Сохранилось письмо Паткуля к Августу, написанное именно в этот период. Паткуль в резких тонах протестует по поводу совершённого над ним беззакония и тех страданий, которые ему пришлось пережить: «Подобного нарушения международного права история ещё не знала». Он жалуется также на грубое обращение стражи, на дурное питание и неоправданное ограничение передвижения. Заключённому было бы легче перенести любые страдания, в том числе и не «приличествующий моему статусу позорныйц побег», чем те, которые выпали на его долю в Кёнигштайне. Потом он узнал, что его собираются передать в руки шведам и лишить самой жизни. Поэтому он должен теперь позаботиться о спасении своей души, чтобы из надёжного укрытия защититься от клеветы и наветов. Он не совершил ничего предосудительного, а выполнял лишь долг перед царём, следовательно, он ни перед кем, кроме Бога и царя, отчитываться не намерен. Он вынужден прибегнуть к побегу исключительно из соображений совершённого над ним насилия и произвола.
Создаётся впечатление, пишет Эрдманн, что письмо специально извращает действительное положение вещей, чтобы обеспечить алиби как самому автору, так и коменданту крепости на случай побега Паткуля. И действительно, к письму приложена записка, написанная рукой Паткуля, которая ставит все точки над «i»: «Я специально составил это письмо в таких выражениях, из которых можно было бы сделать вывод, что я вынашиваю планы мести к Вашему Королевскому Величеству и чтобы шведы увидели и поверили, что я не только представлю В. К. В. в положительных тонах царю, но наоборот постараюсь сделать всё, чтобы испортить Вам репутацию. Итак, В.К.В. должны сделать так, чтобы это письмо попало к шведам. Впрочем В. К. В. может быть уверенным в моей верности, подтверждения которой не замедлят проявиться. Но об этом никто не должен знать, а записку следует сжечь. Интересы и благосостояние В. К. В. в данных условиях требуют этой хитрости…»
Всё это похоже на правду. Великому мистификатору выпала возможность снова вспомнить о своём искусстве. Курфюрст и здесь не изменил своему характеру, не позабыв обеспечить алиби и себе, чтобы даже тень подозрения в соучастии при организации побега Паткуля не пала на его голову. Это было частью той договорённости, которая была достигнута между двором, Циглером и Паткулем. Курфюрсту казалось, что достаточно было предъявить шведам это письмо Паткуля, чтобы считать себя непричастным к событиям. А, главное, будет удовлетворён царь. Задумано было замечательно – что и говорить: и овцы целы, и волки сыты!
Вместе с этим письмом в архиве лежит мартовское письмо Паткуля к Анне Айнзидель. Вот несколько слов из него: «Ангел мой, ваше приятное послание от 5 числа обрадовало меня особенно, желаю только успеха в выполнении Ваших уверений. Всё, что для этого осталось сделать, должно прийти оттуда. Здесь всё готово…» Далее следуют заверения в любви и выражения надежды на скорое воссоединение. Из текста письма следует, что со стороны невесты и её отца тоже предпринимались какие-то меры, способствующие побегу узника Кёнигштайна.
Второе письмо – последнее – было вероятно написано в апреле 1707 года. Из него следует, что подготовительные меры семейства фон Руморов где-то не сработали, однако надежда Паткуля на освобождение не угасла, поскольку попытка вызволить его из тюрьмы возобновилась:
«…Надеюсь на Бога, что всё получится. Мой план – прямо отправиться к царю; только бы пробраться к нему и только бы Краков был занят царскими войсками. Итак, мой ангел, ты скоро получишь от меня известие… Как только гости (шведы, Б.Г.) уберутся из страны, я прибуду в удобное местечко, где мы обо всём поговорим… Моими оставшимися вещами можете распорядиться по своему усмотрению, или оставьте их на хранение у коменданта до первого востребования…» Далее Паткуль рекомендует невесте и будущему тестю позаботиться о своей безопасности, потому что шведы, уходя из Саксонии, могут совершить по отношению к семейству какую-нибудь пакость. Напоследок он вспоминает о своём кучере Сервасе, не забывает о своём арестованном секретаре Хайнрихе и просит по возможности принять меры по его освобождению тоже[69].
В последнем абзаце текста Паткуль просит невесту передать отцу, что он написал «жёсткое письмо королю, чтобы оправдать его в глазах шведов, если они заподозрят его в поддержке побега» и уверяет фон Румора в своём расположении к Августу, несмотря на причинённые страдания. Последнее предложение письма посвящено курфюрстине Анне Софии – Паткуль просит фон Руморов передать ей искреннюю благодарность за помощь и пожелания всего наилучшего.
В этом последнем письме Паткуль предстаёт перед своими близкими таким, каким они его знали раньше. Несмотря на колоссальное напряжение, в котором он находился накануне побега, зная, что в случае неудачи ему грозит смерть, он больше пишет не о себе, а посвящает много ласковых и тёплых слов своим близким. «Это – прекрасный человеческий документ, которого от Паткуля последних лет жизни вряд ли можно было ожидать», – пишет Е. Эрдманн.
