтра.
Утром ко мне пришел отец.
— Привет Артур! Доброе утро, господин генпрокурор.
Нагорный полусидел на кровати, но это было единственное его достижение. Подняться не пытался, да и не давали врачи.
Отец встал у окна и сложил на груди руки. По сравнению с несколько брутальным генпрокурором он смотрелся вольным художником, а не адмиралом.
— Прошу меня простить, но я, к сожалению, не могу вас покинуть, — сказал Нагорный.
— Вы нам не помешаете, господин генпрокурор, — ответил отец. — Артур, со мной связался твой адвокат. Он говорит, что ты отказываешься подавать апелляцию, хотя шансы неплохие.
Нагорный закинул руки за голову, поморщился от боли, но позы не поменял.
— Мы с Артуром решили, что он как честный и законопослушный человек, как только выздоровеет, поедет в Центр, и не будет заниматься лишним словоблудием.
— Артур, — повторил отец, полностью проигнорировав тираду Александра Анатольевича, — тебя что теперь господин Нагорный консультирует?
— В какой-то степени, — сказал я.
— А тебе не кажется не слишком разумным брать прокурора в качестве адвоката?
— Ты считаешь, что надо подавать?
— Безусловно. Во всем надо идти до конца.
— Угу, — вмешался Нагорный, — даже если ты не прав?
— Даже если не прав, — сказал отец, — чтобы не отучиться бороться в остальных случаях.
— Не досидели, мсье Вальдо, — заметил Александр Анатольевич. — Еще бы полгодика. Для ровного счета: не девять с половиной, а десять. Надо Ройтману поставить на вид: недоработка!
И глаза Александра Анатольевича приобрели тот самый службистский льдисто-стальной цвет.
— Евгений Львович вам не подчиняется, — сказал отец. — И у него на этот счет другое мнение. Вы, кстати, собираетесь идти до конца?
— Я прав.
— Несмотря на жертвы? Сколько человек пострадало три дня назад?
— Я прав, — повторил Нагорный.
— Не всегда.
— Я извинился. Если бы я шел до конца, мы бы с вами здесь не разговаривали. Как только я понял, что не прав, я остановился.
— Там дальше идти было некуда. Стенка! Все допрошены, все невиновны.
Нагорный вздохнул.
— Между прочим, у них новая методика, — заметил отец. — Они теперь вводят иглу в вену. Вроде антенны для связи с биомодераторами, насколько я понял. Так что ты морально готовься, Артур.
— Какое дело! Игла в вену! — усмехнулся Нагорный. — Совершенно не больно, как катетер. Уж, Артур, думаю не из тех, кого можно напугать булавочным уколом.
— Не в этом дело, — сказал отец. — Эффективная весьма методика. Тормозов не остается вообще. Выпотрашивает на раз. Чувствуешь себя этакой биомассой абсолютно без воли к сопротивлению.
— Спасибо за высокую оценку, — усмехнулся Нагорный, — работаем. Знаете, господа, что меня больше всего поражает в этом деле? Дело ведь плевое, возможный курс совершенно плевый: не десять лет, не год — максимум месяц в Открытом Центре! И три здоровых мужика — вы, мсье Вальдо, я и император — три дня обсуждают, подавать ли апелляцию нашему замечательному мальчику. Студенты подписи собирают! Не рыпаться, подчиниться, сделать, что сказано — и не гневить бога!
И мне стало откровенно стыдно, что я отнимаю драгоценное время «трех здоровых мужиков» на всякую ерунду.
— Не рыпаться его еще научат, — сказал отец. — В его возрасте положено «рыпаться». И нет в восемнадцать лет ничего «плевого». Артур, ты-то уверен в своей правоте?
— Нет, — сказал я. — Три дня назад был уверен.
— У тебя нет внутреннего стержня, Артур, — заметил отец. — Колеблешься, как тростник на ветру. Надо вырабатывать.
Апелляция
На следующий день я подал апелляцию.
После занятий ко мне пришла Марина. Врач разрешил мне выйти на воздух, во внутренний двор. Там была площадка для мини-гольфа, очень приличная: искусственные маленькие скалы, водопады, ручьи, модель парусника на боку, цветущий жасмин и клематисы. И восемнадцать лунок.
Рука еще болела, но я чувствовал себя вполне в состоянии составить партию. А Марина обязалась бегать за мячиком. Последнее условие казалось мне не совсем правильным, но доктор Лошарь настоял.
Нагорный увязался за нами.
— Ребята, сто лет не играл в гольф! Я вам не слишком помешаю, если поболею?
Его фото на поле для гольфа, причем большом, я видел последний раз где-то за неделю до покушения. Но сказать «слишком» раненому герою язык не повернулся. Я очень надеялся, что Игорь Николаевич ему запретит, но тот горячо поддержал идею: больному нужен свежий воздух. И чуть не на себе дотащил его до скамейки у первой лунки. Ходил господин генпрокурор еще откровенно паршиво, как древний старик. И я только сейчас заметил, что со дня суда в его волосах здорово прибавилось седины.
