— Угу, — кивнул Нагорный, — этого заявления нет в архиве вашего устройства связи. Сняли же архив, он в базе генпрокуратуры лежит.
— Мне и Салаватов говорил, что его там нет, но я не знаю, как так получилось. Я его не стирал.
— Ладно, — вздохнул Александр Анатольевич, — дальше.
В его голосе появились жесткие нотки. Я не понимал, почему. Программа по-прежнему оценивала правдивость Федора Геннадиевича под 90 %.
— Вы мне не верите? — спросил Привозин.
— Да верю я вам, — возразил Нагорный, — не в том дело. Рассказывайте дальше, я потом объясню.
— А потом была госкомиссия, они увидели, что у нас кроме котлована ничего нет, и написали на меня заявление.
— Понятно, и вас задержали…
— Меня вызвали к следователю, к Салаватову, я честно приехал. Рассказал все тоже самое, что и вам. Он сначала нормально отнесся. Но это была просто беседа, без адвоката и без детектора.
— Ох! — сказал Нагорный. — Просто беседа! Ну, дальше…
— Потом он куда-то вышел, мне сказал подождать его возвращения. Я ждал где-то час. Уже даже хотел уйти, но полицейский меня остановил, сказал, что уходить нельзя. Я послушался.
— Он вернулся и…
— Попросил меня позвонить адвокату и рассказать все еще раз под детектор. Но я как-то не позаботился об адвокате. И потом у меня все деньги связываются, нет сбережений. Так что мне дали государственного.
— Класс! — сказал Нагорный. — Похитителя 12 миллионов защищает государственный адвокат.
— Александр Анатольевич, — вмешался Роберт Наумович, — да, в этом деле мою работу оплачивает государство, но у меня есть и частные клиенты. И не скажу, что я к ним как-то иначе отношусь. Да и гонорары частные и государственные у меня пока не особенно отличаются. Я же не Руткевич! И даже не Камилла де Вилетт.
— А вас не удивило, что человек, укравший сумасшедшие деньги не может позволить себе оплатить адвоката?
— Нисколько. Я сразу понял, что он невиновен.
— Ладно, не будем отвлекаться, — вздохнул Нагорный. — Федор Геннадиевич, давайте дальше.
— И я рассказал все еще раз под детектор. Руслан Каримович выслушал, потом сказал, что я вру, что у меня вероятность правдивых ответов не выше 10 % практически по всему рассказу. У меня сейчас тоже так?
— Да девяносто у вас, — сказал Александр Анатольевич.
— Может быть, он перепутал? Или программа у него не работала? — предположил Привозин.
— Да совесть у него не работала, — отрезал Нагорный. — Продолжайте!
— Я возразил, что не вру, — продолжил Федор Геннадиевич, — и сказал, что, если он мне не верит, я готов пройти через допрос под БП. Он кивнул, сказал: «Ладно, только вас врач должен посмотреть. Если нет противопоказаний, будет вам БП». Было уже поздно, около восьми вечера, и он сказал, что сегодня мы уже ничего не успеем, и он меня на сутки задерживает. Тюремный врач посмотрит, если все в порядке, завтра будет допрос под БП. А там по результату. Спросил еще, признаю ли я себя виновным. Я сказал: «Нет, конечно». И скинул ему на протоколы мою электронную подпись, как он просил. Потом он дал полчаса на общение с адвокатом. Я сказал Роберту Наумовичу, что говорил правду, что вообще не понимаю, в чем дело. Он сказал, что верит мне. Спросил, были ли у меня проблемы с сердцем. Я сказал: «Никогда». Он: «Ну, тогда все в порядке. Это единственное серьезное противопоказание против допроса под БП. Не волнуйтесь, завтра все выяснится».
— И вас отвели в тюрьму?
— Да. Обыскали там, все отобрали, и меня действительно осмотрел врач, потом в душ отправили, потом надели контрольный браслет…
— Врач про сердце говорил что-нибудь? — поинтересовался Нагорный.
— Нет. Сказал, что у меня, возможно, начинается депрессия. Спросил, в чем меня обвиняют. Я сказал. Он: «Угу, ну, это „А“. Вас завтра отпустят, скорее всего. Через месяц где-нибудь, если будете на свободе, покажитесь психологу. Если будете в ПЦ, они там сами все увидят».
— Так, про депрессию сказал, а про сердце нет? — переспросил Александр Анатольевич.
— Да, — кивнул Привозин.
— А не спрашивали его, можно ли вам под БП?
— Нет. Честно говоря, я не услышал ничего про сердце и успокоился. А на следующее утро меня отвели к Салаватову, и он показал мне медицинскую справку, где было сказано, что у меня больное сердце, и под БП нельзя ни в коем случае.
— Дима, — обратился Нагорный к Дмитрию Николаевичу. — У тебя уже есть результат? Можно Федору Геннадиевичу под БП?
— Можно. Даже под обычный. А под это чудо техники вообще без вопросов, — и он кивнул в сторону биопрограммера у противоположной стены.
БП действительно выглядел не совсем обычно: более блестяще, более дорого, и излучатель не прямоугольный, как везде, а овальный.
— Ну, десяточку может и не стоит выставлять, — продолжил врач. — Но ее никому не стоят выставлять. Откуда они взяли проблемы с сердцем, ума не приложу. Все совершенно в норме. А вот депрессия есть. Клиническая депрессия. Не лечили, Федор Геннадиевич?
— Нет, но я не жаловался.
— Психолог смотрел хотя бы?
