ные, как правило, остаются в живых после ампутаций, но остается непонятным, что делать с отрезанными конечностями, и, поэтому их отвозят в морг на каталках, прикрытых белыми простынями, а в морге их встречает санитар, словно портье шикарного отеля, принимающий заказ на ужин от Ганнибала Лектера.
– Можно мне заглянуть? – спросила я. Я вообразила, что увижу что-то подобное тому, что хранил доктор Франкенштейн в подвале своей лаборатории, ожидая увидеть груду переплетенных между собой рук и ног, а также отрезанные пальцы кистей и стоп. В моих ушах явственно прозвучал голос Джона Гудмена из «Большой Лебовски»: «Хочешь большой палец ноги? Он у меня есть».
– Конечно, можно, – ответила Шэрон и сняла крышку.
Я заглянула внутрь, как заглядывает любопытный ребенок в коробку с игрушками, но была несколько разочарована. Конечно же, конечности не были свалены в кучу, как в романе о маркизе де Саде; они были аккуратно упакованы и уложены в идеальном порядке, и были похожи на рождественские посылки. Шэрон объяснила мне, что, когда контейнер наполняется этими лишними деталями человеческих тел, их сжигают в печи госпиталя. Я уже тогда подумала: «Какая бездарная расточительность!» не знаю, как я себе представляла использование этих конечностей, потому что возможность создания чудовища, а ля монстр доктора Франкенштейна, даже не пришла мне в голову – в Великобритании для этого не хватит громов и молний. Видимо, они не годились и для практики молодых врачей в рассечении конечностей, потому что были слишком сильно изуродованы – как правило. Только недавно, в 2016 году было предложен адекватное использование ампутированных частей человеческого тела. В Великобритании нет тафономических учреждений, которые в просторечии часто именуют трупными фермами (первое и самое известное из таких учреждений организовал в Теннесси судебный антрополог Билл Басс). Эти учреждения могут принести большую пользу, так как там можно изучать закономерности разложения тел в разных условиях, а затем эти данные можно было бы использовать для точного определения времени наступления смерти, что могло бы послужить серьезным подспорьем в подтверждении или опровержении алиби предполагаемых преступников. Пока законы Великобритании не разрешают организацию таких учреждений и процессы разложения изучают на свиньях.
Но люди – не свиньи. Ну, конечно, некоторые из нас, на самом деле, свиньи, но не с точки зрения физиологии. Исследования, проведенные в Теннесси, показали, что скорость разложения трупов свиней и людей не одинакова. На самом деле темпы абсолютно разные. Это оказывает негативное влияние на принятие судебных решений во всем мире, так как они основаны на свином материале. Все очень просто мы не можем и дальше использовать свиней, как аналог людей в судебных тафономических исследованиях – то есть в изучении разложения в условиях погребения, а также в изучении распада тканей и их сохранения. Так, ведущий специалист в судебной антропологии, доктор Анна Вильямс, и ее сотрудница, дрессирующая собак, отыскивающих человеческие останки, Лорна Айриш, предложили фантастическую идею: что если помещать в трупные фермы ампутированные человеческие конечности и ткани, удаленные во время хирургических операций, вместо того, чтобы сжигать их в контейнерах для конечностей? Можно будет достоверно изучать ход разложения человеческих тканей, а собак тренировать на настоящем материале.
Мне часто делают пластические операции. Я страдаю редким, но не угрожающим жизни заболеванием – синдромом Пэрри – Ромберга, а это значит, что мне периодически приходится пересаживать фасции (соединительную ткань, одевающую мышцы) с бедра и висков, и имплантировать их в атрофированные участки моего лица. Я не имела бы ничего против, если бы излишки тканей отправлялись бы на трупные фермы и использовались для полезных исследований, а не сгорали бы в печи без всякого толка. Я была бы рада, если бы у меня был такой выбор. Я, с одной стороны, поборник судебно-медицинского прогресса, но я, с другой стороны, пациентка, человек из плоти и крови, и должна помогать другим людям.
В статье, далее, говорилось: «Это новое предложение позволить добровольцам жертвовать части своих тел, удаленные в ходе операций, может оказать неоценимую услугу судебно-медицинским исследованиям». Это был бы еще один шаг к тому, чтобы использовать завещанные тела целиком, а также еще один шаг к снятию запрета на использование мертвецов для научных исследований. Результаты опроса, приведенные в той статье, говорят, что 94 процента респондентов считают это предложение хорошей идеей, соглашаясь с утверждением: «Если они пойдут на полезное дело, то почему нет?» Только шесть процентов опрошенных считают эту идею «жуткой и отвратительной». Вероятно, идея о том, что части человеческих тел не являются мертвыми индивидами, избавляет от стигматизации, особенно, оставшейся после скандалов с изъятием органов, и позволяет легче проглотить новую идею?
