В панике швырнув сверток обратно в ящик и вытирая руки о бушлат, я отшатнулся, попятился, запнулся о лежащую в снегу лопату и упал.
Все! Попались! Наколол нас экспедитор! Он раскопал чью-то могилу, и если нас поймают…
Стоп! Так это же… Курган на берегу Тобола, коридор, ведущий в погребальную камеру, мумия арийского жреца… Мать моя женщина!!!
Я вскочил, бросился к ящику, начал лихорадочно разворачивать другие свертки, зажег спичку, еще боясь поверить своей догадке – вот оно! Все сходится! Вот кожаное одеяние с нашитыми золотыми пластинами, вот шлем, а вот и серп на рукояти! Это тот самый, Николенькин курган! А Смирнов…
Из лаза послышался голос:
– Сергей! Принимайте!
Я выпрямился, на деревянных ногах подошел к норе, машинально взялся за край ящика и вытащил его наружу. Следом за ящиком из подземелья появился Смирнов. Он подсвечивал себе фонариком, посмотрел на меня, протянул руку – скрюченные пальцы были перепачканы землей.
– Сергей! Помогите мне, дайте руку!
– Как называется эта река? – каким-то чужим голосом спросил я, возвышаясь над лазом.
– Тобол, а что? Что с вами? Дайте, наконец, руку!
– Как ваша фамилия?
– Смирнов! Что за глупости! Отойдите, я сам вылезу!
– Ваша фамилия не Смирнов! – я пристально смотрел в глаза скрючившемуся в норе человеку: – Ваша фамилия – Судаков!
Он вздрогнул, сузил глаза – и словно сбросил маску! Ящерицей выскользнув из лаза, мимо меня, застывшего, еще до конца не верящего, Смирнов-Судаков отскочил в сторону, и скороговоркой забормотал:
– Ну, допустим! Ну и что! Что это меняет, а? Кому какое дело до фамилий? Тебе какое дело?
– Вы – Судаков! – я разозлился, и двинулся на него, убыстряя шаг: – Вы убили Николая, моего друга! Вы убили Леднева, своего учителя!
– Че ты, че ты, фраерок! – гнусаво заговорил Судаков, пригнувшись, и отступая от меня: – Твое какое дело? Ты-то, ты сам-то кто такой?
– Я?! А ведь мы с вами знакомы! Что же вы молчите, «дядя»?!
Он замер, пораженный, потом вдруг вскинул фонарик, осветил мое лицо и закричал:
– Не-ет! Не может быть! Борода! А-а-а! Падла! Сука! Так не бывает!
– Бывает, – спокойно сказал я, продолжая идти к нему. Он пригнулся и вдруг резко, со всей силы кинул в меня чем-то, сверкающим в полете!
Я инстинктивно закрылся левой рукой и меня сильно ударило в запястье! Нож! Узкий, длинный клинок, наподобие того, которым был убит Леднев, торчал из моей руки! Все! Конец! Он наверняка отравлен, а это значит… Это значит, что дни мои сочтены, и уже завтра к вечеру я умру в страшных мучениях из-за этой падали, из-за этого подонка, который убегает сейчас к реке!
Я выхватил из кобуры наган, вскинул руку и трижды, даже особо не целясь, выстрелил по убегающей фигуре Судакова!
Он словно запнулся, упал, попытался встать, вдруг резко перевернулся на спину, захрипел, дернулся – и затих. Кончено…
В каком-то отупении я опустил наган, посмотрел на торчащий из руки нож, удивился, что мне не очень больно, взялся за черную витую рукоятку, резко дернул, и тут до меня дошло! Я отшвырнул нож в снег, закат рукав – точно! Шикарный «Роллекс», дорогой подарок известного продюсера, принял удар на себя! Стекло и циферблат раскололись, механизм был покорежен и разбит, но задняя крышка лишь слегка погнулась, не пробитая лезвием! Я невредим! Я цел! Я буду жить!
И тут же оглушающе ударила меня другая мысль – я убийца! Я убил человека, пусть и негодяя, застрелил, защищаясь, безо всяких свидетелей, безо всяких смягчающих обстоятельств…
Тяжело опустившись на ящик, я дрожащими руками достал сигарету, прикурил, тупо уставившись в одну точку. Прав был Чехов – ружье из первого акта обязательно кого-нибудь убьет в третьем!
Мороз крепчал. Надо было что-то делать. В конце концов, кто будет искать этого Судакова? Пеклеванному я скажу, что он… Ни хрена! Пеклеванному я расскажу всю правду! Ящики мы перевезем назад, запихаем в курган, туда же положим труп Судакова, а потом зароем все к чертовой матери…
Нет, не пойдет! Нельзя втравливать Пеклеванного в это дело – если что, он пройдет, как соучастник. Рассказать я ему все расскажу, но с трупом разбираться мне и только мне…
Я тяжело поднялся, медленно дошагал до распростертого на прибрежных камнях Судакова, наклонился над ним, взглянул в закатившиеся, белесые глаза – и меня замутило. Отворачиваясь, я все же дотащил труп до лаза, вперед ногами спихнул его вниз, следом швырнул все еще горящий фонарик, подобрал валяющуюся неподалеку лопату и начал, все убыстряя темп, бросать мерзлую землю пополам со снегом в черную дыру подземелья…
Через полчаса, насыпав над Судаковым двухметровый слой земли, я наконец остановился. От меня валил пар, было жарко, хотелось пить. Запорошив все вокруг снегом, я по очереди перетащил ящики с останками древней мумии к лодке, загрузил их, сходил за лопатами и ломом, кинул инструменты на дно суденышка, и отплыл от низкого угрюмого берега. Как бы там ни было, покойся с миром, Петр Судаков!
