Все поплелись назад к земской избе; выборные головы были уж налицо. Здесь и порешили: отправить в Москву с дарами и челобитней трех посадских, двух стрельцов и одного казака.
Главным же посадским был в посольстве Сидор Исаков.
Но прежде, нежели это посольство попало в Москву, там переполошились, когда было получено царем письмо от Никона, и немедленно же выслан туда послом дворянин Соловцев.
Соловцев торжественно въехал в Новгород и отправился прямо на митрополичий двор.
Воевода тотчас оповестил по городу, что приехал царский посол и чтобы собраться гилевщикам в земской избе для выслушания царской грамоты.
Жеглов собрал товарищей и главных гилевщиков в земской избе; первый приехал воевода, князь Хилков, но его хотя и впустили туда, но заставили стоять.
Соловцева встретили с почетом, усадили под образа.
Соловцев поклонился во все стороны и, стоя, передал миру царский поклон и вопрос о здоровье и жалованное слово; потом он прямо приступил к делу и объяснил всю предосудительность смуты.
Затем он прочитал вслух царскую грамоту. Когда он кончил, и гилевщики увидели, что на словах Соловцев передал только то, что было уж написано в грамоте, они зашумели и стали придираться. Раздались голоса:
– Ты почему ведаешь, что в государевой грамоте написано?
– Грамота воровская!
– У нас воров нет, все добрые люди, а стоять будем заодно, за государя…
– Грамота не государева, вольно вам написать хоть сто столбцов.
Воевода Хилков тогда обратился к Соловцеву:
– Батюшка-кормилец, когда они государевым грамотам не верят, то чему же больше-то верить? Нам здесь неуместно и идем к преосвященнейшему, он в Софии.
Соловцев отправился в Софию к Никону.
Никон потребовал в собор всех гилевщиков.
Они явились в церковь. Никон вышел к ним в полном облачении и с крестом и начал уговаривать мятежников слушаться царского указа и его посла и повиниться в своих винах.
Гилевщики закричали:
– У нас никаких воров нет…
– Государю не виноваты, и вины нам государю приносить не в чем.
И с этими словами гилевщики ушли из церкви.
– Грамота воровская.
– Соловцев не дворянин думный, а человек боярина Морозова.
– Надобно его задержать до тех пор, пока наши челобитчики из Москвы поедут поздорову.
Жеглов отрядил несколько стрельцов задержать Соловцева и с другими гилевщиками отправился в земскую избу. Здесь составлена была запись: против государева указа стоять заодно. Силою, побоями и заключением в тюрьму начали заставлять гилевщики руку прикладывать всем новгородским жителям.
Смута явно приняла вид мятежа против правительства. Пошел клич по Новгороду:
– Воевода, князь Хилков, изменник, хочет Новгород сдать немцам по приказу Морозовых; взял посул у шведского посланника четвертную бочку золотых, из пороховой казны зелье все выдал немцам, надобно у него новгородскую печать и казенные ключи взять, земскую казну осмотреть и по Каменному городу пушки расставить на случай прихода шведов.
Но этот клич не производил уже того действия, как того ожидали гилевщики; мужество Никона и его проповедь расположили к нему сердца всех благомыслящих людей, а Каменный город, в котором жили лучшие люди Новгорода, готов был умереть за него.
Увидели гилевщики, что с каждым днем дело их слабеет и что даже без царских ратных Никон и воевода сделаются вскоре настолько сильными в народе, что дело их погибнет.
Нужно было принять какие-нибудь решительные меры.
Собрал Жеглов всех голов земских и стрелецких, призвал тоже площадного подьячего Нестерова и его сына Кольча.
Стали рассуждать, как бы выдумать что-нибудь такое, что бы вовлекло в гиль весь Новгород.
– Выдумал же ты, – обратился к подьячему Жеглов, – как устроить первый сбор, устрой снова смуту. А от мира будет тебе вновь милость и награда.
– А что дадите? – спросил подьячий.
– Что спросишь, только по-божьему.
– А то, что за первую гиль.
– Хорошо, только говори скорей… Видишь, мир в сумлении.
– Повезу я ночью тридцать бочек золы, с сыном-то Гаврюшкой, в лес, за Новгород. А после Благовещения, на третий день, мы и закричим на площади у земской избы: Морозов селитру немцам отпустил и спрятал в лесу, а там немцы приедут и заберут. Вот гиль готова.
– Ай да молодчина, площадной! – заголосили гилевщики.
– Тащите ночью каждый по мешку аль по два ко мне на двор, да подводы свои доставьте и бочки, дело наладим.
– Ладно! – крикнули мятежники и разошлись.
Ночь была темная, и возили гилевщики к Нестерову золу и бочонки.
На другой же день, незаметно для горожан, воспользовавшись темнотою ночи, бочки свезены в ближайший от Новгорода лес и уложены на полянке.
На третий день раздался клич у земской избы об измене Морозовых и о селитре.
Гилевщики бросились к церковным колокольням, и начался сплошной набат. Народ побежал к земской избе и, услышав об измене и селитре, забрал обывательские подводы и огромной толпой отправился за бочонками селитры.
