еспомощного заключённого хватило бы и полудюжины солдат. Напрашивается единственный вывод: Август всё-таки ещё раз предал Паткуля! Сообщники Паткуля в случае столкновения с конвоем никаких шансов на успех не имели.
…Паткулю в этот последний час предоставляют возможность написать письмо. И он пишет это письмо не к невесте, единственному близкому человеку в этот момент, а к царю Петру. Это письмо написано кровью возмущённого и раненого несправедливостью сердца. Оно довольно длинное, и мы постараемся передать здесь основные моменты. В эти минуты Паткуль отбрасывает все условности и называет вещи своими именами – во всём виноват лицемер Август. И царь должен был узнать об этом.
Всему миру курфюрст пытается доказать, что во всём виноваты его министры, но почему же тогда он не отменил их решение и оставил всё как есть? Если он не хотел передать его в руки шведам, так почему же он не отпустил его заблаговременно? – спрашивает Паткуль. Да потому, что царский посол был Августу помехой на пути к сепаратному миру со шведами. У Паткуля нет никаких сомнений в том, что одобренный Августом план побега был просто ловушкой – курфюрст усыпил его бдительность, а когда до побега оставались считанные часы, он вызвал к воротам Кёнигштайна шведский патруль. Первым шагом, который должен был предпринять царь, узнав об аресте своего посла, должен был быть арест и взятие в заложники посла Саксонии, и тогда Паткуля бы сразу отпустили. Он, верный слуга царя, не заслужил к себе такого несправедливого отношения. Если царь поверил клеветническим измышлениям Августа и его министров и оставил своего верного слугу на произвол вероломным союзникам, то пусть тогда его рассудит Бог, с горечью пишет Паткуль.
Пунктуальный чиновник, Паткуль не хочет сойти в могилу обманщиком или проворовавшимся должником и в этом последнем письме к царю даёт подробный отчёт в расходовании казённых денег. Он указывает, что предоставлял кредит Августу из собственных денег и что курфюрст к тому же является его должником! Содержание за три года, не выплаченное царём, Паткуль просит перевести на имя своей невесты. «Такой верный слуга достоин и верного господина», – горько прибавляет Паткуль и просит царя сообщить всем о вероломстве Августа и оправдать своего преданного слугу в глазах всего мира.
Относительно дальнейшей своей судьбы у Паткуля не было никаких иллюзий.
Казнь
Я, нижепописавшийся, удостоверяю, что совместно с генерал-адъютантом Арнштедтом 6 апреля в 12 часов ночи принят арестант Йохан Рейнхольд Паткуль, в чём и подписываюсь.
Крепость Кёнигштайн, 6 апреля 1707 года
Е.ф.Фитингхоф. Отто Рейнхольд Штакельберг
Так выглядит расписка двух «шведских» офицеров, командовавших шведским конвоем, переданная правительству Саксонского курфюршества. Офицеры были лифляндцами, земляками Паткуля, и это совпадение было не случайно: Карл XII специальным приказом выбрал офицеров и солдат Лифляндского полка и поручил им доставить «преступника Паткуля» в шведский лагерь. Король решил показать устрашающий пример для всех других лифляндцев, изменивших Швеции.
Паткуля заковали в кандалы и отконвоировали в близлежащую деревню Диппольдисвальде, где был расквартирован Лифляндский полк. Арестованного привели на квартиру к командиру полка полковнику Мейерфельдту, а тот отдал распоряжение доставить его в цепях на помещичью усадьбу в Рингхардсгримма и охранять до утра.
Весть об аресте Паткуля быстро распространилась по Европе. Узнал об этом и царь Петр. Он весь кипел от злобы на курфюрста и написал возмущённые письма к венскому, копенгагенскому, лондонскому и гаагскому дворам. Паткуля, писал царь английской королеве Анне, «нашего невинного посланника» арестовали самым «неслыханным образом» и выдали его злейшим врагам на погибель. При этом король Август «свято» заверял царя, что никогда и ни при каких обстоятельствах этого не случится. Царь просит королеву попытаться облегчить участь Паткуля и создать ему хотя бы условия, достойные его положения.
Попутно Пётр решил попытаться прозондировать мнение Карла ХII о мире с Россией, благо вся Прибалтика была им уже завоёвана. В апреле 1707 года в Альтранштедт выехал английский герцог Джон Черчилль Марлборо, слывший одним из лучших полководцев и дипломатов Европы. Герцог славился удивительным даром уговаривать людей и непомерным корыстолюбием. За свои услуги он запросил у царя 200 000 ефимков и доход с какого-нибудь русского города, к примеру с Киева или какого-нибудь Владимира. В случае успеха миссии царь обещал также подарить герцогу крупный рубин, «какого на всём свете нет», и наградить орденом Святого Андрея Первозванного. Д.Ч.Марлборо дал согласие выступить в пользу Петра только после упоминания рубина. При этом задание царя было всего лишь сопутствующим – королева Анна поручила Марлборо прежде всего выяснить, не согласится ли Карл ХII в войне за испанское наследство присоединиться к антиавстрийской коалиции, и добиться смягчения шведско-австрийских противоречий.