И конечно, проклятый глаз торжествующе таращил на меня свое буркало меж сотен звезд… Смертный грех, убийство – как же ему не радоваться?
Глава седьмая
«…И нищий дух его стенал,
влача уныло бремя плоти…»
Налегая на обледеневшие весла, я греб, стараясь взять как можно левее, чтобы течение с середины реки само вынесло меня к «Камазу». На корме возвышались ящики, закрывая от меня курган, в котором упокоился Судаков, вокруг расстилалась абсолютно черная, неживая какая-то вода Тобола. Изредка в волнах мелькали отражения далеких звезд, словно проскакивали серебренные искорки, но мне почему-то казалось, что искорки эти кроваво-красные.
В голове моей было звеняще-пусто. Все закончилось, все разрешилось там же, где и началось – на заснеженном берегу Тобола, за две с лишним тысячи километров от Москвы.
Я на секунду бросил весла, выбросил за борт лом и лопаты, вытащил наган, выщелкнул стрелянные гильзы из барабана, и тоже бросил их в Тобол. Лодку за это время успело развернуть по течению, и мне стоило не малых трудов вернуться на то же место, где я утопил лопаты.
Продолжая грести, я попытался сосредоточиться. Ну мужик я или не мужик, из конца-то в конец! Борис вон с самого начала говорил: «Такому жить не зачем!», а я распустил нюни!
Тут в мои размышления влез внутренний голос, который выдвинул простой, но весомый аргумент: «Ну чего ты трясешься?! Ты же отомстил за смерть друга! Это же святое дело! Осталось только правильно замести следы – и все!»
Я отпустил левое весло, зачерпнул пригоршню ледяной тобольской водицы и бросил ее себе в пылающее лицо. Не знаю, что меня вернуло к действительности, встряхнуло, вывело из транса – «внутренний я», или речная вода, но я вдруг словно посмотрел на все другими глазами. В голове заметались мысли: «Ящики выгрузить у Паганеля, войти с ним в долю, и Пеклеванного с собой взять – он деньги любит, будет молчать! Если у нас в „Залпе“ спросят про Смирнова, сказать, что неожиданно с полдороги заболел и вернулся домой, в свой Ряжск!»
Я греб, рассуждая сам с собой – даже азарт какой-то появился! Изредка я оглядывался, проверяя правильность направления, а так в основном смотрел на воду вокруг лодки, на пляшущие в ней звездные серебряные черточки. И вдруг совершенно отчетливо черточки эти поползли друг к другу, сливаясь в линии, завертелись колесом – и вновь, теперь уже из аспидно-черной воды, смотрит на меня глумливый глаз, колышется, словно подмигивает, словно хочет сказать: «Ничего не закончилось, человек! Я слежу за тобой, я здесь, я рядом! Ты – мой!»
С глухим ударом лодка врезалась в прибрежные камни, меня по инерции сильно качнуло вперед, опрокидывая на спину. Наваждение исчезло, а из темноты вынырнул испуганный Пеклеванный:
– Серега, ты че?! А где Николаич?!
Я с трудом поднялся, вылез из лодки, сел на борт и сказал:
– Сядь! – потом помолчал с минуту и начал: – Два месяца назад, в субботу, рано утром ко мне заехал мой друг детства, Николай, Николенька…
Когда я закончил свой рассказ, Пеклеванный только развел руками:
– Ё-моё! Ну бывает же такое! Чего делать-то теперь? Мокруха получилась, если че – имей в виду, я ни че незнаю! Николаич заболел и свалил в Куртамыше, больше я его не видал! Слушай, а много денег будет, когда вы эти… ну, побрякушки старинные продадите?
Я пожал плечами:
– Наверное, много… Паганель говорил – это миллионы стоит…
– Ну гляди, Серега! Миллионы не миллионы, но тыщь на пятьдесят баксов я рассчитываю! Все, не хер сидеть! Давай, ящики грузим и валим отсюдава!
Я поднялся, мы вытащили груз на берег, оттолкнули уже примерзшую лодку, течение подхватило ее и спустя минуту она скрылась во мраке…
Загрузили «Камаз». Пеклеванный запер кунг, мы залезли в холодную кабину, и тут мне на глаза попался портфель Судакова, лежащий на сидении.
– А ну, включи-ка свет! – скомандовал я водителю, отщелкнул замок и вывалил содержимое портфеля на разосланное на сидении одеяло.
Вещи, еда, полотенце… Рыба, купленная в Переволоках… Несколько печатей каких-то фирм, подушечка для них, связка ключей, в одном из которых я безошибочно узнал ключ от своей квартиры, и бумаги – три пластиковые папки с синим обрезом. Все, больше в портфеле ничего не было.
Я наугад вытащил из одной папки несколько листков – учредительные документы какого-то ООО «Максуд», бланки, накладные, чековая книжка. В другой папке лежала та самая, уже знакомая мне карта, распечатанное на принтере описание кургана, сделанное Профессором, и деньги, доллары, тысяч пятнадцать, наверняка те самые, Николенькины…
Третья папка содержала одну-единственную бумагу, «Договор №…». Я вчитался в текст: «Данный договор, заключенный между охранной фирмой „Залп“ с одной стороны, и ООО „Максуд“ с другой, о том, что…».