Конечно, словосочетание «легче проглотить» – это не самый удачный оборот речи в отношении к ампутированным конечностям. В патологоанатомическом музее, где я преподаю историю консервирования частей человеческих тел начиная с раннего семнадцатого века, я рассказываю учащимся о первом средстве сохранения трупов и образцов тканей – о спирте, то есть о spiritus vini, «духе вина» – и довожу повествование до наших дней, предлагая слушателям совершить мысленное путешествие в канадский город Доусон на реке Юкон. В Доусоне есть бар под названием «Эльдорадо». В этом баре клиентам, желающим принять участие в «Испытании кислым пальцем», подают стакан со спиртным, в котором плавает реальный, заспиртованный человеческий палец. Правило гласит: «Ты можешь пить это быстро, ты можешь пить это медленно, но ты должен прикоснуться губами к этому пальцу!»
История началась в двадцатые годы двадцатого века, когда доусонскому бутлегеру и шахтеру Луису Лайкену ампутировали отмороженный палец, и Лайкен решил на память его заспиртовать. Много лет спустя, в 1973 году, один местный житель Дик Стивенсон обнаружил этот палец и подумал: «Почему бы не положить его в выпивку и не устроить веселый конкурс?» Так родился на свет коктейль «Кислый палец», и до сего дня, тот, у кого хватит духу, выпить его, получает сертификат члена клуба «Коктейль Кислый палец». Однако в 1980 году стряслась беда – один из клиентов опрокинулся назад на стуле, когда пил заветный коктейль, и случайно проглотил палец. Анналы гласят: «Палец номер один так и не был обнаружен»!
Люди начали жертвовать бару новые заспиртованные пальцы. Один палец был ампутирован в связи с диабетом, один – из-за неоперабельной мозоли (тьфу!), а один поступил от анонимного жертвователя с запиской: «Не косите газоны босиком!» Недавно, однако, был проглочен девятый палец – очевидно, преднамеренно, потому что уставом клуба был учрежден штраф в пятьсот долларов. Со временем сумма штрафа возросла до двух с половиной тысяч, наверное, для того, чтобы другим было неповадно «за здорово живешь» глотать реликвии.
Мораль этой басни такова: вместо того, чтобы жечь ампутированные части тел, или использовать в дурацких играх, их надо пустить на добрые, судебно-медицинские цели.
Фрагментированные тела поступают в морг, как правило, после ужасных несчастий – дорожно-транспортных происшествий, попадания под поезд или падений с большой высоты, часть таких тел – это трупы самоубийц.
Я очень хорошо помню одного самоубийцу – мужчину, бросившегося под поезд лондонского метро. В Лондоне в таких случаях прибегают к эвфемизму – «человек под поездом». Когда такое случается, люди на платформе слышат из громкоговорителей: «Движение временно отменяется из-за человека под поездом». Это говорится так, будто человек просто спрятался под поездом или решил устроить там пикник. Табу на упоминание смерти так сильно, что вы никогда не услышите, что движение отменяется из-за смерти упавшего на пути человека.
Открыв мешок, чтобы приступить к аутопсии, мы столкнулись с невероятной фрагментацией трупа: верхняя левая часть черепа была разбита, кисти болтались на запястьях, соединенные с предплечьями лишь несколькими сухожилиями и тонкими полосками кожи, тело было раздавлено ровно посередине, и нижняя его часть развернулась задней поверхностью вперед. Скользнув глазами вниз от изуродованной головы, мимо раздавленного туловища, я увидела ягодицы. Гениталии были сзади. Одна стопа была полностью оторвана на уровне голеностопного сустава, а другая нога – на уровне колена. Стопу и голень уложили в мешок в верном анатомическом положении. Так мне, во всяком случае, показалось. Сказать точно было трудно, потому что ноги были страшно вывернуты и обезображены. Через развороченную грудную клетку и разорванную брюшную стенку было видно, что недостает многих внутренних органов. Однако рядом лежало несколько пластиковых мешков поменьше, в которых находились выпавшие из тела органы, которые удалось собрать полицейским и медикам, прибывшим на место происшествия.
В общем, это было сплошное месиво, но, несмотря ни на что, нам предстояло это исследовать.
Во-первых, надо было определить, каких именно органов не хватает в теле. Некоторые, как, например, обе почки остались внутри тела. Почки находятся сзади, в забрюшинном пространстве и окружены толстым слоем жира и относительно неплохо защищены от травм. Они остались, прилипнув к задней стенке грудной клетки и позвоночнику, словно два блюдечка. Напротив, селезенки на месте не было. Селезенка очень нежный орган, который при всяких несчастьях страдает и гибнет в первую очередь. Наверное, многие слышали словосочетание «разрыв селезенки». Мне кажется, что селезенка этого несчастного была протащена колесами по рельсам, и от нее осталось лишь красное мокрое пятно.
Тяжко вздохнув, я открыла маленькие мешки и обнаружила в них фрагменты головного мозга, сердце и какие-то куски, идентифицировать которые с первого взгляда я не могла.
– Профессор, наверное, вам стоит взглянуть на содержимое этих мешков, – сказала я, растерявшись от вида этой нерешаемой головоломки. Я сняла перчатки, чтобы вытереть лоб. – Вы лучше разберетесь в этом деле.