пишет посол.
Возницын, взявший турецкое посольство в длительную осаду, досаждал им по каждому поводу. Так он решил «на полном серьёзе» поздравить турецких послов с православным праздником Рождества Христова. Англичанин лорд Пэджет, человек сдержанный и флегматичный, узнав об отказе Возницына подчиниться каким-то унизительным для достоинства русского посла требованиям, приходит в ярость, о чём Порфирий Богданович скромно сообщает: «Тогда злояростным устремлением, молчав и чернев, и краснев много, испустил свой яд английский посол и говорит: уж де это и незнамо что… Я, видя его наглость и делу поруку, говорил галанскому послу…, чтоб он того унял», – невозмутимо продолжает рассказ посланец Москвы.
Обстановка на конгрессе была не простой, и дело часто доходило до рукопашной. Посол Речи Посполитой Малаховский на конгресс явился гол как сокол, не имея даже собственной лошади, зато гонором превосходил всех и ради захвата почётного места на конгрессе затеял с русскими драку. Московиты победили.
Участники конгресса поселились на голом берегу Дуная, и Возницыну пришлось терпеть всякие неудобства. Наступила зима, и все жили в палатках. «Здесь стоит стужа великая, и дожди и грязь большая; в прошедших днях были ветры и бури великие, которыми не единократно палатки посорвало и деревьев переломало и многое передрало; а потом пришёл снег и стужа, а дров взять негде и обогреться нечем… Не стерпя той нужи, польский посол уехал… Только я до совершения дела, при помощи божией, с своего стану никуда не пойду».
Вокруг рыскали банды разбойников (на пути в Вену один австрийский дипломат был ранен, а четверо его слуг были убиты). «Я же с помощью божьей доехал от таковых безбедно, однако были от них опасны… Ехал степью с великою бедою и страхом три недели», – сообщает Возницын.
В конце января 1699 г. «мирок» сроком на 2 года был заключен, и П.Б.Возницын писал Петру: «Я сие покорно доношу и очень твоей государевой милости молю: помилуй грешного своего…, а лучше я сделать сего дела не умел».
При таких обстоятельствах лучше сделать было и невозможно!
Отчитавшись перед царём и отдохнув в родных московских пенатах, Возницын снова вернётся на конгресс – теперь уже с новыми инструкциями от Петра, включавшими, между прочим, уступку туркам приднепровских крепостей. Складывавшаяся обстановка диктовала необходимость принятия решительных шагов России в деле подготовки войны на Севере. Его союзники – польско-саксонское и датские королевства – нетерпеливо напоминали об этом царю.
А Возницыну удалось заключить мир и без этой уступки.
«Мирок» Возницына оказался как нельзя кстати и «угодил» к столу с заждавшимися гостями. Гостей в Москве собралось много: датский посланник Поуль Хейнс жил в Москве с 1697 года, прусский посланец фон Принтцен, шведский поверенный в делах Томас Книпперкрон, посланник Речи Посполитой Ян Бокий, а потом, в конце января 1699 года, приехал австрийский посол Гвариент, на пути к Москве находился саксонский посол генерал Г.К.Карлович. Москва стала привлекательной для европейских дипломатов столицей. Путешествие царя в Европу вызвало большой ажиотаж и любопытство, и теперь направить посла в Московию считалось хорошим тоном.
Бранденбургского посланника фон Принтцена Посольский приказ встретил с помпой, включая военный караул и белых лошадей – это был любезный ответ курфюрсту Фридриху, встретившему два года тому назад Великое посольство по высшему протокольному разряду. Фон Принтцен домогался признания за своим курфюрстом королевского титула, но Пётр с этим пока тянул – были дела и поважней. Да и надобно было взамен признания получить от пруссаков хоть что-то на алтарь антишведского дела.
Первой антишведскую инициативу проявила Дания. Когда Пётр ещё стучал топором в Голландии, датчане прислали ему мемориал, содержащий предложение Копенгагена о союзе против шведов. Швеция лишила Данию контроля над проливом Зунд, а Голштинское герцогство, разместившееся на спорной территории Шлезвиг-Гольштейн, вступило в союз со Швецией, скрепив этот союз браком своего герцога Фридриха IV с сестрой шведского короля Карла XII. Но Пётр ждал результатов Карловицкого конгресса и, соглашаясь с идеей датчан в принципе, окончательное решение откладывал до приезда Возницына. Царь всячески обласкивал Хейнса, полюбил этого умного, спокойного и далёкого от всякого интриганства человека, крестил у него сына Петра, родившегося в Москве, и велел набраться терпения и ждать. И вот теперь решающий и долгожданный момент был близок.
22 октября 1698 года, накануне отъезда в Воронеж, где развернулось строительство крупных морских и речных судов, царь в доме у датского резидента Бутенанта встретился с Хейнсом. Пётр попросил представить проект договора и хранить их контакты в тайне. Пока Пётр был в отъезде, король Кристьян V дал полномочия Хейнсу на то, чтобы царь вносил в проект любые изменения при условии обязательства о взаимопомощи.
27 января 1699 года состоялась вторая встреча Петра с П. Хейнсом, а потом 2 февраля, они сошлись снова у Бутенанта, на котором Пётр получил проект договора. 19 февраля 1699 г. договор обсуждался с Хейнсом в Воронеже, но окончательно согласовать его удалось лишь 21 апреля. Оставалось обменяться ратификационными грамотами – подписями и печатями обоих монархов.
