В первый день я старалась быть приветливой со всеми, хотя, на самом деле, страшно нервничала – сказался год работы с четырьмя мужчинами, которые всячески пытались показать мне превосходство мужского племени над женским. Но теперь, одинокая и готовая к общению, я прекрасно себя чувствовала, оказавшись в женском обществе и в абсолютно иной обстановке. Такое изменение было мне просто необходимо.
Когда в то утро мы сели выпить кофе и познакомиться, я вдруг заметила на столе возле компьютера журнал «Максим».
– «Максим»? Это же мужской журнал? Наверное, это Хуана, нет? – спросила я, заговорщически подмигнув.
Девушки рассмеялись, а Шэрон, старший техник морга и, теперь, моя близкая подруга, ответила:
– Нет, мы купили его, потому что там напечатана большая статья о похоронном бюро, с которым мы сотрудничаем – «Андерсон Морган», из Южного Лондона.
– А, вот как, – сказала я и с интересом перелистала журнал. Я быстро нашла шесть страниц, посвященных «Андерсон Морган». Контора оказалась известным семейным предприятием, которое часто фигурировало в телевизионных программах и организовывало самые престижные похороны.
Я остановила взгляд на фотографии, на которой был изображен один из работников фирмы, который показался мне весьма привлекательным: каштановые волосы, сильные руки скрещены на груди поверх классического зеленого пластикового фартука. Подпись гласила, что это Томас, бальзамировщик похоронной конторы. Желая поддержать разговор, я воскликнула: «О, что это за красавчик?» и протянула журнал девушкам, чтобы и они посмотрели на Томаса. Среди девушек была одна, по имени Тина – менеджер морга.
– Этот красавчик – муж Тины, – улыбнувшись, сказала Шэрон.
– Да бросьте, – отреагировала я, вскинув брови. Я думала, что надо мной, как над новенькой, решили подшутить.
– Нет, серьезно, – сказала Тина без тени улыбки. – Это мой муж.
Я только что назвала красавчиком мужа своего менеджера.
Хорошее, многообещающее начало.
Сказать, что сотрудники морга Святого Мартина были все время заняты – это значит ничего не сказать. Госпиталь Святого Мартина один из самых крупных лондонских госпиталей с большим моргом, который принимает по направлению местного коронера трупы, подлежащие судебному вскрытию. Таким образом, умершие поступают в морг как из госпитальных отделений, так и со стороны. Так как у моего нового морга был высокий статус, он принимал и трупы из группы высокого риска – которыми мне, как старшему технику, предстояло заниматься – не только из Лондона, но и из таких отдаленных мест, как Брайтон и Ипсвич. Я была занята всегда, весь рабочий день. Официально мы работали с восьми до четырех (если не были на дежурстве), но я всегда приходила на работу в половине восьмого, чтобы заварить кофе, потому что, поверьте мне, мы не могли без него обойтись. Очень часто я уходила домой не в четыре, а ближе к шести, а, иногда, и к семи.
Обычно с утра я вскрывала два трупа из группы высокого риска – туберкулез, ВИЧ и гепатит, так как это были самые распространенные тогда причины подобной смерти. Мне нравилась трудность этой работы. Для вскрытия трупов высокого риска было выделено отдельное помещение и особый набор инструментов. Эти трупы, ни в коем случае, не должны были попадать в общую прозекторскую, где работали практиканты и сертифицированные техники. Общий прозекторский зал был в госпитале Святого Мартина такой же большой, как в «Метрополитен», и даже больше, потому что здесь был специальный стол для вскрытия младенцев и рентгеновский аппарат в дальнем углу (а не в отдельном помещении). Вдоль стены на уровне второго этажа тянулась галерея, с которой вскрытия наблюдали студенты-медики – это было частью их подготовки. Но я любила свою отдельную епархию – прозекторскую для трупов из группы высокого риска. Я работала с увлечением, с нетерпением ожидая прихода веселого, талантливого и загадочного профессора Алоизиуса Сент-Клера. Он носил такую же шляпу, что и Индиана Джонс и иногда, переодеваясь для работы, снимал ее в последнюю очередь. Однажды я вошла в прозекторскую и обнаружила там Сент-Клера в одних трусах и шляпе, но он, казалось, нисколько не смутился. Уперев руки в бока, он просто сказал: «Карла, нам понадобится много этикеток, потому что будет очень много проб». Я стояла, стараясь смотреть на что угодно, кроме его голой груди и трусов. «Да, хорошо, профессор», – выпалила я и опрометью бросилась прочь, радуясь возможности ретироваться.
Одной из моих обязанностей, как старшего техника морга, стала обязанность хоронить умерших детей.
Этого я, честно говоря, не ожидала.
В каждом госпитале есть центр брошенных детей, так же, как это было и в «Метрополитен», но я не знала, насколько тесно сотрудничают эти два учреждения. Например, если центр был завален бумажной работой, а у нас было относительно спокойно (не подумайте, что такое случалось часто), то одна из нас поднималась наверх – помогать. Это была полезная для нас практика, так как мы узнавали все подробности и обстоятельства смерти, а, кроме того, учились решать административные вопросы, связанные со смертью.
