— Какие такие… тьфу, сладкая бузина! Слово-то какое придумал! Не выговорить!
— Обычное слово! Это ж у нас всякий знает: суккуб к мужчинам ночью приходит, а инкуб — к женщинам. В особенности монахов и монашек они любят. Чтоб, значится, навредить людям Господа, сбить с пути праведного… А вы тут что в Заречье, совсем темные?
— Хе! — крякнул Пархим. — Мы посветлее многих будем! Сидел бы в своем Мариенберге и за Пологие горы носа не казал!
— А ну тихо! Оба! — прикрикнул на них Годимир. — Ишь, развоевались. Инкуба, то бишь вомпера, в каком королевстве видели? У Доброжира?
— Не-а! Дальше. Севернее. Там король Кремень Беспалый, вроде как. А Беспалый он потому, что…
— После про короля Кременя, после. Ты мне вот что скажи. У Доброжира в королевстве дракон водится?
— Дракон?
— Ну да.
— Это такой гад летучий с хвостом и крыльями?
— Во дает! — хохотнул Олешек. — Был бы он летучим без крыльев?
— Тихо! Не перебивай! — остановил его Годимир. — Ну, так что, Пархим? Есть дракон? Что люди говорят?
— Есть! — после некоторого раздумья уверенно кивнул горшечник. — Точно есть! Говорят, к бабе одной прилетал. Мужик-то ее пошел в лес борти проверять, а к ней змеюка летучая — шасть под бок…
— Тьфу на вас! — вновь не выдержал шпильман. — Вы тут в Заречье про другое говорить можете?
— Про что — про другое?
— Ну не про то, как кто-то к чужой жене под бок прыгнул?
— Тю… — насупился заречанин. — Я за что купил, за то и продаю, сладкая бузина. Что болтали лесорубы, то я и рассказал вам. Говорят, баба позеленела вся. Верный признак, что со змеей снюхалась.
— Ну, вряд ли это дракон… — разочарованно произнес Годимир.
— А еще я слыхал, видели всяких тварей летучих. И лесники, и бортники, и охотники… Но только не у Доброжира, а южнее, ближе к горам.
— Южнее?
— А то? Южнее там же ничьи земли пошли. Леса дремучие, чащобы непролазные… Люди там не селятся. Ну, надолго не селятся. Одно время, сладкая бузина, кмети норовили туда сбегать от панов, а потом как отрубило…
— Погоди-погоди. Что значит — «отрубило»?
— Да то и значит, сладкая бузина. Заимку срубят. Раз на ярмарку с пушниной выедут… Ну, или там с медом. А после пропадают. Один беглый выбрался, так сказывал, мол, камни самоцветные в отрогах попадаются. Бывало дерево ветром выворотит, так прямо под корнями, сладкая бузина, и блестят родимые. Только кто ему поверит? Он пока по лесу пробирался, совсем умом тронулся. С голодухи видать…
— А что он еще рассказывал? — Годимир даже привстал, хватая горшечника за рукав.
— Да что? — Заречанин почесал затылок. — Ничего. Каштелян ошмянский, пан Божидар Молотило, очень заинтересовался. Не беглым, сладкая бузина, само собой, а самоцветами. Полтора десятка воинов снарядил. Да и сам с ними поехал…
— Ну?
— Да не нашли ничего. Правда, мужик их привел на зимник, где с приятелями жил. А от избушки одни угольки остались.
— Дракон! — обрадованно воскликнул Годимир. — Точно дракон!
— С чего ты взял? — недоверчиво прищурился Олешек. — Может, с огнем неосторожно обошлись, сами себе красного петуха подпустили?
— А самоцветы все пропали! — ухмыльнулся Пархим.
— Так он же с ума свихнулся! Так или нет, а? Просто забыл, где тайник.
— Все перерыли и без него, — твердо сказал горшечник. — Очень уж пану Божидару хотелось халявных каменьев. Ты поверь мне, стражники изо всех сил старались.
— Да?
— Точно.
— Дракон! — Годимир взмахнул кулаком. — Они клады собирают. Веками собирают!
Олешек прыснул в кулак:
— Смотрю я на вас, и душа радуется.
— Это еще почему? — удивился рыцарь.
— Как дети маленькие. Пока среди словинцев, заречан, поморян такие люди живут, странствующий певец не пропадет. То скойц, то полскойца кинут всегда за красивую сказку.
— Так ты по-прежнему считаешь, что драконов нет и быть не может? — нахмурился Годимир.
— Конечно. Наверняка, разбойники старателей ограбили, порезали и сожгли в их же заимке. А молва рада стараться. Дракон, дракон… Почему не шпионы из Басурмани? Почему не горные великаны вниз в долины сошли? А?
Рыцарь не нашел что ответить, пожал плечами и отвернулся.
Пархим хлестнул вожжами по крупу серого коня.
— Вон, разбойников тут хватает. И с избытком, — вел дальше шпильман.
— Что, видели Яроша Бирюка? — буркнул горшечник.
— Это который в колодках? — Олешек смотрел на скользящие у них над головами ветки и, казалось, не проявил ни малейшей заинтересованности.
— Он самый. Страшный человек. Да и человек ли? Зверюга. Не зря ему, сладкая бузина, прозвище такое дали — Бирюк.
— Чем же он так страшен? — лениво спросил Годимир.
— Да людей резал хуже, чем волк овец.
— Ну, к этому у вас не привыкать-стать в королевстве. Один Желеслав чего стоит.
— Так-то оно так, да Желеслав, хоть и охоч до чужого добра сверх всякой меры, последней шкуры не дерет. Понимает, что овцу стричь можно и выгоду получать, а не зажаривать сразу на вертеле.
