— Артур, — обратился он ко мне, — судя по началу нашего с вами общения я, было, решил, что все пройдет без проблем. Не создавайте их, пожалуйста.
— Извините, — сказал я.
— Кольцо давайте!
Я снял кольцо связи, оно легло на узкую ладонь Старицына.
— Ну, все, — сказал он. — Раздевайтесь и спать.
И вышел.
Спать хотелось так, что я еле разделся, просто упал на кровать и тут же заснул.
Утром голова была тяжелой как после вечерней попойки. А хуже всего, что я не знал, сколько времени. За окном светло, но летом светает рано. Может, и шесть утра, может и одиннадцать.
Я дополз до душа и включил воду. Помогло. Под теплыми струями голова перестала претворяться груженным строительным камнем катером.
Белая плитка на стенах. Белый потолок со встроенными круглыми лампочками. Общая площадь комнаты вместе с унитазом (в том же помещении) и маленькой раковинкой: метра два квадратных. Взгляд упирается в стену. Прямоугольное, без всяких украшений зеркало над раковиной с минималисткой плоской лампой над ним иллюзорно расширяет пространство, но от клаустрофобии не спасает.
Чем ночью занимался биопрограммер?
Понятно, что работал.
Очевидных результатов два. Во-первых, я выспался так, что дальше некуда. Во-вторых, уровень адреналина в крови явно снизился. Я на порядок спокойнее, чем накануне. Даже отсутствие кольца и выхода в Сеть не вызывает паники, и предстоящее начало психокоррекции почти перестало пугать.
Оба результата мне скорее нравились, но я подозревал, что есть и не очевидные. Усыпить и снизить уровень адреналина биопрограммер мог за две минуты. Для этого не надо работать всю ночь.
Что мне снилось? Тщетно. Полная тьма. Словно вечером меня выключили, а утром включили снова.
Я вышел из душа с полотенцем на плечах.
Стоит ли вообще выходить из комнаты? Вдруг уже десять? Старицын не застанет меня и запишет очередной косяк.
Над дверью сияло синими цифрами маленькое табло. Часы! Если привык узнавать время по кольцу связи, на такие объекты не обращаешь внимания. На часах было восемь тридцать пять.
Отлично. Даже волосы высохнуть успеют.
Только как же я ее открою без кольца?
Я надавил на ручку, слегка подтолкнул — работает! Дверь не заперта.
Новый знакомый
В столовой не очень многолюдно. Я взял кофе (он оказался бесплатным), круассан и пару кусков ветчины. Последняя за деньги. И тут я вспомнил, что у меня нет кольца: я не могу расплатиться. Пришлось вернуть обратно.
Есть хотелось. Кофе ничего, бывает и хуже, круассан вполне себе. В общем, жить можно. О ветчине осталось только повздыхать.
— Артур Вальдо, если не ошибаюсь?
— Да.
Рядом с моим столом стоял молодой человек лет тридцати и держал поднос.
— У вас свободно? — спросил он.
— Да, садитесь. С кем имею честь?
— Илья Махлин.
— Очень приятно, — сказал я.
Он сел напротив.
— Ну, как вам наш пансионат для грешников?
— Терпимо.
— На сколько вас сюда?
— Две недели.
— Немного, — сказал он. — Мне мой психолог сказал минимум полгода.
— А по приговору сколько?
— А у меня нет приговора. Я согласие подписал.
— До суда? — спросил я.
— На второй день следствия. Я признал вину.
— А что с вами случилось? — спрашивать «за что?» казалось нетактичным.
— Я врач, — ответил он. — У меня пациент умер.
Ну, вот и первый убийца. Правда, по неосторожности. В кодексе это не называется убийством, потому что убийство по определению умышленное. Есть более мягкая формулировка.
— Причинение смерти по неосторожности, — пояснил Илья.
— Я понял. Знаете, я же юрист, хоть и не доучившийся. Насколько я понимаю, от этой статьи можно отбрехиваться до последнего и подавать кассации до посинения, потому что очень трудно доказать, что это ваша вина, а не просто несчастный случай или несовершенство науки.
— Да можно. Легко. Я им сам на допросе под биопрограммером все и выложил: и что я должен был сделать, и чего не сделал. Я-то понимаю. Ну, следователь мне и говорит: «Куда едем в тюрьму или в Психологический центр?» «В Психологический центр, конечно».
— Вы были в Закрытом Центре?
— Нет, в ПЦ не был. Все-таки неумышленное преступление. Сразу отправили сюда. Правда, под охраной. Хотя я бы и сам доехал.
— Он преувеличил, мягко говоря, ваш следователь, — сказал я. — Это не арестная статья. Вообще не имели права ни в какую тюрьму отправлять. И под охрану брать не имели права. Максимум контрольный браслет.
— Ну, я же не знал, — сказал он. — Потом меня просветили.
— Кто?
— Мой психолог. Но он сказал, что ничего страшного не произошло, что, если бы я не подписал согласие, и был суд, я бы все равно поехал сюда и на столько же, только двумя месяцами позже. ПЗ положительное, значит, все правильно.
— А бывают отрицательные?
— Говорят, да. Ошибки следователей, судебные ошибки. Редко, но бывает.
— Илья, вы помните фамилию следователя?
— Конечно. Жеребков.
