Алексей Михайлович окончательно растерялся и обратился в бегство[22].
В субботу, оплакиваемый и царем и ближними боярами, патриарх Иосиф предан земле в Успенском соборе с большой торжественностью.
Но царь, Москва и двор были сильно опечалены, – им не был предстоявший светлый праздник праздником без патриарха.
Озабоченный этим, царь после похорон патриарха думал сильно о том, кого избрать в патриархи. Сердце его было за митрополита Никона, которого он считал и святым и мудрейшим святителем, но по суеверию он хотел еще погадать, то есть узнать по священным книгам, чье имя Богу угодно. Он взял святцы, и первое имя ему попалось: Феогност.
«Да у нас нет такого святителя», – подумал царь. – Феогност, – твердил он вслух. В это время вошел постельничий его Ртищев и, услыша слово «Феогност», произнес:
– Великий государь, Феогност по-гречески: «Богом избранный».
Царь сказал ему тогда, что он гадал, кого избрать в патриархи, и вышло: Феогност.
– Значит, – заметил Ртищев, – кого ты, великий государь, изберешь, тот и будет избранником Божьим.
Но этот ответ не удовлетворил царя, он поехал в Алексеевский монастырь к схимнице Наталье; с детства он любил с нею советоваться и называл ее «мамой Натей».
Схимница, со времени выезда Никона в Новгород, никуда не выходила и не покидала своей кельи; принимала она только царскую семью и служку.
Узнав о смерти и похоронах патриарха, она в тот день пребывала во слезах и молитве, и когда служка объявила о приезде царя, она как будто чего-то обрадовалась.
Царь, войдя в ее келью и перекрестясь несколько раз, подошел к ней, обнял ее и поцеловал; схимница благословила его и просила сесть.
– Я к тебе за советом, мама Натя, – сказал он. – Патриарх умер…
– Слышала и, грешная, молилась за упокой души святителя, плакала, видишь, еще слезы не высохли.
– Не кручинься, мама Натя, Бог даст нам нового пастыря, Божьего избранника Феогноста.
– Феогноста! – испугалась схимница.
– Да, такого святителя у нас нетути, но Феогност значит по-гречески Богом избранный.
– Кого же ты, государь, бояре и собор думаете избрать?
– Ты же у нас пророчица, мама Натя, Дух Святой тебе подскажет.
– Дай прежде помолюсь Богу; если он сподобит меня, я, быть может, и нареку его имя, а если не нареку, значит, избранный не от Бога.
Она распростерлась у иконы, несколько минут била поклоны и, поднявшись, вдохновенно воскликнула:
– Идет из дальней северной стороны подвижник великий; идет он среди лесов, болот и степей; не имеет он отдыха ни днем, ни ночью; окружен он великой стражей, а с ним великий святитель почиет в гробу, и несет подвижник на плечах своих этого святителя, и имя почившего «святой угодник и чудотворец митрополит Филипп», и вижу я, вот-вот святой Филипп из гроба восстает в светлом сиянии и благословляет несущего его великого святителя.
– И как имя этого подвижника?
– Дай вслушаюсь, святой Филипп что-то молвил, произнес он имя… имя… Никон!
С последними словами схимница упала без сознания.
Царь позвал служку, и когда схимница приведена была в чувство, он простился с нею и вышел.
«Итак, Феогност – Никон», – подумал он, уходя.
Затворив за ним дверь своей кельи, схимница бросилась на колени и, молясь о Нике и о патриархе Никоне, благодарила Господа сил, что вновь он будет безвыездно находиться в Москве.
– Его видеть, его слышать для меня бесконечное блаженство, – лепетала она. – И если это грех, то прости мне, Господь Бог милосердный. И ты, долготерпеливый, когда явилась тебе чаша, молил же Бога Отца, да минет она тебя.
XXVIIIВеликий государь патриарх Никон
Летний июльский день, солнце знойно, но вся Москва в движении: она убралась, как на пир, как на праздник великий. Дома выбелены или окрашены вновь, улицы подметены, и народ огромной толпой валил к Успенскому собору; туда же со всех московских сорок сороков спешат с иконами и хоругвями.
Но вот сам юный царь со всеми боярами появился на красном крыльце и после народного приветствия отправился к Успенскому собору.
Помолившись там, царь с духовенством, с боярами, стрельцами, служивым людом, народом и духовенством, при пении «Спаси, Господи, люди Твоя», двинулись из Москвы.
Рядом с царем несут в кресле митрополита Ростовского Варлаама.
В версте от города верховой посланец дал знать, что святой Филипп недалеко уже; несколько минут спустя показались передовые стрельцы, после того заблистали в отдалении хоругви, иконы и народ.
По дороге тысячи людей – светских и духовных – присоединились к священному шествию и образовали страшную массу.
Обе толпы остановились друг против друга, и тогда москвичи увидели гроб святого митрополита, несомый епископами и архимандритами, съехавшимися еще по дороге, чтобы участвовать в торжественном внесении мощей в Москву.
Впереди шествия ярко выдвигался митрополит Никон, с крестом в руках.
