Реконструкция разрушенных или сильно разложившихся тел производится так же, как реконструкция всех прочих трупов. Члены семьи и друзья не должны видеть разложившийся труп близкого им человека, в нашей западной культуре это не принято. В некоторых, очень редких случаях, члены семьи настаивают на своем желании увидеть разложившийся или изуродованный труп. Под словом «настаивают» я имею в виду, что они отказываются покидать морг, не увидев тела. В некоторых учреждениях, в таких случаях, родственников заставляют подписать отказ от возможных претензий. В этом документе сказано, что родственники предупреждены о состоянии трупа – цвете, запахе и внешнем виде – и о том, что он может быть совершенно не похож на человека, которого они помнят, но, что они принимают эти условия, и, несмотря ни на что, готовы его видеть.
Разложившиеся трупы не бальзамируют – для этого они слишком сильно разрушены. Хрупкие вены не выдерживают воздействия формалина, да и цвет разложившегося трупа мы тоже не в состоянии изменить. Мы выполняем реконструкцию мертвеца ради самого мертвеца. Разложившийся покойник заслуживает такого же обращения, как и всякий другой, и поэтому мы укладываем месиво из внутренних органов в мешок для внутренностей, заполняем череп марлей и зашиваем скальп, мы даже пытаемся зашить живот и грудь, продевая иглы сквозь сухую мумифицированную кожу, даже несмотря на то, что труп все равно остается пустым и изуродованным. Мы спрыскиваем труп сорбентами запахов и дезодорантами, а потом упаковываем его в два мешка. И еще одно. Если находятся те, кто оплачивает похороны, то хоронят таких покойников в закрытых гробах, независимо от того, закапывают их в землю или кремируют.
Мертвец не может быть реконструирован полностью, и – вероятно, это самое главное – в этом нет никакой нужды. Несмотря на то, что мы, на Западе, видим разложившиеся трупы только в фильмах ужасов и компьютерных играх, так было далеко не всегда.
В тринадцатом веке буддисты практиковали осознанность к смерти, медитацию маранасати. Они делали это, пользуясь художественными изображениями всех аспектов разложения умершего. Эти изображения, известные под названием кузору, были наглядными пособиями, помогавшими буддийским монахам медитировать о различных фазах смерти и были популярны среди них вплоть до девятнадцатого века. Совсем недавно буддисты просили разрешения осмотреть экспонаты нашего музея – очевидно, с той же целью. Конечной целью маранасати является познание смерти и принятие изменчивой природы всех вещей, что позволяет укрепиться в сосредоточенности. Эти разложившиеся трупы были сначала, например, красивыми куртизанками, изображенными на первых картинах, но монахи, чтобы укрепиться в благочестии медитировали, созерцая тот факт, что под красивой личиной все то же тело, которое разложится и сгниет, как и все в этом бренном мире.
Я извлекла тот же урок из своей работы с великим множеством разложившихся мертвецов. Очень трудно думать о важности каких-то ничтожных и суетных мелочей перед лицом – в буквально смысле этого выражения – разложившегося человека. Буддисты учат мимолетности жизни, учат тому, что все сущее преходяще или находится в постоянном потоке изменений. Эта мимолетность, это преходящая природы бытия проплывает перед глазами в образе разлагающегося трупа. Эта мимолетность предстает перед нами в ограниченности бытия, в том, что в каждый момент мы пребываем в состоянии перехода – мы и не живы, и не мертвы. Этот процесс уравнивает в природе всех. Греки и римляне спали в могилах, чтобы почерпнуть вдохновение у мертвых, и тот же урок преподавало людям Запада средневековье своим искусством – живописью и скульптурой, изображавшими скелеты, кишевшие насекомыми. Живописная «Аллегория смерти» художника из круга Хуана де Вальдеса Леаля – типичное произведение той эпохи. На картине изображен скелет на стадии разложения между гниением и высыханием. Он лежит на своих кишках, а по его ногам ползают жуки, жующие кости и плоть. Это природа перехода – труп мертв, но захвачен жизнью – привела к появлению термина, который означал популярное тогда изображение смерти – трансис (transitio – переход). Трансис мог быть огромным – в рост человека и вырубленным из камня, или миниатюрным – из слоновой кости; как бы то ни было – это memento mori – помни о смерти, напоминание о том, что смерть ждет всех нас и разложение – ее естественная часть.
В конце семнадцатого века в Европе медитативное созерцание разложения тел в могилах рекомендовали в качестве духовного упражнения. В вышедшем в 1667 году руководстве иезуита Даниэлло Бартоли “L’uomo in Punto di Morti” (Человек на пороге смерти) это созерцание рекомендуется как средство постижения смерти. Одна из глав руководства называлась так: «Могила – это школа, способная даже безумца сделать мудрецом; мы вступаем в нее, чтобы услышать урок нравственности и христианской философии». Восковой бюст, известный под названием «La Donna Scandalosa», созданный на рубеже семнадцатого – восемнадцатого веков, изображает лицо и грудь прекрасной женщины, присыпанной тонким, полупрозрачным слоем земли. Она покрыта «червями», а крыса даже грызет ее грудь. Эти художественные изображения заставляют вспомнить известные стихи:
Remember me as you pass by,
As you are now, so once was I,
As I am now, so you must be,
Prepare for death and follow me.
