— Мне повторить вопрос? — сказал Нагорный. — Вы не расслышали?
— Да, предлагали. Но для меня это было неважно. Себя бы спасти!
— Сколько?
— Миллион.
— Угу, — кивнул Нагорный, — авансы были?
— Не знаю. Ну, как я мог это из тюрьмы увидеть? Кольцо у меня отобрали, а с адвокатом я не встречался.
Но графики говорили о другом. На второй фразе вылетел протуберанц с локальным пиком на слове «мог».
— Федор Геннадиевич, — сказал Нагорный, — ну, исповедь, так исповедь. Так хорошо начали! И давайте продолжать в том же духе. Вы бы видели сейчас свои графики.
— Программа мне не верит?
— Не то слово, Федор Геннадиевич. Пять процентов. И эмоциональный максимум, он же минимум правдивости на слове «мог». Так что давайте сразу о том, как именно вы могли это видеть.
— Мне показывал Салаватов. Они переводили деньги по частям на специальный счет. Не мой. Но у банка якобы было поручение перечислить мне деньги через три месяца после ареста.
— Ну, и все! Нетрудно совсем было сказать. Салаватов поручение показывал?
— Да, на планшете.
— Ну, хорошо. Мы все вперед забегаем. Давайте немного назад вернемся. Как вас арестовали?
— Меня высадили там же, на плато, и бросили. Минут через пятнадцать прилетели полицейские минипланы, и меня задержали и отвезли прямо к Салаватову. Мы были одни, без адвоката. Руслан Каримович сначала говорил дежурные фразы про то, как я нехорошо поступил, нарушив условия меры пресечения, и что меня придется арестовать, а потом сказал, что для меня есть послание, загрузил файл на планшет и показал мне. Там было письмо, где говорилось, чтобы я молчал и соблюдал договоренности. И была приписка: «Помни о северных пещерах». Это убедило меня, что Салаватов действительно с ними в доле. А потом был суд, ну, вы уже знаете.
— Что он решил? Подробно.
— Арестовать на месяц, с возможностью продления ареста по решению следователя на срок до трех месяцев.
— Надо отменить это положение, — сказал Нагорный, — чтобы судья не имел права больше, чем на месяц арестовать. Тогда бы через месяц был другой судья, и есть надежда, что он бы отнесся к делу более ответственно.
— Все это костыли, — заметил Дима, — костыли для совести.
— Костыли, конечно. А что делать? Всех через ПЦ не прогонишь… Федор Геннадиевич, продолжайте.
— После суда Салаватов показал мне еще одно послание. Я даже его помню: «Все бесполезно. Судья наш. Еще одна байка о захвате, и в дело вступит тюремный доктор». И, в общем-то, это и все. Салаватов меня почти не вызывал. Ну, кроме тех случаев, когда он показывал счет.
— Вы действительно признали вину после ареста?
— Да, я решил, что это единственная возможность сохранить жизнь.
— И никто не удивился тому, что вы не подписали после этого согласие на психокоррекцию?
— Меня даже об этом не спрашивали.
— Понятно, — сказал Нагорный. — У нас сейчас половина восьмого. Как, господа, готовы еще поработать пару часов?
— Я, да, — сказал я.
— Ну, ты понятно. Дима?
— Ладно. Все равно ночь пропала. Если завтра в шесть часов не поднимешь.
— Тебя не подниму. Роберт Наумович?
Адвокат тяжело вздохнул.
— После восьми вечера допросы запрещены.
— Это в интересах вашего подзащитного, — сказал Александр Анатольевич. — Я очень не хочу возвращать его в тюрьму, так что лучше договорить сегодня. Домой поедет.
— Ну, хорошо, — сказал адвокат. — Я не возражаю.
— Федор Геннадиевич, — Нагорный внимательно посмотрел на Привозина, — Нужно ваше согласие на допрос после восьми вечера. За полчаса точно не успеем. Подпишите?
— А потом?
— Домой, я же сказал.
— Точно?
— Абсолютно.
— Ладно.
Нагорный подождал электронной подписи и скомандовал:
— Федор Геннадиевич, под БП.
И я увидел крутой протуберанц на графике СДЭФ.
— Саш, ну, зачем? — протянул Дима. — Ну, все же ясно.
— Дима, не занудствуй, — отрезал Нагорный, — я не хочу уподобляться тому судье, которому тоже, видимо, было все ясно, и он запихнул на три месяца в тюрьму человека, которому там явно делать нечего.
— Саш, ты болен перфекционизмом.
— Даже спорить не буду. Но не считаю, что это требует лечения. Между прочим, я по закону обязан это сделать, Федор Геннадиевич несколько раз менял показания.
Нагорный поставил ладони ребром на стол, параллельно одну другой, словно показывал габариты некоего предмета.
— Так, — сказал он, — Федор Геннадиевич, во-первых, не страшно. Вон сидит Артур Вальдо, — он повернулся в мою сторону, — который проторчал под эти прибором десять дней, включая время сна, и ничего жив, здоров и весел.
— Не совсем под этим, — заметил я. — В ОЦ был коррекционный биопрограммер.
— В режиме психологического опроса принципиальной разницы никакой, — возразил Александр Анатольевич. — Как это было? Успокой человека.
— Голова здорово кружилась и подташнивало, а так нормально, — сказал я.
