— Понимаешь, Артур, — вмешался Нагорный, — восстанавливать справедливость — это кайф. Мы не мучаем бедного Салаватова, мы восстанавливаем справедливость. Думай не только о тех, кого мы обвиняем, но и о тех, кого защищаем. Тем более, что в данном случае это просто. Плечо-то болит?
— Нет.
— Ну, хорошо. Шрам остался?
— Маленький.
— Ты хоть понял, что это он подобрал людей, которые в нас стреляли?
— Ну, что я идиот! Понял, конечно.
— Но увидел его в наручниках, и все простил. А, между прочим, в результате один человек погиб, несколько человек было ранено, ты провалялся в больнице две недели, а я чуть не загремел на тот свет. И никто не дал нам обезболивающее перед тем, как выстрелить, и никто из стрелявших не предоставил нам перед покушением ни врача, ни адвоката, ни психолога. И не накормил борщом.
— Но они преступники! — сказал я. — Мы же не можем им уподобляться.
— А мы и не уподобляемся. Не на гильотину посылаем, в конце концов.
— Сравнение психокоррекции с гильотиной явно имеет под собой некоторые основания, — заметил Андрей.
— Все-таки врачи — циники, — улыбнулся Нагорный.
Дверь у входа в столовую открылась, и к нам направилась Камилла де Вилетт.
— Господа, — сказала она, — могу я ненадолго к вам присоединиться?
— Конечно, — кивнул Нагорный.
Я встал и позаимствовал у соседнего стола еще один стул.
— Вам принести что-нибудь? — поинтересовался Александр Анатольевич.
— Нет, я поела.
— Как борщ Руслану Каримовичу? Не пересолен? А то подадите на нас в ИКК за пытки пересоленным борщом.
— Александр Анатольевич, вы способны разговаривать серьезно? — спросила она.
— Да, конечно. В чем проблема?
— Во-первых, мы бы хотели поговорить с Русланом Каримовичем наедине. Конвой стоит слишком близко.
— Естественно, что стоит слишком близко. «Е4»! Им нельзя стоять слишком далеко. Небезопасно.
— Вы что боитесь, что Руслан Каримович захватит меня в заложники?
— Нет, этого не боюсь. Но в таком состоянии человек не адекватен. Если он с собой что-то сделает, мы потом всю жизнь себе этого не простим: ни вы, ни я.
— Там вся посуда пластиковая и стекла бронированные.
— В таком состоянии люди очень изобретательны. Давайте не рисковать. Я дам вам время. Поговорите в адвокатской комнате у меня в кабинете. Сколько вам надо?
— Два часа.
— Много. Полчаса дам.
— Вы не имеете права ограничивать нам время.
— Во время допроса имею. Потом, пожалуйста, беседуйте хоть весь день.
— Хорошо, ловлю вас на слове.
— Да мы сегодня закончим.
— По закону допрос не может продолжаться больше восьми часов. Все, что сверх того, можете выкидывать на помойку.
— Ага! Теперь понятно, откуда взялись два часа на переговоры с адвокатом. Шесть часов проговорили, два осталось. А мы обойдемся.
— Вы не обойдетесь. Ладно, есть еще один момент. Генпрокуратура вообще не имеет права расследовать это дело. Во-первых, у вас конфликт интересов, вы не можете расследовать покушение на самого себя.
— Формально верно, но сейчас надо действовать быстро, чтобы господин Митте со товарищи не успел нас покинуть. Дело передавать долго. Так что ситуация крайней необходимости.
— Во-вторых, дело вообще в компетенции СБК.
— Передам. Но допрос закончу. Как только всех назовет, передам. Правда, я не уверен, что это понравится вашему клиенту. Георгий Петрович Дауров — верный человек Хазаровского, и не обещал Руслану Каримовичу за него просить. Вы хотите, чтобы дело было передано в СБК?
— Я хочу, чтобы все было по закону.
— Замечательно. Наши желания полностью совпадают.
— Руслан Каримович не видит разницы. Тюрьма СБК ничем не хуже тюрьмы Генпрокуратуры.
— Угу! И в СБК у него осталась куча знакомых.
— И в Генпрокуратуре тоже.
— Честно говоря, я хотел предложить ему другой вариант. А именно, скажите вашему клиенту, что, если он называет имена и подписывает согласие на психокоррекцию, он едет в Центр. Вообще не в тюрьму. В ПЦ. Сегодня. А я прошу за него Ройтмана.
— То есть допрос под БП отменяется?
— Ни в коем случае. БП будет. Камилла, я ему не верю. Вам-то он хоть все рассказал? Вы уверены?
— Хорошо, я передам ему ваше предложение.
— Согласитесь, даже если у нас к нему останутся вопросы, из ПЦ с психологом к нам ездить все-таки приятнее, чем из тюрьмы под конвоем.
— Если это «Е4», конвой все равно будет.
— На первых порах да, а вот Анри Вальдо с «F5» на похороны родителей, насколько я знаю, отпускали с одним психологом.
— Угу, после завершенного курса психокоррекции. Я понимаю, вам, конечно, очень хочется побыстрее запихнуть человека в Центр, чтобы он потом под воздействием лекарств говорил вообще все, что вы хотите.