И тут же простил ему назойливость.
— Давайте я поведу счет, — предложил он.
Мы согласились, во время игры не хочется отвлекаться.
Первая дорожка была простая с выступом и поворотом. Пар¹ был два. И у меня был пар. Марина забила с третьего раза.
Нагорный честно считал и сбрасывал результаты нам на кольца связи.
— А в Психологическом Центре гольф есть? — весело спросил я.
— Ты удивишься, Артур, есть, — сказал генпрокурор. — Я Закрытый Центр имею в виду. При Страдине не было. А теперь построили, жестоко же лишать людей привычной игры. Правда, не большое поле, а мини-гольф, как здесь, только поскромнее.
И все шло как по маслу, правда, Марина чуть-чуть выигрывала. И так до седьмой лунки. Знаю я эту дорожку! Хуже только в бочку попадать. Мячик надо загнать под искусственную скалу, внутренняя поверхность которой сделана в виде мертвой петли, и оттуда он должен упасть в широкую вазу с песком.
Марина била один раз, второй, третий, и мячик все не долетал и скатывался обратно.
— Ну, кто же так бьет! — сокрушался Нагорный. — Марина, да бейте вы сильнее.
Мячик опять не долетел и упрямо скатился обратно. Марина обреченно остановила его клюшкой.
— Ах, Марина, — прокомментировал Навальный. — Не расстраивайтесь. Вы бьете так красиво, что право уже неважно, куда.
Она ударила в пятый раз и, видимо, сильно. Описав положенную ему по законам физики параболическую траекторию, хитрый мяч угодил прямо в ручей у подножия скалы.
— Да за что ж вы его купаете! — прокомментировал Нагорный.
Следующие две попытки снова закончились недолетами.
— Семь, — сказал Нагорный. — Лунка проиграна.
И бестрепетно вписал Маринке восьмерку.
— Ну, давай, герой, покажи класс, — сказал он мне.
Я взял клюшку и ударил как следует. Мячик приземлился на соседнюю дорожку.
— Двоечник! — прокомментировал Нагорный. — Чему вас только в Университете учат?
В следующий раз проклятый мяч угодил в тот же ручей, причем, по-моему, на то же место.
— Артур, — сказал генпрокурор, — ты силушку-то рассчитывай молодецкую.
Я попробовал, было, рассчитать, и получил недолет.
— Три, — сказал Нагорный.
Четвертый раз оказался не лучше третьего, а в пятый мяч пролетел от вазы буквально в двух сантиметрах.
— Мазила, — прокомментировал генпрокурор.
В шестой он упал откуда-то с верхней точки мертвой петли и прикатился к моим ногам.
— Хоть сам вставай, — сказал Нагорный.
Седьмая попытка окончилась для мяча купанием.
— Семь, — сказал генпрокурор. — Лунка проиграна.
И влепил мне законную восьмерку.
— Александр Анатольевич, лунка трудная, — сказал я.
— Нечего на лунку пенять, коли руки кривы. Помоги-ка мне.
Я подошел, подал ему руку, он тяжело встал, но доковылял до проклятой дорожки.
— Клюшку давай.
Он взял ее совершенно профессионально, так что я четко понял, что только так и никак иначе и стоит держать клюшку для гольфа.
— Мячик положи, — приказал он.
Я положил мячик перед клюшкой.
Он ударил резко, но не слишком сильно. Мяч вкатился на внутреннюю поверхность мертвой петли, и изящно спикировал вниз прямо в песок в недостижимой вазе.
Это было какое-то чудо. Наверное, мы с Мариной одновременно открыли рты.
— Вот так! — сказал Нагорный.
И тихо мне:
— Зря ты меня не послушал. Большой катастрофы не случилось, конечно. Но не красиво это, не по-мужски.
Я не сразу понял, что это он об апелляции.
Я взглянул на Марину, и лучше бы я этого не делал, потому что она смотрела на Нагорного так, что ей впору было напомнить, что у него жена, двое детей и вообще он ей в отцы годится.
И уж было собирался что-нибудь ляпнуть по этому поводу, но Нагорный закашлялся тем самым жутким кашлем, как в первый день нашего совместного больничного существования.
И я отвел его к скамейке.
Во двор выбежал Игорь Николаевич и велел ему возвращаться в палату. Мне показалось неправильным бросать его в таком состоянии, да и ему понадобилось мое плечо.
Так что партия осталась незаконченной. По результатам первых семи лунок выиграла Марина.
Вечером мне сообщили, что кассационное разбирательство назначено через неделю.
— Кто будет рассматривать дело уже известно? — спросил Нагорный.
Он лежал под капельницей, но это не делало его менее разговорчивым.
— Осипенко, какая-то.
— Осипенко не какая-то, а Карина Юрьевна, — с уважением заметил Нагорный. — Очень грамотный юрист.
Я уже знал, что высокая оценка судьи Нагорным не сулит мне ничего хорошего.
— Я понимаю, почему твой адвокат так оптимистичен, — сказал он. — Руткевич, ведь, да?