Посол императора Леопольда не очень интересовал царя, и он дал ему аудиенцию лишь в сентябре месяце. Мелочной характер австрийца проявился и был замечен помощниками Петра сразу. Гвариента Пётр принял без всякого протокола у себя на дому и даже не дал ему сказать пышную речь при вручении верительных грамот. Пётр, задав обычный вопрос о здоровье императора, тут же рассмеялся и заметил, что сам видел императора позже посла. Посол жаловался, что русские, которым-де в Вене была оказана высокая честь, ведут себя неблагодарно и всячески поносят и передразнивают повадки австрийцев (Лефорт и Головин). На следующий день Гвариент присутствовал на приёме в доме у Лефорта. Датский посол и поляк заспорили о месте. Услышав перебранку, Пётр презрительно произнёс «Дураки!». Секретарь Гвариента записал: «Это общепринятое у московитян слово, которым обозначается недостаток ума».
Не очень жаловал Пётр и польского посла Яна Бокия. Польша, несмотря на то, что имела королём друга царя – Августа, проводила самостоятельную, антирусскую внешнеполитическую линию. Польский посол Малаховский на Карловицком конгрессе попортил Возницыну немало крови. Зато саксонец Карлович понравился царю, и Пётр вёл с ним доверительные разговоры.
2 апреля царь подписал указ о назначении Емельяна Ивановича Украинцева чрезвычайным послом в Константинополь для заключения длительного и прочного мира с турками. Возницын советовал послать к туркам человека опытного, незнатного, но умного. В Воронеже Пётр дал указание построить специальный корабль, который должен был доставить Украинцева в Стамбул. Для обеспечения миссии Украинцева в Голландию 6 августа выехал посол Андрей Артамонович Матвеев, сын убитого стрельцами боярина. В его задачу входило добиться поддержки со стороны Генеральных Штатов и Англии в деле заключения мира с султаном. Матвеев получил также инструкции попытаться привлечь Голландию в антишведский союз, а если это не удастся, то, по крайней мере, договориться о том, чтобы в предстоящей войне Голландия и Англия занимали нейтрально-дружественную позицию.
В Берлин выехал посол Ю.Ю.Трубецкой уговаривать бранденбургского курфюрста вступить в тройственный антишведский союз. Саксонцу Я. Х.Флеммингу, другу и доверенному лицу короля Августа, удалось склонить бранденбургского курфюрста только к оборонительному союзу, но этого было мало – нужно было отговорить Фридриха III от участия в испанских делах и попытаться заинтересовать его делами шведскими.
Эскадра из 12 боевых кораблей и вспомогательной флотилии под командой Ф.А.Головина с Е.И.Украинцевым на борту отплыла из Воронежа 27 апреля. Капитаном на одном из судов был Пётр (Пётр Михайлов), остальными кораблями командовали иностранцы. Во время подготовки похода к Петру поступила жалоба Гвариента на П.Б.Возницына, который своим поведением на Карловицком конгрессе разозлил австрийцев. Жалоба на посла не поколебала доверия царя к Возницыну, который плыл вместе с царём до Азова, где ветеран Карлович вместе с адмиралом Ф.А.Головиным разрабатывал инструкции для миссии Украинцева. Наказ, как всегда, состоял из двух частей: официальной, протокольной и тайной, раскрывавшей существо предстоящих переговоров, и предоставлял Украинцеву большую самостоятельность в действиях: «учинить по своему рассмотрению» или «делать как угодно, только чтобы дело сделать».
5 августа эскадра вышла к Керчи и стала на виду у турецкой крепости. Впечатление турок от появления русской эскадры в одном слове выразил адмирал Крюйс – «ужас». Турки никак не хотели пускать корабли в Стамбул, пугали трудностями плавания по морю, предлагали отправить посольство по суше, торговались по поводу кораблей сопровождения. Тогда Ф. Головин по поручению Петра заявил адмиралу Хассан-паше: «В таком случае мы проводим своего посланника со всею эскадрой». Туркам пришлось пойти на уступки, и скоро линейный 46-пушечный корабль «Крепость» взял курс на Константинополь, а Пётр вернулся в Воронеж, откуда в сентябре 1699 года прибыл в Москву.
В Москве с 26 июля находилось большое шведское посольство (150 чел.) во главе с двумя послами – Ю. Бергенхъельмом, бывшим главным обвинителем Паткуля, и А. Линдхельмом. Шведы прибыли известить царя о вступлении на престол Карла ХII и привезли с собой богатые дары – серебряные изделия германских и шведских мастеров весом 8 пудов 9 фунтов 88 золотников и на сумму 3.245 рублей 26 алтын и 1 деньгу. Таких богатых подарков шведы русским никогда не дарили, и это красноречиво свидетельствовало о намерениях стокгольмского двора с Россией не ссориться.
По тогдашним законам при заступлении нового монарха на престол требовалось подтверждение основных договоров, существовавших между обеими странами. В данном случае речь шла о подтверждении Кардисского мира. Кроме того, шведам надо было заручиться в Москве миром и потому, что Европа наперегонки состязалась в привлечении Швеции на свою сторону в борьбе за испанское наследство, и Карлу ХII надо было своевременно сориентироваться и стать на нужную сторону. Царю Петру Кардисский мир был как нож в сердце, но расторгать его сейчас было бы неразумно. Отсутствие мира означало войну, а воевать со Швецией было ещё ран