В архиве хранятся ещё две записки Паткуля. Одна из них, узкая полоска упаковочной бумаги, была предназначена для его сообщников за пределами крепости. В ней Паткуль поставил следующие вопросы:
– Когда он спустится к подножию стены, где ему искать лошадей? Они не должны находиться близко к стене, чтобы их не обнаружила стража.
– Когда на место прибудет офицер? Унтер-офицер?
– Калитка должна быть открыта сзади, чтобы увидеть его, не появляясь на виду у стражи.
Нам здесь не всё ясно – в частности, в последнем указании заключённого о калитке, но адресат, находившийся в контакте с Паткулем, вероятно хорошо понимал, о чём шла речь.
Записка, судя по всему, в руки сообщников не попала – либо её кто-то перехватил, либо она не отсылалась вовсе и была найдена в бумагах Паткуля позже.
Второй документ – памятка по форме, предназначенная, по всей видимости, Циглеру. Вот её дословный текст:
А) Если он уже будет вне крепости, и объявят тревогу, ворота крепости должны быть заперты целый день, чтобы никто снаружи ничего не узнал, а находящиеся поблизости шведы не могли его преследовать.
Б) У решётки не должно быть поста, чтобы часовой солдат потом не проболтался.
В) Курьер, который будет послан в Дрезден с известием о побеге, должен хранить молчание и по пути об этом не говорить, а ждать, пока слухи распространятся сами. Таким образом, я при побеге получу фору.
Судя по всему, Паткуль планировал спуститься из окна камеры на верёвочной лестнице и немедленно уйти из Саксонии через богемскую границу. Кто конкретно помогал Паткулю в организации побега, не известно. В первой записке упоминаются офицер и унтер-офицер, но они вряд ли были саксонцами – Август не стал бы рисковать и привлекать к этому деликатному делу своих подданных. Да и Паткуль вряд ли бы согласился на то, чтобы привлекать к такому ответственному делу саксонских военных. Это могли быть офицеры из русского корпуса, которые после Альтранштедтского мира по требованию Карла XII должны были быть выданы шведам в качестве военнопленных, но вовремя ушли через границу и служили теперь в австрийской армии, как и планировал в своё время Паткуль (в мае 1707 года по требованию царя русский корпус был возвращён в Россию).
Е. Эрдманн даже указывает на возможного сообщника Паткуля, подполковника германского происхождения Шелле, который ещё в конце 1705 года, сразу после ареста Паткуля, выехал в Гродно, чтобы заступиться за своего бывшего командира перед Петром и Августом. Саксонцам подполковник тогда сказал, что его вызвал к себе в Гродно король Август, но на самом деле он ехал по поручению невесты Паткуля и финансировался её отцом фон Румором. Недруги Паткуля прознали про это и предупредили Августа, чтобы тот отослал подполковника обратно. Но Шелле короля не послушался и, убедившись, что царя в Гродно уже не было, выехал вслед за ним. Если ему удалось получить у Петра аудиенцию, то вполне возможно, что царь не возражал против организации бегства своего посла из саксонского плена.
Планам Паткуля и его сообщников не суждено было сбыться. Накануне побега из Дрездена в Кёнигштайн по поручению курфюрста прибыл фон Арнштедт. Он встретился с Циглером, а потом вошёл в камеру к Паткулю и сообщил, что у ворот крепости находится шведский отряд, чтобы забрать Паткуля с собой. Трудно представить то внутреннее смятение и возмущение, которое испытывал фон Арнштедт при выполнении своей миссии – своей рукой воткнуть кинжал в сердце друга! Ещё трудней вообразить, в каком шоке пребывал бедный заключённый, услышав эти роковые слова.
Что же случилось? Шведы прибыли раньше, чем рассчитывали Август и его советники? Или перепуганный последствиями побега Паткуля Август в последний момент передумал и вызвал солдат Карла XII? Шведский посол Седерхъельм уже дважды появлялся в Дрездене и требовал выдачи Паткуля. Почему в самый канун побега произошёл срыв, мы возможно никогда не узнаем. Архивные документы на этот счёт молчат.
О. Шёгрен высказывает версию, согласно которой комендант Циглер потребовал от Паткуля за свои услуги вознаграждение, показавшееся последнему чрезмерным. И пока они торговались, в Кёнигштайн прибыл шведский отряд. Версия эта маловероятна: во-первых, она не нова и уже высказывалась в связи с аналогичным эпизодом, в котором выступал комендант Зонненштайна Корнберг, во-вторых, вряд ли бы в такую минуту Паткуль стал препираться с Циглером о размере вознаграждения – слишком высока была цена жизни, а в-третьих, вряд ли дисциплинированный генерал стал бы требовать от заключённого какие-то деньги, когда побег был санкционирован самим Августом. Одно то, что конвой состоял из 30 человек и для выполнения приказа прибыл в Кёнигштайн глубокой ночью, на которую готовился побег, свидетельствует о том, что шведам было известно о нём заранее. Для конвоирования б