На пороге стоял невысокий человек, щуплый и темноволосый.
— Это Евгений Львович Ройтман, — представил Старицын. — Это Артур, Евгений Львович.
Я, кажется, видел его на каком-то приеме, хотя Евгений Львович слыл человеком не светским и не любящим публичность.
Он окинул меня быстрым взглядом.
— Пойдемте. Ваша комната С-15. Потом все и покажу, и расскажу. Сейчас надо ноотроп прокапать.
Комната С-15 ничем существенно не отличилась от комнаты С-32 в ОПЦ, в которой я провел почти две недели. Такой же узкий коридорчик, дверь налево, видимо, в душ, такая же кровать с биопрограммером над ней, стул, маленький столик и окно без решетки.
Меня положили под капельницу, и я уже приготовился к головокружению и слабости, хотя теоретически ноотроп не должен вызывать такую реакцию. Наоборот его задача активизировать работу мозга.
— Не будет никаких неприятных ощущений, — сказал Старицын. — Просто сегодняшнее ваше состояние и этот день должны стать очень яркими воспоминаниями.
— Второй день рождения, — сказал Ройтман. — Всем рекомендую отмечать.
Я чувствовал себя немного иначе, мысли, ощущения, предметы действительно становились ярче, словно сознание было зеркалом, с которого стирали пыль.
Снова захотелось плакать. Я уже не сдерживался, слезы потекли по щекам.
— Вот так-то лучше, — сказал Ройтман.
— Даже слишком, — сказал Старицын. — В ОПЦ это не бывает слишком глубоко. Это же не Закрытый Центр. Ни истерик, ни психозов.
— Психозы и мы стараемся не допускать, — заметил Ройтман. — И, как правило, получается. Если уж у Анри Вальдо не было психоза! Мы наблюдали очень близкое состояние перед катарсисом, но до психоза не довели. Да и нервы у него крепкие, ничего не скажешь.
— Что сейчас с отцом? — спросил я. — Что там происходит?
— Хазаровский выступал, — сказал Старицын. — Очень доброжелательно. Сказал, что ваш отец — человек, который никогда не врет, хотя и не всегда говорит всю правду. Поэтому, если он сказал, что не будет ни воевать против Кратоса, ни требовать в Народном Собрании независимости Тессы, значит так и будет. Ему можно верить. Сказал, что он категорически против исполнения приговора, то есть против казни, так что, если Народное Собрание примет такое решение, он гарантированно наложит вето. Леонид Аркадьевич также против тюремного заключения и лишения свободы в любой форме, поскольку в кодексе эти меры существуют только как обеспечительные, чтобы пресечь попытки уклонения от психокорррекции, а в данном случае курс психокорррекции пройден, а значит, в изоляции нет никакого смысла. В то же время он считает, что Анри Вальдо не заслуживает возвращения гражданских прав. Поэтому предлагает практически сохранить статус кво, только отменить смертный приговор. Пусть Анри и дальше живет в Лагранже, но не имеет права носить оружие и принимать участие в работе Народного Собрания.
— А вы как считаете, Евгений Львович? — спросил я. — Леонид Аркадьевич, прав?
— Я уже писал, как я считаю, — сказал Ройтман. — Но, учитывая народное желание исполнить приговор, это вполне нормальный компромиссный вариант. Только Народное Собрание все равно не примет Лагранж.
— На самом деле, как бы это назвать… — протянул Старицын. — То, что вопрос о казни вообще обсуждается, говорит о крайне низкой морали в нашем обществе. После всего!
— Чисто эмоциональная реакция, — заметил Евгений Львович. — Узнали, как все было на самом деле, и тут же забыли все, что было потом. Олег, ты знал, кстати?
— Про то, что он использовал пассажиров как живой щит и направил их под огонь? Нет, не знал. Отвратительно, конечно. Но у меня память от этого не отнялась. Он герой последней войны.
— Это потому что у тебя коэффициент интеллекта высокий, и ты сам прошел курс психокоррекции. После этого дурацкие мысли о том, что кого-то можно убить за что-то, а не в случае крайней необходимости, в голову обычно не приходят. Артур, а вы как к этому отнеслись?
— Я знал. Он мне сам сказал почти две недели назад. Я тогда отказался у него остаться, улетел в Кириополь и решил, что больше ноги моей там не будет. Я, наверное, был неправ.
— Ну, естественная реакция, — заметил Старицын.
— Не прав, конечно, — сказал Ройтман. — А естественный человек, боюсь, был весьма отвратительным существом.
— Я съезжу к отцу, обязательно. У меня завтра последний день?
— Да, — кивнул Старицын. — Но у нас еще много работы.
— Еще будет курс реабилитации, — заметил Евгений Львович.
— Амбулаторно, — успокоил Старицын.
— Но с реабилитационным психологом надо будет завтра поговорить, — сказал Ройтман. — Олег, кто будет с Артуром заниматься?
— Шадрин Глеб.
— А, компетентный молодой человек, — сказал Ройтман. — Это хорошо. Артур, вашего реабилитационного психолога зовут Глеб Алексеевич. Запомните.
— Но я, честно говоря, не жду здесь больших проблем, — заметил Олег Яковлевич. — Артур хорошо социализирован.