— Да, где-то через месяц после ареста. Он про депрессию сказал. Сказал, что может выписать мне лекарства, если я хочу, но пока можно обойтись. Я сказал: «Обойдусь».
— Дим, это большой косяк со стороны психолога? — спросил Нагорный.
— Да, нет. В принципе, если явного суицидального синдрома нет, человек сам решает, принимать ему лекарства от депрессии или нет. Но я бы настоял.
— Так, Дим, еще вопрос. Ты знаешь этого Андрея Кравченко, который медицинскую справку подписал?
— Да, знаю. Нормальный парень вроде. Скорее всего, служебный подлог.
— У тебя все врачи нормальные парни. Ладно, допросим. Федор Геннадиевич, продолжайте. Салаватов показал вам липовую справку, и что дальше?
— А вы меня будете допрашивать под БП? — спросил Привозин.
— Посмотрим, — сказал Нагорный. — Вы рассказывайте дальше.
— Салаватов вернул мне устройство связи и отпустил. С контрольным браслетом, конечно. Сказал, чтобы я из Кириополя ни ногой, иначе браслет тут же просигналит в полицию. И чтобы я являлся на все следственные мероприятия, иначе меня опять отправят в тюрьму. Я так обрадовался, что не стал спорить со справкой. Полетел тут же домой. И два дня все было спокойно. А на третий выхожу я из дома, и прямо у ворот садится гравиплан небесно-голубого цвета. И человек на месте рядом с местом пилота обращается ко мне: «Федор Геннадиевич, садитесь, у нас к вам важный разговор». А на лице у него маска с прорезями для глаз.
— Не узнаете? — спросил Александр Анатольевич.
— Нет, конечно. Разве что голос, но и то вряд ли. Не уверен, что я его хорошо запомнил. Я не спешил лезть к ним в машину, разумеется, но растерялся. Пока я раздумывал, оттуда выпрыгнули еще двое, тоже в масках, и меня затолкали в гравиплан. Отобрали кольцо. И мы полетели куда-то на север в горы. Я говорю: «Мне нельзя из Кириополя». Они смеются. Говорю: «Меня арестуют». А тот первый: «А что ты хочешь за кражу двенадцати миллионов? Конечно, арестуют». Я говорю: «Я невиновен». Они: «Как только арестуют, тут же во всем признаешься, а иначе: смотри!» Мы летели уже над горами и спустились ниже к полонине. А там несколько провалов, как дырки в земле. «Там пещеры, — говорят они, — вглубь идут на несколько километров, а на дне сталагмиты. Если сбросить туда человека, никто никогда его не найдет. А Салаватов с нами в доле, не надейся на него, и адвокат твой государственный в доле с Салаватовым».
Нагорный жестко посмотрел на адвоката.
— Роберт Наумович…
— Неправда, — сказал тот.
— Вы дадите согласие на допрос с детектором?
— Хоть под БП.
— Значит, допросим. Позвоните вашему адвокату сразу, пока еще не очень поздно.
— Хорошо.
— Вы уже слышали эту историю?
— Частично, на суде по аресту. Он рассказывал, что его захватили неизвестные и увезли за пределы Кириополя.
— И что судья?
— Не поверил. Федор Геннадиевич попросил допросить его с детектором, но Салаватов подсунул судье результат обработки его первого допроса с графиками, где вероятность правдивых ответов менее десяти процентов, и судья отказал.
— Федор Геннадиевич, все так и было? — спросил Нагорный.
— В общем, да.
— Судье двойка, — прокомментировал Дима.
— Ну, история действительно фантастическая, — вздохнул Нагорный, — судью можно понять. Хотя конечно, по-хорошему, надо было перепроверить.
— Я составил на него жалобу в Императорский Контрольный Комитет, — сказал адвокат, — но без консультации с моим подзащитным подать не мог. А в тюрьме мне ответили, что он не хочет со мной разговаривать.
— Это правда, Федор Геннадиевич? — спросил Нагорный.
— Да. Я, честно говоря, поверил, что он в доле.
— Понятно. Вообще-то могли написать заявление, что хотите сменить адвоката.
— Салаватову? — поинтересовался Привозин.
— А Салаватову заявить отвод.
— Я не так хорошо знаю законы, — вздохнул Федор Геннадиевич.
— Ладно, мы вас прервали. Рассказывайте дальше. Что вам еще наговорили эти люди в гравиплане?
— Сказали, что, если я возьму вину на себя и не поеду в Центр, не подпишу согласие, а останусь в тюрьме, они меня не тронут. Иначе у них и в тюрьме есть свои люди. Могут лекарство какое-нибудь дать или в еду отраву подсыпать, и никто концов не найдет.
Нагорный слушал и мрачнел все больше.
— Саш, да вранье, наверное, — предположил врач.
— Поглядим, — проговорил Александр Анатольевич.
— И вы поэтому отказались принимать лекарства от депрессии? — спросил Дмитрий.
— Да, — кивнул Привозин.
— Дальше, — сказал Нагорный.
— Еще они сказали, что мне надо продержаться три месяца, за это время они успеют доделать свои дела и покинуть Кратос. Через три месяца, самое позднее, будет суд, а в суде дело все равно рассыплется.
— Деньги предлагали? — спросил Александр Анатольевич.
Привозин молчал, но на графике СДЭФ вверх выплеснулся протуберанц. На изображении мозга один из участков вспыхнул красным. Я посмотрел другие графики. Главный пик был по адреналину.