Ненавистная, купеческая, чужеродная на теле родины Рига почти не занимала мыслей Паткуля. С большими ожиданиями и надеждами он в сопровождении небольшого отряда двинулся вглубь Лифляндии. Там его ждали товарищи по совместной борьбе, готовые по первому зову ополчиться на шведов и восстановить вековую справедливость! Там, в родовых поместьях дворян, решалась судьба его отечества и далеко идущих планов, взлелеянных за четыре годы изгнания! Рига, как только будет принята новая конституция, а рыцарство восстановлено в своих правах, сама упадёт к ногам победителей, как перезрелый плод.
Каково же было разочарование Паткуля, когда он столкнулся с реальными событиями, а не с фантазиями, нарисованными воображениями эмигранта. Многие дворяне спасались от саксонских войск бегством, оставив им пустые усадьбы. Некоторые оказывали им вежливый приём, но присоединяться к ним и идти на шведов не собирались. В некоторых случаях Паткуль был вынужден пойти даже на реквизицию лошадей, чтобы исключить возможность их угона в рижскую крепость. Повсюду в стране собирались мелкие отряды шведских войск, и бароны уходили к ним. Полковник Магнус Йохан фон Тизенхаузен, наперсник Паткуля по борьбе с редукцией, с отрядом в 350 всадников пробился через заслоны саксонско-польских войск и вошёл в осаждённую Ригу. Для Паткуля такое развитие событий было настоящим шоком. Земля уходила из-под ног, все его планы рушились. Он воочию убедился, что антишведских настроений у рыцарства явно не хватало на то, чтобы преодолеть свои антипатии к Польше. Воспоминания о польском вторжении ещё не изгладились из памяти лифляндцев – уж лучше тогда оставаться под шведами…
Небольшим утешением для Паткуля оказалось и свидание с его любимым Венденом. Там его сердечно встретили трое старых коллег и оппонентов по работе в ландтаге – полковник Будденброк, подполковник Юргенсбург и подполковник Рихтер, которые торжественно ввели его к себе в дом и долго с ним беседовали. Это был бальзам на душу изгнанника, но это было всего лишь приятным исключением из общего правила. Рассылаемые повсюду манифесты, объяснявшие цель вторжения саксонско-польских войск, и охранные грамоты, призванные оградить население от грабежей, не производили на дворян никакого впечатления. Некоторый отклик эти призывы нашли у «коренных» лифляндцев – эстонских и латвийских крестьян и батраков. Они поднимали восстание против… немецких рыцарей и баронов, нападали на опустевшие имения, грабили имущество своих хозяев и с радостью приветствовали иноземцев. Это, конечно же, не входило в намерения Паткуля и его покровителей, и они стали принимать меры к тушению «пожара» с помощью солдат.
Больше всего Паткулю хотелось попасть в свои родные пенаты – в Кегельн, Вайдау, Линден, но, имея при себе охрану из нескольких солдат, он не отважился на путешествие вглубь страны. Пастора Людекуса к тому же уже не было в живых, вместо него в Папендорфе сидел какой-то Йохан Каспар Темпельманн. И тогда Паткуль распорядился доставить Темпельманна в Венден.
21 февраля несколько вооружённых людей прибыли в Папендорф и сообщили испуганному пастору, что его требуют в Венден сам генерал Флемминг и полковник Паткуль! По дороге пастор решил ничего не предпринимать вопреки присяге и совести, а после беседы – обо всём доложить начальству – шведскому, разумеется. Благодаря этому докладу Темпельманна, отправленному графу Дальбергу, мы имеем возможность восстановить атмосферу, в которой тогда пребывал наш неистовый лифляндец.
По прибытии в Венден Темпельманн, прежде чем являться к новым господам, решил было отдохнуть в своей городской квартире, но его, несмотря на раннее утро, доставили в Венденский дворец. В 8 часов перед ним появился высокий незнакомый офицер и представился полковником Паткулем. Имя полковника было известно каждому лифляндцу. Что хотел Паткуль от скромного молодого священника из Папендорфа?
Паткуль не сразу удовлетворил любопытство пастора и начал беседу, задав ему несколько общих вопросов: как давно он занял кафедру, как идут дела в церкви, отремонтирована ли школа и т. п. Темпельманн удивился – неужели из-за этих пустяков нужно было вытаскивать его ночью из постели и под стражей доставлять в Венден? Но потом всё стало на место. На Темпельманна обрушился шквал рассуждений, оправданий и объяснений причин появления Паткуля в Лифляндии в сопровождении иностранных войск. Он, Паткуль, всем сердцем желал иного возвращения на родину, с позволения законных шведских властей, но шведы не оставили ему другого выбора, как воспользоваться услугами чужого потентата. Паткуль говорил и говорил, не замечая, что у бедного Темпельманна появилась странная мысль: уж не из-за того ли на самом деле Паткуль привёл с собой поляков и саксонцев, чтобы вернуться в родные места? А Паткуль сыпал названиями стран, в которых ему пришлось жить последние годы, именами европейских правителей, при дворах которых был принят и которые защитили его от посягательств шведских властей. Он рассказал о визите в Москву, о своей ведущей роли в миссии Карловича, о своём плане войны со шведами, получившем поддержку самого царя (о том, что русские воспринимались в Лифляндии как враги, Паткуль, вероятно, забыл, писал Темпельманн в своём «отчёте» рижскому генерал-губернатору), и, наконец, посвятил собеседника в планы короля Августа в отношении собственно Лифляндии.