— Ну, конечно, не беспризорник из семьи алкоголиков! Но, Олег, посерьезнее, не расслабляйся. Ты же Артура домой не отправил со словами «мне здесь делать нечего». Значит, было, что делать. Значит и реабилитация нужна и по полной программе.
— Не беспокойтесь, Евгений Львович, Хазаровского я уже на ковер вызвал. Будем с Глебом общими усилиями его настраивать правильным образом. Он, правда, предпринял попытку зазвать нас на свою территорию, но мы стояли насмерть.
— Молодцы! У него нет никаких особых прав в этом отношении. Но там не только Леонид Аркадьевич.
— Марина тоже будет. И ее мама будет.
— Артур, у вас друг близкий есть? — спросил Ройтман.
Я подумал, что дружу в основном с Мариной.
— Близкий… Ну, может быть, не очень близкий, но надеюсь, что друг… Нагорный. И отец.
— Угу! Значит, нам с Сашей еще говорить, — улыбнулся Старицын. — Ну, Саша — это не проблема. А вот Анри Вальдо… По разным комнатам их что ли развести…
— Не подерутся, — сказал Ройтман. — У них это должно стать общим делом.
— У Анри у самого проблемы.
— Чисто внешние. И, надеюсь, все наладится. Знаешь, Олег, в тех самых случаях беспризорников из семей алкоголиков иногда хочется прогнать через курс психокоррекции еще и всех друзей и родственников, но законных оснований нет. А здесь наиболее проблемный персонаж из ближайшего окружения курс уже прошел. Ну, все отлично!
— Но у господина Вальдо нет гражданских прав. Он не может быть в реабилитационной коллегии.
— Официально не может, но влиянием на Артура обладает. А значит, если мы его не включим, будет хуже. Неофициально включим. На самом деле, Анри совершенно адекватен. Ну, хочешь, я с ним поговорю?
— Не помешает, — кивнул Олег Яковлевич. — Хотя я и сам поговорю, конечно.
— О чем? — осторожно спросил я.
— О вас, естественно, — сказал Старицын. — О том, как вам помочь, и главное о том, как вам не помешать. Вы завтра с Глебом Алексеевичем набросаете жизненный план, приоритеты, дерево целей. А все остальные должны, во-первых, никогда не сомневаться в вас и, во-вторых, всячески вас поддерживать.
— Вот, чего бы я действительно хотел для Анри, так это курса реабилитации, — сказал Ройтман. — Он, к сожалению, его не прошел.
— У него тоже, по-моему, все в порядке с социализацией, — заметил Старицын.
— Нет. Если общество не принимает, значит, все далеко не в порядке с социализацией. После ПЦ это вообще самая острая проблема: сам человек настроен очень конструктивно, а общество не принимает. После Открытого Центра, может быть, не так остро?
— Артуру не грозит, конечно. Но бывает в более сложных случаях.
Он посмотрел на емкость с лекарством, там оставались буквально последние капли. Подождал, пока не останется ничего.
— Все, Артур. Больше не будет никаких препаратов.
Старицын надел резиновые перчатки, отсоединил трубку капельницы и осторожно снял катетер. На тоненькой гибкой трубочке осталась крошечная капля крови. Тампон с дезинфицирующим препаратом коснулся моей руки. Олег Яковлевич прижал его пальцем.
— Все, — повторил Старицын. — Сейчас подождем буквально две-три минуты и пойдем на экскурсию.
— Не тошнит? — спросил меня Ройтман.
— Нет.
— Голова не болит?
— Нет.
— Судя по генетической карте, не должно быть никаких неприятностей, — сказал Старицын.
— А что может произойти? — спросил я.
— Ничего особенного, — сказал Старицын. — Может быть учащенное сердцебиение, и давление может подняться. Но все в порядке.
— Угу, — сказал Ройтман. — Вставайте, только не резко.
Мы вышли из комнаты и пошли по светлому коридору: справа большие окна во внутренний двор, слева — двери с номерами. Потом окна сменил такой же ряд дверей. А литеру «С» на дверях — литера «D», а потом «F».
— Здесь блоки не разделены, — с некоторым удивлением заметил я.
— Конечно, это же посткоррекционка, — сказал Ройтман. — И бояться здесь нечего.
Мы подошли к двери без номера и надписей, которой не было в меню моего кольца.
Она отъехала в сторону, и мы оказались в коридоре без окон. В конце коридора метров через пять за столиком сидел полицейский. Увидев нас, он встал.
— Здравствуйте, Евгений Львович!
Ройтман кивнул.
— Здравствуй, Юра.
Юра подал руку Старицыну, как старому знакомому и поздоровался с ним.
— Это Артур Вальдо, — сказал Ройтман. — Леонид Аркадьевич, просил нас показать ему Центр.
— Запрещенных предметов нет? — спросил меня Юра.
— Нет, конечно, — ответил за меня Старицын.
Честно говоря, я точно не знал, какие предметы запрещенные.
На двери рядом с постом была надпись: «Закрытый Психологический Центр Кириополя. Коррекционное отделение».
— Ну, что, Артур, морально готовы? — спросил Евгений Львович.
— Да, — сказал я.
Экскурсия
И дверь перед нами открылась. За ней был такой же коридор с охранником и еще одна дверь. И за ней снова коридор. И слева — фиолетовая дверь с литерой «F».