Эти анатомические Венеры, которых называли также «распоротыми красавицами» и «вскрытыми Грациями», можно назвать предметами, находящимися на стыке искусства и науки. Совершенно очевидно, что эти куклы предназначались для изучения студентами-мужчинами, которые должны были испытывать некоторое почтение к такой красоте. Возможно, студентам было легче лицезреть неизбежную смерть в образе представительницы противоположного пола. Вероятно, студенты не отождествляли себя с куклами, в отличие от меня, когда я столкнулась с куклой мертвой женщины на съемках фильма и увидела ее спутанные волосы и гладкую кожу. Или это была попытка приукрасить неприятную правду красивой оболочкой? Однако эти Венеры предназначались также для демонстрации красоты божьего творения, красоты не только внешней, но и внутренней, красоты органов и систем. Каковы бы ни были побудительные мотивы, аудиторию привлекало с первого взгляда таинство жизни, пола и смерти.
Но почему секс и смерть считаются неотделимыми друг от друга? Логично было бы предположить, что связь заключается в том, что секс зачинает жизнь, а смерть ее обрывает, замыкая круг жизни. Французы называют оргазм «маленькой смертью», возможно, воздавая этим должное связи между двумя величайшими таинствами жизни. У некоторых живых существ спаривание начинается с бурного всплеска всех жизненных сил, а заканчивается смертью, а во многих художественных произведениях подростки влюбляются в зомби и вампиров.
Мы часто пытаемся поднять во время работы себе настроение, отпуская шуточки, невзирая на присутствие врача, и часто этот юморок отдает юмором висельников. Однажды, помогая врачу на вскрытии, я заметила, что у мужчины, умершего от сердечной недостаточности, один из пальцев левой руки был белее, чем остальные – более розовые – пальцы.
– Что это? – спросила я доктора Джеймсона, занятого наружным осмотром.
Он мельком взглянул на палец и ответил:
– А, это вибрационный белый палец, – небрежно ответил он.
– Вибрационный белый палец?
Я не могла понять, что это такое, и доктор Джеймсон объяснил:
– Это нарушение кровообращения, что-то вроде синдрома Рейно – от использования вибрирующих инструментов.
Я испугалась настолько явственно, что доктор рассмеялся.
– Нет, я имею в виду не дрель, – сказал он и подмигнул.
Я залилась краской.
Хуже того, он еще добавил:
– Вы же не пользуетесь отбойным молотком в постели?
Я покачала головой и опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом.
– Значит, все будет в порядке, – он улыбнулся и, как ни в чем не бывало, приступил к вскрытию.
Мне же в тот момент хотелось провалиться сквозь землю.
Работая техником морга, я очень рано столкнулась со связью между сексом и смертью, которая может быть не только символической, но и буквальной, как, например, в одном случае эротического самоудушения.
– Никогда не рассказывай никому о том, что ты сейчас видишь, – сказал мне Эндрю однажды, напустив на себя многозначительный вид.
Эндрю вообще очень экспрессивен. Любое чувство находит отражение в выражении его лица, и иногда с ним было очень трудно из-за этого разговаривать. Он был очень приятен, когда находился в хорошем расположении духа, и всегда улыбался. К сожалению, такое случалось с ним нечасто. На этот раз он был мрачен, что говорило о серьезности случая.
С трепетом открыв мешок, я увидела то, что уже видела не раз: это был мужчина с раздутым лицом, высунутым языком и петлей, затянутой вокруг шеи. Правда, чем-то это отличалось от обычного повешения, которое мне уже приходилось видеть. Между петлей и шеей были проложены носки.
– Зачем здесь носки? – спросила я у Эндрю, вскинув от удивления брови (наверное, его экспрессия была заразной).
– Это эротическое самоудушение, – ответил он мне. – На самом деле, этот человек не хотел покончить с собой и проложил носки между шеей и петлей, чтобы веревка не терла ему кожу.
Это логично, подумала я, но не спросила Эндрю, откуда он это знает…
Когда труп был извлечен из мешка полностью, стало ясно, что это не самоубийство, а пошедшая криво любовная игра: на покойнике были надеты дамские трусики и чулки. Я даже подумала, что, вероятно, он был убит, а затем переодет – во всем его облике было что-то очень странное. Если, допустим, вы убили своего врага и хотите спрятать концы в воду, вы можете устроить нечто подобное с телом. Но патологоанатом уверил меня, что это маловероятно. Для начала, есть признаки, говорящие о том, что человек повесился сам – например, положение узла на петле. Есть и косвенные признаки – следы наркотиков в крови, гостиничный номер, забронированный на вымышленное имя, порнографическая программа, идущая по невыключенному телевизору и т. д.
– Это очень типично, очень типично, – сказал патологоанатом.
– Типично? – воскликнула я. – И насколько же это типично?