В Альтранштедте Марлборо в льстивых и «цветастых» выражениях сказал Карлу, что приехал специально изучать его военное искусство. Это сразу не понравился королю, и он в течение всей аудиенции старался не замечать герцога вовсе. Карл демонстративно на шведском языке вёл беседу с английским послом Джоном Робинсоном, а посол переводил кое-что для герцога на английский. Можно было общаться на французском, но Карл принципиально не захотел этого делать.
Герцог, конечно, адекватно оценил обстановку и не торопился выкладывать предложение царя, с удовлетворением отметив, что король с радостью говорит о победе союзников над Францией. При одном имени царя глаза Карла зажигались злобной воинственностью. К тому же Марлборо заметил на столе у короля карту России и понял, что слов тратить не надо: шведы оставят в покое Вену и пойдут на восток. О рубине и царском вознаграждении пришлось забыть. Замолвить слово о Паткуле Марлборо забыл вообще.
Зато Робинсону удалось поговорить о Паткуле с графом Пипером. Англичанин в своём демарше сделал упор на нарушении Саксонией и Швецией международного права. Пипер холодно ответил, что вины Швеции никакой нет – обвинение в нарушении международного права касается только тех, кто арестовывает послов и выдаёт их властям другого государства. Возразить на это замечание было трудно. Единственная возможность, которая существует для Паткуля, писал Робинсон в Лондон, это обращение к королю Карлу с «компетентным представлением». Наивный Робинсон: он полагал, что для Карла существовали «компетентные заступники»!
Других отзывов на призыв Петра I оказать помощь Паткулю не известно. Вена постоянно находилась в состоянии страха от «дикого тигра» Швеции, остальные, убедившись в тщетности английской попытки, остались в стороне. Никто не хотел ссориться с грозным шведским королём, в войне за испанское наследство никто не рисковал обратить против себя сильную шведскую армию.
Несомненно, что время для решительных шагов по освобождению Паткуля было упущено. Уповать на помилование Паткуля Карлом XII и надеяться теперь на милосердие шведского короля было также бесполезно, как апеллировать к чувствам его знаменитых ботфортов. Ульрика-Элеонора, любимая сестра Карла, побуждаемая вероятно своей прабабкой, попыталась было вступиться за Паткуля и написала брату письмо, но в ответ получила вежливую и холодную отповедь с назиданием не вмешиваться не в своё дело.
Действовать, конечно, надо было тогда, когда Паткуль находился ещё в руках саксонцев. И с горечью и сожалением приходится констатировать, что ни сам царь Пётр, ни канцлер Головин так и не проявили настойчивости и истинной заинтересованности в том, чтобы вырвать Паткуля из рук Августа и его коварных министров. Ф.А.Головин в течение 1705 и 1706 г.г. болел и в марте 1707 года – за месяц до выдачи Паткуля шведам – умер, и это в какой-то мере снимает с него часть вины за преступную бездеятельность по делу Паткуля. Сменивший Головина на внешнеполитическом поприще статс-секретарь Пётр Шафиров явно не был настроен в пользу Паткуля – во всяком случае, его поведение в этом вопросе представляется непоследовательным и, по меньшей мере, безразличным.
Несомненно, царь нёс тяжёлое бремя управления государством и ведения войны со шведами. Он тоже в это время был тяжело болен, сильно нервничал перед шведским вторжением в Россию и находился в постоянных разъездах и хлопотах. Но если он всегда находил время для попоек и развлечений, то при желании мог бы найти время и для того, чтобы как следует заняться делом Паткуля. Тем более что арест царского посла в Дрездене не был уж такой мелочью, о которой можно было бы позабыть. В конце концов, он наносил урон и авторитету царя, и неприятно ущемлял престиж России в Европе. Но царь, вместо того чтобы решительно и твёрдо заявить о своих претензиях, играл в дипломатию, ограничивался робкими напоминаниями и спорадическими просьбами в адрес Августа и оказался не на высоте своего понимания случившегося. Конечно же, хитрый саксонец это видел, а потому и не собирался выпускать Паткуля из своих рук.
В сентябре шведская армия, снова через австрийскую Силезию, вышла из Саксонии и вернулась в Польшу. Паткуль с лифляндским полком Мейерфельдта, закованный в цепи, ехал в закрытом возке, в котором для проникновения свежего воздуха были проделаны дырки. У города Калиша передовой дозорный лифляндцев, когда поил лошадей, подвергся нападению русских кавалеристов и попал в плен. Он был доставлен к командиру отряда, полковнику Шульцу, и добровольно сообщил, что в полковом обозе они везут с собой пленного – бывшего царского посла Паткуля. В распоряжении Шульца находились около 700 драгун и примерно столько же калмыцких всадников – достаточно грозная сила, чтобы попытаться отбить пленного Паткуля, тем более что лифляндцы Мейерфельдта вряд ли стали бы чинить ей какие-то помехи. Пленный лифляндец, вероятно чтобы соблазнить конников Шульца лёгкой победой, на допросе утверждал, что в полку совсем нет пороха (что вряд ли соответствовало действительности, потому что из Саксонии шведская армия вышла при полном боевом комплекте, хорошо оснащённой, никаких боёв не вела и порох не тратила).