Москвичи в один миг пали ниц, а за ними и вся толпа, сопровождавшая Никона.
Никон благословил царя и народ и, подняв первого, облобызал его; то же самое он сделал с царской семьей и с высшими святителями.
Подошел он тоже к митрополиту Варлааму и хотел его облобызать, но тот от радости, что сподобился встретить святые мощи Филиппа, отдал Богу душу.
Все были поражены этим событием, но Никон нашелся: он велел усопшего присоединить к процессии.
После того все двинулись к Москве; она встретила их трезвоном во все свои колокола, а народ и все духовенство пели «Исполать Тебе, Господи» и «Достойно».
Когда святые мощи были внесены в Успенский собор, там готов уж был помост, покрытый драгоценной парчой. Духовенство поставило туда мощи. После молитвы, произнесенной Никоном, крышка гроба снята, и святой Филипп явился лежащий в гробу в митрополичьей митре, с лицом спокойным, как будто он только что почил.
Трудно описать чувства, овладевшие народом: это были и рыдания, и радостные и неистовые восклицания, и вместе с тем благоговейное созерцание святого угодника и великомученика.
Первый приложился к мощам царь, потом Никон с остальным духовенством и народом.
Начали служить благодарственный молебен, и после него царь взял Никона и других сановников церкви во дворец: там была приготовлена трапеза.
На обеде были Милославский и Морозов; оба они выказали Никону свое уважение, и он за столом занимал патриаршее место.
За обедом Никон рассказал, какую хитрость нужно было употребить, чтобы обрести святые мощи, потому что если бы в Соловках узнали о цели его приезда, то монахи мощей не выдали бы, а оставить в их руках святого Филиппа было просто грех.
После того царь расспрашивал вообще о путевых его впечатлениях, и тот сказал, что всюду народ добрый, богобоязненный, но жалуются на поборы: дьяки и приказные жестоко его обирают.
– Мы ждали только тебя, великий государь и пресветлый богомолец наш, чтобы заняться устроением нашего царства, и ты, как добрый пастырь, научи и настави нас. Церковь наша осиротела без отца, и мы молим тебя, не откажи сделаться нашим отцом, – сказал государь.
Царь, духовенство и бояре поднялись с мест, низко кланяясь Никону.
Никон тогда поднялся, поклонился царю в ноги, а боярам и духовенству низко до пояса и произнес взволнованным голосом:
– Я крестьянский сын из Вельманова… Чернец и простой богомолец ваш и не могу я принять поэтому ангельского лика патриарха и сделаться отцом вашим и всего народа… Изберите достойнее меня… Имеете вы святителей и старее и просвещеннее меня… Имеете вы святителей, которые более подвизались, чем я, в премудрости. Отпустите меня в Спасов монастырь, там бы я желал сделаться схимником, и все, чего только я желаю, это служить первую обедню у мощей святого Филиппа.
– Ты устал с дороги, великий государь, – возразил царь, – и тебе нужен покой. Я провожу тебя в Спасов монастырь.
И с этими словами царь велел приготовить колымагу и после трапезы отвез с огромной свитой митрополита в монастырь; прощаясь там, он облобызался с ним.
На другой день к обедне приехал царь со всеми боярами, все духовенство собралось служить соборне с Никоном.
Митрополита встретило духовенство с колокольным звоном и с иконами.
Никон совершил службу с большою торжественностью, и когда был прочитан акафист митрополиту Филиппу, он обратился к царю и к народу со словом. Он говорил об унижении, которому подвергся митрополит всея Руси святой Филипп при Иване Грозном, и что Годунов, Василий Шуйский хотя и чтили патриархов, но истинное значение получил только блаженной памяти патриарх Филарет. В Бозе почившие же патриархи Иоасаф и Иосиф уронили значение святителей, и вот он, митрополит Никон, и митрополит Макарий Псковский, оба обесчещены в своих паствах, и все оттого, что нет благочестия, нет богобоязни в народе и нет ни премудрости, ни добродетели в священнослужителях и в монастырях; что первые грубы и невежественны, а последние живут не по уставу, а думают лишь, как бы угодить мамоне и своим страстям. Судьи и правители областей угнетают народ и больше о себе думают, чем об отечестве и царе; самая паства церковная разделяется заблуждениями и еретичеством, поэтому нужна твердая воля, которая привела бы все в порядок без всякого прекословия и помешательства со стороны светской власти, и что только такой святитель, если он найдется, может устроить церковь Божию, то есть народ. Он же, Никон, ничтожный раб Божий и царя, не чувствует в себе столько сил, чтобы сделаться этим святителем, и если бы он решился на это, то лишь под условием, чтобы без всякого с чьей-либо стороны вмешательства ему предоставлено было устроение церкви по тому наитию, какое он будет иметь от Святого Духа при посвящении его в патриархи.
На эти слова царь отвечал:
– Я и мы, все предстоящие здесь, всегда почитали тебя как архипастыря и отца.
Царь упал на колени и начал умолять Никона не отказываться от патриаршества.