— Под воздействием лекарств его Ройтман из Центра не отпустит. Между последним приемом КТА и допросом должны пройти минимум сутки. Уж, не говоря о том, что КТА «сывороткой правды» не работает. Они еще на нас бурчать будут, что мы мешаем процессу психокоррекции. Уверяю вас, мне гораздо удобнее его в тюрьме держать, под рукой. Но я обещал облегчить его участь, и я это сделаю. Хотя он не заслуживает. Информацию клещами приходится вытягивать. Это не явка с повинной, ни в коей мере.
— Ладно, — сказала Камилла, — все понятно. Сколько у нас еще времени до конца обеда?
— Руслан Каримович поел?
— Да.
— Вы тоже?
— Да.
— Значит, нисколько. А то мы в восемь часов не уложимся. Вас сейчас проводят обратно, у вас есть полчаса на общение, а за это время и мы подтянемся.
Взрыв
Мы вернулись в кабинет Нагорного где-то в половине шестого.
Конвой дежурил у двери в адвокатскую комнату. Александр Анатольевич связался с Камиллой по кольцу:
— Госпожа де Вилетт, время вышло.
Салаватов на этот раз появился первым, Камилла шла за ним.
— Александр Анатольевич, — сказал он, — я могу вас просить о беседе наедине?
Нагорный задумался.
— Пятнадать минут, — наконец сказал он, — пойдемте.
И они ушли в адвокатскую комнату.
Минут через десять двери в основную часть кабинета Нагорного, ту, где стоял диван, распахнулись, и к нам решительно вошел конвой. Почти одновременно открылась дверь в адвокатскую. На пороге появился Салаватов, которого держал за локоть Нагорный. По-моему, очень крепко держал. Я бы не удивился, если бы остались синяки. Не знаю, насколько сильны мои зеркальные нейроны, но они диагностировали состояние Александра Анатольевича, как еле-сдерживаемую ярость.
— Под БП, — тихо скомандовал Нагорный конвою.
Дальнейшее произошло настолько быстро, что, думаю, Салаватов не сразу понял, что случилось. Его взяли за плечи, молниеносно опустили на кресло под биопрограммером и заставили лечь.
— Фиксировать? — спросил один из конвойных.
— Да, по минимуму, — сказал Александр Анатольевич.
Руки Салаватова разложили ладонями вверх на плоских подлокотниках, обтянутой такой же черной кожей, что и кресло. Конвойный взял его левое запястье и чуть надавил на пластиковый браслет так, что он коснулся такой же пластиковой ленты, пересекающей подлокотник. И браслет намертво сросся с лентой. Второй охранник так же быстро фиксировал правую руку.
Детектор показывал крайнюю степень стресса. Без резких пиков. Просто очень высокий фон.
— Дальше мы сами справимся, — сказал Нагорный конвойным, — спасибо, ребята.
И они ушли.
— Да чего вы так боитесь? — спросил Александр Анатольевич Салаватова. — Я же уже все знаю, хуже не будет, но ваше любезное предложение никак принять не могу.
Детектор показал пик на слове «все».
— Не все? — среагировал Нагорный. — Дальше-то куда? Руслан Каримович, вы, что зарезали сотню девушек, засолили их в бочках и держите в подвале дачи?
Салаватов нашел в себе силы улыбнуться. А эмоциональный фон даже несколько снизился.
— Вот, Артур, обрати внимание, — обратился ко мне Нагорный, — маринованные девушки Руслана Каримовича совершенно не интересуют. Не солил человек девушек. Ну, хоть в чем-то точно не виноват. И то, слава богу. А вот теперь посмотри, Артур, какая сейчас будет реакция.
Салаватов напрягся. Эмоцианальный фон пошел вверх.
Нагорный держал паузу так долго, что Руслан Каримович начал успокаиваться.
— Вы на ступенях суда хотели убить Хазаровского? — наконец, спросил Генпрокурор.
И выше и так высокого эмоционального фона вылетел пик.
Лицо Салаватова исказилось как от боли, он запрокинул голову и сжал зубы.
— Сердце? — спросил Андрей.
— Да, — еле выдавил он.
— Стрессовая боль? — спросил у врача Нагорный.
— Да. Но перед сеансом таблетки нельзя давать. БПшником можно мышцы расслабить.
Гера кивнул.
— Ну, давай, — сказал Нагорный, — иголочку ставь, боль снимай, но больше пока ничего не делай. Я хочу еще буквально пару минут при естественном эмоциональном фоне поговорить, а то ты его сейчас запустишь на полную катушку, и мы вообще никаких эмоциональных реакций не увидим.
Гера пересел на круглый стул рядом с Салаватовым и поставил на столик рядом с креслом до боли знакомый мне пластиковый пакетик.
Достал из пакета резиновые перчатки, надел, дезинфицировал предплечье Салаватова и проколол вену точно такой же золотистой «иголочкой», с которой и я проходил в Центре в общей сложности десять дней. На поверхности кожи остался маленький металлический шарик.
— Все, — сказал Гера, — сейчас будет легче, я включил.
Рука Салаватова расслабилась, и он задышал ровнее.
— Все в порядке? — спросил Андрей.
— Да, — усмехнулся Салаватов, — насколько вообще можно быть в порядке в такой ситуации.
— Начинаем? — спросил Гера.
Нагорный, не поднимая руки, так, чтобы Салаватов не видел, едва заметно поводил ладонью из стороны в сторону, что, видимо, означало «нет».
Но вслух сказал:
— Ладно, запускай потихонечку.
Гера понимающе кивнул.