Забрав бочонки, толпа при набате вступила в город, все улицы были наполнены негодующим народом, и бочки с торжеством отвезены на пушечный двор. Здесь главари мятежа, воспользовавшись смутой, забирали пушки, чтобы везти их для укрепления Каменного города. Мысль была – овладеть крепостью, чтобы можно было дать отпор войскам, коли они придут из Москвы.
Вдруг среди этой сумятицы раздались голоса:
– Воевода! Митрополит!..
Оба они явились на пушечный двор узнать, в чем дело.
Волк закричал:
– Теперь уж улика налицо… порох аль селитра от Морозова к свейцам.
Никон вышел из экипажа и подошел к бочонкам, лежавшим на пушечном дворе.
– Топор! – крикнул он.
Кто-то из толпы подал топор.
– Рубите один бочонок, – обратился он к народу.
Выступили Волк, Лисица, Жеглов и Нестеровы.
– Рубить нельзя, – закричал Волк, – взорвет.
– Рубите, – внушительно обратился вновь Никон к толпе.
– Всем жизнь-то дорога, – раздались голоса.
– Так я сам бочонок разрублю! – крикнул Никон, схватил топор и направился к бочонкам.
Народ отхлынул от бочонков на огромное расстояние.
И воеводу взяло сомнение.
– Святейший архипастырь, а коли взорвет? – сказал он, дрожа от ужаса.
– Уйди, князь, а я помолюсь Богу, раскрою бочку и ложь!.. Отойди, пока я тебя не покличу.
Воевода удалился на довольно большое расстояние.
Никон разрубил дно одного бочонка и высыпал оттуда золу.
Он начал делать знаки, чтобы воевода приблизился.
Князь Хилков утвердил, что в бочонках зола, а не порох и не селитра.
– Это крамольники, воры, гилевщики сделали, – заметил Никон, – чтобы раздуть смуту. Теперь идем к народу и разоблачим их.
Гилевщики же, видя, что их выдумка не удалась, начали в народе мутить, и раздались голоса:
– Чародейство.
– Волшебство.
Вот почему, когда к народу приблизились Никон и воевода, многие в толпе шептались:
– В Волхов, с моста.
– С башни.
Но гилевщики уж значительно потеряли в доверии массы, и многие из народа бросились к бочонкам. Удостоверясь, что там зола, они начали разбивать и другие бочонки, и, таким образом, в полчаса, не более, все они были раскрыты при громком смехе большинства народа.
– Это обман…
– Злой умысел.
– Переполох гнусный.
Раздались грозные голоса:
– Долой гилевщиков… Все один обман.
При этих криках главные гилевщики заблагорассудили поспешно удалиться.
Несколько дней спустя Никон потребовал к себе главарей мятежа, – те значительно присмирели, и он посоветовал отпустить Соловцева в Москву.
Гилевщики согласились, и Жеглов отъезжающему сказал:
– Это дело не я затеял, я сижу в земской избе неволею, взяли меня из цепей миром; а если бы меня земские люди не взяли, то было бы еще хуже: я унял смертное убийство и грабеж и датского посланника не дал до смерти убить.
XXVГрозная кара
В половине апреля по московской дороге к Новгороду двигалась небольшая рать, предводительствуемая князем Хованским.
Князь остановился у Спаса на Хутыне, разбил шатры, расставил часовых и послал в Новгород стрельца в земскую избу, с объявлением, чтобы все ратные новгородские люди явились к нему, а город сдался бы ему беспрекословно.
Едва посол уехал, как к князю от Жеглова подали письмо, в котором он уведомлял, что гилевщики готовы встретить его, князя, хлебом и солью, но с тем, чтобы впредь в Новгород присылались новгородцы, знающие их обычаи. Письмо он заключил: «Никон и Хилков в мире пускали слухи, будто царь послал вешать и пластать без сыску и очных ставок и теми речами в миру чинят великое сумнение и смуту».
В тот же день явился в стан князя Федька Негодяев и упросил отправить его в Москву, для объявления от Новгорода покорности.
Между тем, узнав о прибытии от царя рати, стрельцы и другие гилевщики собрались в земской избе.
Мятежники потеряли головы: они поняли, что гибель их неизбежна.
Все собирались уж идти с повинною к князю, но выступил Лисица; он обратился к мятежникам:
– Мы должны стоять за свои обычаи; не нужно нам чужих воевод и митрополитов; вольности Великого Новгорода пущай возвратят нам. Пущай будут наши посадники, наши головы!.. Коли не наша сила идти против царской рати, заберем наше добро, народ, оружие, распустим знамена, ударим в барабаны и пойдем во Псков – там тоже гиль и смута, будем там биться за свои вольности; лучше смерть, чем позорно быть рабами бояр и боярской расправы…
– Идем во Псков!.. Лучше смерть!.. – раздались голоса, но один из стрелецких голов выступил и крикнул:
– Полно мутить мир, и так уж довольно мы нагрешили… будут нас теперь только кнутовать, а тогда и вешать и пластать. Не слушайтесь Лисицы и Волка – это воры, и им мало виселицы… Кто верит в Бога – за мной с повинной к Хованскому с хлебом и солью, а остальные делайте, что хотите.