Те, кто жил во времена чумных эпидемий и повальных пыток, находились почти в греховной близости с разлагающимися трупами, чего мы благополучно избегаем в нашей стерильной и отмытой до блеска современной западной культуре. Есть, однако, меньшинство, которое активно протестует против сокрытия мира умирания и пропагандирует более естественный подход к смерти и разложению. «Зеленые похороны» становятся все более популярными. Директора похоронных бюро отговаривают клиентов от бальзамирования и использования экологически грязных гробов. Вместо них предлагают укладывать покойников в сплетенные из ивовых прутьев или даже картонные гробы, а покойников хоронить в лесу, в устойчивых, регенерирующих почвах, а не на церковных кладбищах, и не кремировать трупы, что тоже неблагополучно сказывается на экологии. Реальностью становятся пророческие слова Эдварда Мунка: «На моем гниющем теле вырастут цветы, и в них я обрету бессмертие». Зачем тратить столько сил на искусственное «восстановление» видимости, если труп все равно неотвратимо разложится и «возродится» – в какой бы то ни было форме?
Буддисты понимают мимолетность природных событий. Они понимают, что все подвержено изменениям. Мы можем разложиться, распасться на куски, и мы можем допустить это добровольно, без применения химических и физических стабилизаторов. Но, независимо от наших религиозных верований, мы, так или иначе, возродимся – эта судьба ждет нас неотвратимо.
В конце мы завершим круговорот жизни.
Глава 11Зал прощания: «Действуй, Сестра!»
Почти все в этой жизни бывали брошенными, и даже хотели испытать это ощущение хотя бы раз в жизни… все, за исключением монахинь. Иисус не может бросить монашку.
Я проснулась ровно в 5.15, и отнюдь не сама. Я вынуждена пользоваться будильником, встроенным в мой телефон. Это громоподобное устройство может пробудить и мертвого своим противным звуком. Как мне хотелось побыть одной, отвлечься, расслабиться. Как мне от него отказаться?
Надо купить походный будильник.
Вылезать из кровати мне не хотелось.
Простыни, под которые я залезла вчера вечером, нельзя было назвать особенно роскошными, но за ночь я согрела их своим телом, и теперь кровать казалась мне лучшей постелью в мире. Воздух обжигал лицо таким холодом, что мне хотелось спрятать нос под одеяло. Но потом я вспомнила о вентиляторе-обогревателе, висевшем над кроватью. Я выпростала руку из-под спасительного одеяла и молниеносным движением, словно змея, бросающаяся на свою жертву, дернула за шнурок включения. Через долю секунды моя рука снова была под одеялом, а комната наполнилась жужжанием вентилятора и живительным теплым воздухом. Я зарылась головой в подушку.
В этом блаженном состоянии я могла побыть еще пятнадцать минут – в состоянии между сном и бодрствованием. Я дремала до тех пор, пока не услышала становящееся все громче и громче пение. Я неохотно открыла глаза. Я поняла, что было пять-тридцать, потому что начался ноктюрн. Тихим, сладким звукам монастырского гимна было невозможно сопротивляться. Словно Скуби-Ду, способный переноситься по воздуху на запах вкусного корма, я проплыла через монастырь и через отдельный вход вошла в часовню. Этот вход вел на маленький балкон, откуда был виден интерьер церкви: главный вход для всех, ряды скамей и головы сидевших на них людей, алтарь, дарохранительница, освещавшаяся лучами восходящего солнца через витраж. Мне была видна лишь одна монахиня, которая, преклонив колени перед алтарем, застыла в этой благочестивой позе. Она вполне могла сойти за бальзамированный труп. На самом деле, она напомнила о получившем в последнее время немалое распространение обычае «правдоподобного» бальзамирования, результаты которого мне пришлось видеть несколько раз в течение предыдущего года. Эти muerto parado, или «стоячие мертвецы», создавались предприимчивыми владельцами похоронных бюро, которые придавали покойникам «жизненные» позы, иногда, даже, позволявшие им «присутствовать» на собственных похоронах и предаваться любимым занятиям. Одна восьмидесятилетняя светская львица из Нового Орлеана была набальзамирована в розовом боа с перьями и с бокалом шампанского в руке; какого-то пуэрториканца усадили на его любимый мотоцикл; еще одну женщину увековечили с кружкой пива в одной руке, и ментоловой сигаретой – в другой.
Но здесь не пили и не курили – ни живые, ни мертвые. Это был монас