У многих госпиталей есть фонд, который используется для оплаты самых дешевых похорон. Это касается неопознанных трупов, а также умерших, чьи родственники не в состоянии оплатить погребение. После представления соответствующих документов, им оказывают финансовую помощь из фонда. Прощание с умершими взрослыми происходило наверху. То, что приходилось делать мне с умершими детьми, я делала в подвале. Я не думала, что будет много ситуаций, в которых родители не захотят сами организовывать и проводить похороны своих детей – я хоронила всех умерших эмбрионов старше 24 недель беременности, а всех, кто умирал на более ранних сроках хоронила Шэрон – но оказалось, что это весьма распространенное явление, и мне приходилось хоронить от десяти до пятидесяти детей в месяц. Я не ожидала такого потока, потому что многие похоронные конторы делают большие скидки на детские похороны, и они обходятся родителям дешевле, чем обычное погребение, но реальность была именно такова.
Организация таких похорон требовала составления множества документов, как и все, что сопряжено с работой морга, а также тесного контакта с конторой Андерсон – Морган, которая брала на себя практическую часть осуществления церемонии. Бланки требований на похороны я получала в службе оставленных трупов через отделение патологии беременности, потом шла в морг, открывала холодильник и находила труп, чтобы оценить его размер. В похоронное бюро Андерсон – Морган их отправляли во временных картонных гробах, и выглядело это очень странно. Выбирать эти гробики входило в мои обязанности. Маленький ребеночек восемнадцати – девятнадцати недель? Гроб величиной с обувную коробку для четвертого размера. Новорожденный нормального размера? Коробка для тринадцатого размера. Чем старше ребенок, тем больше временный гроб, и тем тяжелее мне было понять, почему родители покинули свое умершее дитя. Я знала все детали, и рассылала родителям почтовые и электронные письма, извещая их о месте и времени похорон, на которые они, при желании, могли приехать.
Эти крошечные трупики, которые я называла «мои дети», собирали в течение месяца, и я лично надзирала за этим процессом – это было мое участие в прощании с этими нежеланными ангелами. Я проверяла каждый гробик, каждую бирку, вычеркивала имя из списка и вручала агенту бюро весь груз, который укладывали на взрослую каталку и накрывали эластичной попоной. В этот момент я мысленно произносила свое последнее «прости».
Когда приезжали агенты похоронного бюро забирать трупы взрослых, процедура была, в принципе, такой же. Мы открывали дверь, немного болтали о том, о сем, одновременно, проверяя, чтобы были в порядке все документы, привезенные агентом, а потом помогали грузить труп на каталку и покрывать его такой же эластичной попоной. Мы ставили подписи на документах, потом стирали написанное черным маркером имя с панели холодильника, и агент похоронного бюро отправлялся в свой веселый путь. Было довольно трудно проявлять дружелюбие ко всем из них, особенно к тем, кто любил поболтать, как раз в тот момент, когда ты была по уши занята вскрытием, от которого пришлось оторваться для выполнения всех формальностей. Именно этим, я помнится, занималась и в «Метрополитен». Это не проявление злобности характера, просто голова обычно занята другим делом, от которого не хочется и нельзя отвлекаться.
Поэтому я очень удивилась, когда Тина, которая легко простила мне фривольную шутку в адрес ее мужа, подошла ко мне с игривым блеском в глазах.
– Ты знаешь Себастьяна?
– Нет, – совершенно честно и искренне ответила я.
– Знаешь, знаешь, – сказала она. – Вчера ты проговорила с ним целую вечность. Южанин.
– Тина, они все для меня южане. Ты не могла бы описать его подробнее?
– Это было в прошлую среду, вспомни.
Я задумалась.
– А-а, вспомнила! И что случилось?
– Ничего, но он попросил Томаса спросить меня, не смогу ли я дать ему номер твоего телефона. Он хочет лично с тобой пообщаться.
Я попыталась вспомнить наши с Себастьяном разговоры за прошедшие несколько месяцев. Да, он был довольно забавным, какая-то химия между нами возникла, подумалось мне. Я вспомнила, что от него хорошо пахло. (Всегда приятно понюхать кого-нибудь, помимо трупов на прозекторском столе). Может показаться странным флирт и обмен шутками через лежащий на каталке труп, но я не вижу в этом никакого кощунства. Любовь и смерть переплетены до такой степени, что это даже трудно себе представить. В нашей ситуации это вполне уместно, круговорот жизни замкнулся. Кроме того, флирт отвлекает от многих совсем уж неаппетитных мерзостей. Но стоит ли мне встречаться с человеком, у которого даже не хватило духу самостоятельно попросить у меня телефон? Но, впрочем, это было мило…
Я снова вспомнила то утро, когда увидела в «Максиме» фотографию Тининого мужа Томаса. Она менеджер морга, он – бальзамировщик похоронной конторы; кажется, бог свел эту пару на каких-то пропитанных формалином небесах