— Угу, я запомнил. Нагорному скажу. Или Леониду Аркадьевичу. Или обоим.
— Да, не надо. Я не в обиде, в общем.
— Причем тут вы? Дело в других. Он сейчас лжет, а потом что будет? Дела начнет фабриковать?
— Это у них методика допроса, по-моему…
— Илья, я по методикам допроса экзамен сдавал. Нет там вранья в качестве методики. Я понимаю, что до эпохи биопрограммеров это еще можно было как-то оправдать. Но сейчас! Нет в этом никакой необходимости. И в вашем случае не было. Он просто себе работу облегчил: никого больше не допрашивать, не делать экспертиз, не писать обвинительное заключение.
— Не хотите ему залепить пощечину? — улыбнулся Махлин.
— Хочу. Но не буду. Пусть Александр Анатольевич разбирается. По закону.
— Угу. Артур, интересно, а что вы здесь делаете?
Я пожал плечами.
— Вы о чем? Вообще-то завтракаю.
Я вспомнил про кофе и обнаружил, что он остыл. Круассан постигла та же участь.
— В Центре я имею в виду, — пояснил Махлин. — Тут при Центре есть церквушка православная, а там иконостас. Вот там вам, по-моему, самое и место.
— В церкви? Я не верующий.
— На иконостасе.
Я хмыкнул.
— У меня ПЗ положительное.
— А кто писал?
— Старицын.
— Старицын — это круто. Как это он так?
— Ладно, — вздохнул я. — Видимо, не так уж у меня лучезарно со святостью. Вы сколько здесь?
— Три месяца.
Я кивнул и все-таки принялся за круассан.
— Вы без кольца? — спросил Илья.
— Угу. Вчера Старицын отобрал. Заговорился с девушкой позже одиннадцати.
— Не переживайте. Он вас еще денек повоспитывает и вернет. Здесь кто только на это не нарывался. Я сам неделю проходил без кольца. И на минимальном рационе. Вам, кстати, что-нибудь взять из платного набора? Как только будет кольцо, деньги вернете.
— Ветчины, — сказал я.
Она оказалась не самой дорогой, но свежей. И была очень в кайф. Все-таки зря я ужинал апельсиновым соком.
— Илья, а сколько времени? — спросил я, доедая последний кусок.
— А вон часы.
Небольшое табло располагалось над дверью в столовую и показывало без десяти десять.
— Старицын меня убьет, — сказал я.
— Да здесь за пять минут можно дойти.
— Ну, все равно пойдемте. Спасибо вам!
Я вернулся в комнату и сел на кровать. Без пяти десять. Звонок раздался ровно в десять ноль-ноль. Я нехотя встал, прошел узким коридорчиком мимо душевой и открыл. Это напоминало то ли религиозный обряд, то ли куртуазный танец: Старицын звонит в дверь, от которой у него есть ключ, а я ее открываю.
— Доброе утро, Артур, — сказал Олег Яковлевич.
— Доброе утро. Мне на кровать?
— Угу, ложитесь.
Я подчинился.
Старицын взял стул, сел рядом с кроватью.
— Артур, как спалось?
— Как в склепе, — честно сказал я. — Ничего не помню. И голова утром как кирпич.
— Сейчас не болит?
— Нет.
— Ну, и отлично.
— Олег Яковлевич, биопрограммер работал всю ночь, да?
— Конечно.
— А что он делал?
— Ничего особенного. Просто подготовка к психокоррекции. Чтобы вас не трясло перед каждым сеансом.
Объяснение было реалистичным. Меня действительно не трясло. Ни в малейшей степени.
— А сейчас он работает? — спросил я.
— Работает, конечно.
— Странно, я вообще ничего не чувствую.
— Ну, он же не только растормаживать умеет.
Растормаживал он, видимо, все равно. Голова не кружилась, но была слабость во всем теле и спокойная безучастность в душе: вот лежу я здесь — и прекрасно, и комфортно, и не надо больше ничего.
— Давайте вот, с чего начнем, — сказал Олег Яковлевич. — Вы все еще считаете себя правым в этой истории?
Я задумался. Как бы это поточнее сформулировать?
— Со времени кассации ничего не изменилось, — сказал я. — Я и сейчас считаю, что в принципе прав, но, видимо, надо было сдержаться. Кривин погиб, и когда я увидел его мертвым, никаких недобрых чувств, никакой обиды на него у меня не осталось. Он был лжец, но за клевету же не казнят.
— А вы бы могли сдержаться? Насколько это сильнее вас?
— Думаю, что мог. Не сильнее.
— А почему не получилось?
— Если честно, не стремился.
— Вам хочется походить на отца?
— Хотелось. Но перед тем как приехать к вам, я летал к нему в Лагранж…
И я выложил все подробности нашего разговора вплоть до истории с неслучайным выстрелом. И даже не задумался, что говорить стоит не все. Голова почти не кружилась, но тормоза все равно не работали.
— Так что, думаю, больше не хочется.
— Точно?
— Походить на его идеальный образ, наверное, хочется до сих пор, если отвлечься от некоторых деталей того дня, когда погибли пассажиры. Быть отважным, независимым, верным себе и своим принципам. Но я же на другой стороне.
— И вам очень хочется показать всем, что вы на другой стороне, да?
— Да.