Я поняла, что ответить на этот вопрос довольно трудно. Хотя, как я уже говорила, коронер не производит вскрытие, он все же играет в нем заметную роль, так как надзирает за проведением расследования. Такие расследования проводят в случаях насильственной или неестественной смерти, в связи с чем коронер может возбудить дело. Коронер, по сути, должен ответить на четыре вопроса: кто был умерший, как, когда и где он умер? Если есть подозрение на эротическое самоудушение, то особую остроту приобретает вопрос «как?» Семья может сильно расстроиться из-за вердикта «несчастный случай», так как он подразумевает что-то необычное и не вполне нормальное, а коронер не уверен на сто процентов, что смерть была преднамеренной и, поэтому не хочет называть происшествие самоубийством. Таким образом, окончательное решение остается «открытым». Это означает, что статистика таких случаев является весьма спорной и ненадежной. Говорят, что в США ежегодно от эротического самоудушения умирает от пятисот до тысячи человек, как правило, мужчины. Надежной статистики относительно Великобритании не существует.
В таких случаях самую надежную информацию черпают из наружного осмотра, и самыми важными данными являются одежда и странгуляционная борозда на шее. Кроме того, разгадке причины способствуют обстоятельства смерти. Так зачем, в таком случае, вообще нужно вскрытие? Если все так очевидно и ясно, то почему бы не сертифицировать гибель человека, как смерть от удушья, и закончить на этом все исследование? Это невозможно по двум причинам. Во-первых, причиной смерти могло стать какое-то заболевание, которым страдал умерший. Возможно, человек, игравший со смертью, имел основания пренебречь предосторожностями. Возможно, он страдал неизлечимой болезнью, о которой ничего не говорил своим родственникам, например, о СПИДе или раке. Это было бы важно для родственников и бывших супругов. Во-вторых, Всемирная Организация Здравоохранения тоже должна знать правдивую статистику, и поэтому ее информируют о распространенности тех или иных заболеваний, чтобы можно было осознанно решать, на лечение каких заболеваний надо, в первую очередь, направить ресурсы и деньги. Аутопсия призвана не только помочь определить непосредственную причину смерти, но и внести свой вклад в знание о распространенности болезней в мире.
В этом случае мы наткнулись на странный сюрприз. В то утро, обследуя тело, мы обнаружили затычку в прямой кишке, которая была засунута так глубоко, что мы не сразу ее обнаружили. Я извлекла ее, потому что мне казалось более пристойным похоронить человека без этой штуки в анусе, а я умела извлекать оттуда инородные предметы после того, как научилась набивать прямую кишку марлей, когда помогала Саре бальзамировать покойников. Мне, действительно, не хотелось отдавать покойного семье с такой неприятной особенностью. Как они могли это воспринять? В конечном счете, наша задача – оставить покойника, насколько это возможно, в его естественном состоянии, сделав его как можно более совершенным, как снаружи, так и внутри. Затычка в прямой кишке не входит в уравнение «естественного состояния», но, положив ее в мешок, я надолго задумалась.
Самое поразительное в человеческом теле – это то, что все ткани выглядят по-разному, но все они имеют смысл и место, даже странный желтый фартук большого сальника, защитным одеялом покрывающий кишки. Это чудо какой-то сверхъестественной инженерной мысли, пусть даже люди часто пытаются манипулировать им с помощью веревок и инородных предметов, которые они засовывают в свои естественные отверстия.
Таков взгляд на ландшафт человеческого тела, так сказать, с передовых позиций. Иногда после первого разреза – того момента, когда занавес плоти открывается и обнажает ребра – мы видим патологию, которая помогает определить причину смерти: возможно, в животе накопилось много желтой жидкости (это явление называют асцитом), или мы увидим множественные переломы ребер. Иногда, как говорила Элизабет Бронфен, «…разрезав тело, вступив в лабиринт неведомого, мы, подчас, приходим к самим себе…» Как бы то ни было, ты уже внутри, и хода назад нет. Единственный выход – это копать глубже.
Глава 6Грудной блок: «Дом не там, где находится сердце»
Я – гробовщик моего сердца. Каждый день я иду и извлекаю потрепанные остатки, кладу их в маленький гроб и хороню в глубинах памяти только для того, чтобы сделать то же самое завтра.
Я довольно часто смотрю фильмы ужасов, и сюжет обычно начинается с фразы: «Этот дом был построен на поле древних индейских захоронений!» или «В этом детском доме раньше находилась лечебница для слабоумных!», и, естественно, сразу становится понятно, почему в этом доме дети становятся одержимыми, а в шкафу оказывается дверь, ведущая в ад, и все такое прочее в том же духе.
Такие сюжеты нисколько меня не задевают и не пугают.
Приехав в Лондон, я поселилась непосредственно у кладбища, за углом находилась тюрьма, а напротив – психиатрическая больница. Если к этому добавить еще и индейское захоронение, то моя жизнь могла бы стать сюжетом какого-нибудь, снятого под очередной Хэллоуин, телевизионного ужастика. Но я отвлеклась. Что же заставило меня покинуть мой уютный дом и попытать счастья в обстановке, напоминающей клише фильма ужасов? Отчасти, это было желание копнуть глубже, больше узнать, испытать свою квалификацию техника морга на более высоком уровне. Мне хотелось поменять течение моей жизни, избавиться от уже порядком надоевшей рутины.