— Успокоил, — хмыкнул Нагорный. — Федор Геннадиевич, под этой моделью даже голова кружится не будет. Их на империю три всего: в ИКК, у Даурова и у меня. Совершенно безопасная вещь, и при этом очень эффективная.
— Это тот, который «выпотрашивает на раз»? — спросил я.
— Отец рассказывал? — догадался Нагорный. — Угу, он самый. Так что, Федор Геннадиевич, если вы еще что-то хотите мне сказать — говорите сейчас.
— Я все сказал, — вздохнул Привозин.
— Тогда просто уточним некоторые моменты. Так, как мы это оформим? Вы писали официальное заявление о том, что просите о допросе под БП?
— Нет. А надо было?
— Надо. Можно сейчас написать. Или я напишу постановление.
— Вы, — сказал Привозин.
— Ну, хорошо. Вы куртку снимайте пока, Рукав на левой руке заверните выше локтя, нам вены нужны. Вся эта бюрократия займет буквально две минуты.
Биопрограммер
Федор Геннадиевич снял тонкую летнюю куртку и повесил ее на спинку стула. Под ней оказалась рубашка с короткими рукавами.
— Совсем хорошо, — прокомментировал Нагорный.
Задумался буквально на минуту, наконец, поднял голову.
— Роберт Наумович, ловите постановление. Артур, ты тоже посмотри, как такие вещи оформляются.
И мне на кольцо упал файл.
В документе, подписанном Александром Анатольевичем, говорилось, что в связи с тем, что Привозин Федор Геннадиевич неоднократно менял показания, ему назначен допрос с помощью биопрограммера.
— Дима, ты тоже посмотри, — сказал Нагорный, — тем более, что у меня к тебе просьба.
— Догадываюсь, — сказал врач.
— Понимаешь, я очень не хочу дергать Геру в конце рабочего дня, он дома уже. Гера — это специалист по работе с этой моделью БП, — пояснил для меня Нагорный, — Тем более, что я справлюсь и сам. Единственное, что я делать не умею, это вены прокалывать. Дим, поможешь иголочку поставить?
Дима поморщился.
— Это противоречит врачебной этике? — поинтересовался Александр Анатольевич.
— Да, нет. Это же не казнь. Мы же вреда не причиняем. Так что не противоречит. Просто, по-моему, необходимости нет.
— Дим, но я же тебя не учу геморрой лечить.
— Ладно, поставлю. Где у тебя можно руки помыть?
Нагорный указал глазами на узкую дверь справа от БП, которую я даже не сразу заметил.
— Там все, что нужно, — пояснил он.
Дима встал с места и направился к двери. По пути тронул Привозина за плечо.
— Федор Геннадиевич, давайте, давайте, в кресло.
Привозин послушался, но ему было страшно. Пики на графике шли один за другим и были стабильно выше фона.
Врач вернулся с таким же пластиковым пакетиком в руке, с какими ко мне приходил Старицын в Открытом Центре. Я знал, что там игла-антенна, дезинфицирующее средство и резиновые перчатки.
Он подсел к креслу под БП на такой же, как в ОЦ вращающийся стул, спросил:
— Федор Геннадиевич вас обедом кормили?
— Да.
— Ну, про ужин не спрашиваю.
Дима надел перчатки. Как он дезинфицировал кожу и ставил иглу, я не видел за ним, но операция заняла две секунды.
— Все, — сказал он. — Федор Геннадиевич, руку не сгибайте пока.
И вернулся за стол, на свое прежнее место.
— Саш, выстави безопасный режим, ладно? — сказал он. — Федор Геннадиевич очень устал и не ел с двух часов.
— Хорошо, хорошо, — кивнул Нагорный.
Я следил за графиками, как сглаживается СДЭФ. Наконец, линия почти совпала с границей фона, и мышцы Привозина тоже расслабились, рука бессильно лежала на подлокотнике. Он закрыл глаза. Зоны на изображении мозга сменили цвет с красного и оранжевого до голубого и синего.
— Он спит? — шепотом спросил я Александра Анатольевича.
— Нет. Ну, ты же не спал во время психологического опроса. Это состояние ближе к опьянению, чем ко сну.
Тем временем спинка кресла медленно опустилась, а опора для ног поднялась, так что Привозин уже полулежал, а не сидел в нем.
Мне было не по себе. Я вспоминал собственный опыт общения с БП и представлял себя на месте Федора Геннадиевича.
— А зачем действительно? — очень тихо спросил я. — Все же было видно на графиках.
— Не все. Допрос с детектором это такая разведка боем. Мы видим, что человеку страшно или он пытается нас обмануть, или то, что он говорит, для него эмоционально значимо. Но почему страшно, что он скрывает и почему значимо, мы можем только предполагать.
— Можно у него спросить.
— Так мы сейчас этим и будем заниматься. Грубо говоря, детектор только подсказывает нам, о чем спрашивать. Спрашиваем под БП.
— Саш, — также тихо сказал врач, — можно начинать.
— Федор Геннадиевич, — громко сказал Нагорный, — кто пригласил вас в компанию «Строй-полис»?
— Эдуард Валевич, — он говорил очень тихо, но в изголовье стоял микрофон, и все было прекрасно слышно.
— Он предупреждал вас о том, что в перспективе собирается назначить вас генеральным директором?
— Нет.
— Расскажите подробно о вашей работе.