– О Боже, – вздохнул Темпельманн, услышав слова о присоединении провинции к католической Польше, – нашей религии грозит опасность!
– Ни в коем случае! – заверил его возбуждённый Паткуль. Он вытащил из шкатулки копию договора с Августом об условиях присоединения Лифляндии и стал доказывать пастору, что Лифляндия получит широкую автономию, что дворяне восстановят свои права, и всё в провинции останется по-старому. Для подкрепления своей аргументации Паткуль, по словам пастора, привлёк даже исследования английского астролога Ханеманна, в которых последний назвал 1700 год счастливым для Лифляндии – в пользу этого прогноза говорило расположение звёзд. В частности, одна маленькая звезда – Скифия – будет оказывать благоприятное воздействие на европейскую политику. «Вероятно, этой звездой он будет сам», – не без иронии докладывал Темпельманн Дальбергу.
Диалога на этой недобровольной встрече не получилось, был страстный монолог, театр одного актёра для единственного зрителя – правда, зрителя проницательного и умного, отлично угадавшего психологическое состояние и верно изобразившего его в своей записке по начальству. Данный эпизод лишь подтверждает предположение о том, в каком удручённом и отчаянном состоянии пребывал Паткуль, вернувшись на родину, какое одиночество и разочарование охватило его после всего увиденного, как сильно он жаждал найти хотя бы отблеск сочувствия своему делу у своих земляков, если он пустился в многочасовой откровенный и подробный разговор с каким-то статистом в его драматическом действе, каковым несомненно был пастор Темпельманн! Вряд ли Паткуль мог предполагать, что, разговаривая с пастором, он сможет повлиять хотя бы на настроения клироса. Нет, ему просто нужен был любой человек, которому он мог бы излить свою наболевшую душу. Несомненно, это были минуты слабости и заблуждения, но они скоро пройдут, и Паткуль выйдет из этого унижения ещё более жёстким, твёрдым и беспощадным проводником собственной идеи.
Из Вендена он написал письмо матери, в котором выразил сожаление о том, что не может увидеть её лично, заверил её в самых трогательных выражениях в своей любви к ней и в неуклонном выполнении перед ней своего сыновнего долга. Это было последнее письмо Паткуля к Гертруде Мёллер. И опять оно попало в руки к его врагам шведам, и мать уже никогда не узнала, каковы были его последние слова к ней. Через несколько месяцев она навсегда покинула этот мир.
В середине марта пала крепость Дюнамюнде, прикрывающая Ригу с моря. Саксонцам нужна была хоть маленькая победа над шведами, и они её добились. Дюнамюнде защищал батальон финских солдат под командованием полковника Будберга, младшего брата депутата Будберга, с которым Паткуль пять лет тому назад ездил в Стокгольм. Первая атака саксонцев была отбита с большими для нападающей стороны потерями: более 400 убитых и столько же пленных. При штурме крепости погиб генерал-лейтенант Карлович. Повторный штурм, назначенный Флеммингом через 2 дня, не понадобился: полковник Будберг счёл дальнейшее сопротивление бесполезным и сдал крепость при условии свободного прохода остатков гарнизона в рижскую крепость. Морские коммуникации Риги были перерезаны, но Рига уверенно и стойко продолжала держаться.
Между воюющими сторонами установилось временное равновесие. В середине марта Флемминг и Паткуль по вызову короля Августа отправились в Варшаву, оставив Пайкуля командовать всеми войсками в Лифляндии. Нужно было позаботиться о доставке под Ригу осадной артиллерии, а также привлечь поляков к более активному участию в войне. Взятие малой крепости Дюнамюнде и её спешное переименование в город Аугустенбург не смогло утешить польского короля. Неудача под Ригой привела Августа в такое бешенство, что он отрубил своему коню саблей голову. Король сразу высказал сомнения в целесообразности продолжения войны, и если бы не Паткуль, то он издал бы приказ о выводе саксонского корпуса из Лифляндии.
Несмотря на неудачное начало военных действий, Паткуль ещё больше укрепил своё положение при саксонском дворе и при самом короле Августе. Вполне понятно – ведь Паткуль не отвечал за боеспособность саксонского корпуса в Лифляндии, ответственность нёс главнокомандующий, любимец Августа генерал-лейтенант Я.Х.Флемминг. Паткуль же с этого момента сосредоточил в своих руках всю переписку короля по бюджетным и военным вопросам, оставив за собой обязанности главного его дипломатического советника. Так он контрассигновал все охранные грамоты Августа для Лифляндии и инструкцию саксонскому послу фон Лангу в Москву. В инструкции послу предлагалось довести до сведения царя Петра пожелания дрезденского двора, то есть Паткуля: действовать в Лифляндии осторожно, дипломатично, следуя примеру саксонцев не вводить в Ингерманландию и Финляндию казачьи и татарские отряды; дворянству обещать отмену редукции и по возможности воздерживаться там от грабежей, насилия и увода в полон гражданского населения.