— Вот оно как… — задумчиво протянул рыцарь.
— Да уж так! — едко проговорил Олешек.
— А вам что, поди жалко его стало? — Пархим обернулся и внимательно оглядел собеседников.
— Ну, не без того, — уклончиво отвечал словинец. — По мне, так разбойника, коли вина его доказана, на плаху надо или в подземелье, за решетку, а выставлять умирать на тракте в колодках…
— А это Желеслав для острастки прочим. Хэвру[23] Яроша дней десять назад взяли. Сопротивлялись они отчаянно. Может, оттого король наш и злой сейчас? Я бы на его месте тоже злился, сладкая бузина, — потерять трех дружинников… А они-то у него все считанные. Не богат Желеслав, прямо скажу, не богат.
— Ты про Яроша давай, а, — дернул его за рукав музыкант.
— А ты что, сладкая бузина, песню никак про него сочинить задумал?
— Вот еще! Выдумаешь тоже! Просто интересно.
— Ты, если надумаешь сочинять, меня про другого вожака расспроси. Про Сыдора из Гражды. Он тоже в здешних краях шастает…
— Доскажи про Яроша, — попросил Годимир, и такая нотка проскользнула в его голосе, что Пархим не посмел ослушаться.
— Да взяли их. Взяли в корчме одной, сладкая бузина. Уж не знаю, может, корчмарь сдал всю хэвру с потрохами за то, что не поделились добычей, а может, кто из кметей сгонял бегом в Островец… Большинство лесных молодцев пораненные, побитые в руки стражников попали. Их тут же и порешили. Головы на бревно и все…
— А что, у Желеслава и палач имеется? — Олешек вроде бы и оттирал пятно с зипуна, но, оказывается, все слышал.
— Зачем ему палач, сладкая бузина, с таким мечником? Взял Авдей топор в руки и посек. Говорят люди, даже не запыхался. Вот оно как. А вожака приказал Желеслав в колодки заковать. Для позора. У нас так все больше кметей за недоимки наказывают. Ну, понятное дело, их-то не до смерти. А Яроша Бирюка, велел король не выпускать, пока ноги не протянет. И пускай торчит обок дороги, ровно пугало. Кто его пожалеет?
— Понял, пан рыцарь, каково выходит? — заметил Олешек.
Годимир не отвечал. Кусал соломинку, молчал и хмурился.
— Да что вы с этим Ярошем? — Пархим улыбнулся. — Давайте я вам про Сыдора расскажу… То есть, рассказал бы, сладкая бузина, да приехали уже!
И точно, дорога вынырнула из-под лесного полога на широкий луг у реки. Коснувшееся брюхом окоема солнце бросало розовые лучи на бревенчатую сторожку, крытую дранкой. Возле нее горел костер, пуская дым длинным хвостом по-над берегом, а у огня копошились три вояки в зеленых накидках с коричневыми полосами. Желеслава воинство. Теперь Годимир не спутал бы их ни с кем.
Неподалеку стояла телега, накрытая сверху дерюгой. Видно, какой-то купец или ремесленник тоже выбрался на ярмарку, приуроченную к турниру. Рядом с телегой тоже светился огонек костра. Вокруг сидели люди, четверо из которых показались знакомыми. Да это же те самые иконоборцы, что откушивали жаренных карасиков в корчме Ясей!
— То ли двужильные святые отцы, — пробормотал Олешек, тоже опознавший их, — то ли еще вчера в путь выбрались…
Но Годимира уже не интересовали ни стражники, ни иконоборцы, ни купцы.
На половину стрелища правее моста, перегороженного рогаткой, стоял шатер белых и красных цветов, за ним паслись стреноженные кони. Два, три… Ого! Целых пять!
— Что, пан рыцарь, уши навострил? — усмехнулся музыкант. — Своего брата почуял?
— Знаешь, зачем рыцари у мостов и бродов шатры ставят?
— Переночевать, небось, хотят, сладкая бузина… — рассеянно буркнул Пархим. Его сейчас больше всего интересовали стражники. Прямо глаз с них горшечник не спускал.
— Как бы не так! — воскликнул Олешек. — Это они… Позволь, я угадаю, пан рыцарь? Это они во исполнение обета всех встречных-поперечных на поединок вызывают. Верно?
— Точно! Только не они, а он. Было бы два рыцаря, так и два шатра разбили бы. И знамя одно… Вот леший, темнеет, видно плохо.
— Ничего. Утром рассмотришь.
— Рассмотрю. Знаешь, что мне в голову пришло?
— Нет. Откуда ж мне знать? — Шпильман пожал плечами.
— Я его на бой вызову.
— Что?!
— Простите, что перебиваю, — вмешался Пархим. — Ничего, ежели мы ближе к лесу станем? Сегодня все едино нас через мост никто не пустит. До утра ждать, сладкая бузина.
— Становись, где хочешь, — отмахнулся Годимир. — Я его вызову!
— Погоди, пан рыцарь! — Олешек затряс головой. — Он-то при оружии, как полагается. Как ты драться собрался?
— Я вызову его на бой без оружия!
— На кулачках, что ли?
— Ну да!
— Да он тебя обсмеет. Хорошо, если плетьми не погонит!
— Это мы еще посмотрим!
— Да что там смотреть? Я и так вижу. Пять коней. Значит, рыцарь не из простых. Вельможный пан. С таким, поди, и Желеслав раскланялся, как с равным, не то что… — Шпильман осекся, замолчал, не желая бередить душевную рану спутника.
— Какой бы ни был! Если стал у моста, обязан бой дать.