ради создания более дисциплинированной и производительной рабочей силы. Этот «договор» сохранялся до 1970‐х годов, когда конец ему положила начавшаяся на международном уровне борьба женщин и феминистское движение.
Феминизм, марксизм и вопрос воспроизводства
Хотя Маркс, будучи защитником «эмансипации женщин» за счет их вовлечения в общественное производство, обычно понимавшееся как промышленный труд, вдохновил несколько поколений социалистов, в 1970‐е годы был открыт другой Маркс – феминистками, которые, восстав против экономической зависимости от мужчин, обратились к его сочинениям в поисках теории, способной объяснить угнетение женщин с классовой точки зрения. Результатом стала теоретическая революция, изменившая и марксизм, и феминизм.
Проведенный Марией-Розой Далла Костой анализ домашнего труда как ключевого элемента производства рабочей силы[99], включение в работах Сельмы Джеймс домохозяйки в континуум мира пролетариев без заработной платы, которые тем не менее играют существенную роль в накоплении капитала[100], переопределение ими отношения заработной платы как инструмента натурализации и сокрытия значительных зон эксплуатации – все эти теоретические подвижки и дискуссии, ими порожденные, временами описывались как «дебаты о домашнем труде», которые якобы завязаны исключительно на том, можно ли его считать производительным. Но такая оценка – очень грубое искажение. Раскрытие основополагающего значения неоплачиваемого труда женщин для производства рабочей силы переопределило не только домашний труд, но и природу самого капитализма и борьбы с ним.
Неудивительно, что моментом теоретического прозрения в этом процессе стало Марксово обсуждение «простого воспроизводства». Обнаружение у Маркса аргумента о том, что деятельность, посредством которой воспроизводится рабочая сила, имеет ключевое значение для капиталистического накопления, высветило классовый аспект нашего отказа. Оно показало, что эта презренная работа, которая социалистами всегда принималась за данность и сбрасывалась со счетов, на самом деле оставалась столпом капиталистической организации труда. Это позволило решить проклятый вопрос об отношении между гендером и классом, предоставив нам инструменты концептуализации не только функции семьи, но также и глубины классового антагонизма, лежащего в основании капиталистического общества. С практической точки зрения утверждалось то, что мы, женщины, не обязаны присоединяться к мужчинам на заводах, чтобы стать частью рабочего класса и участвовать в антикапиталистической борьбе. Мы могли бороться автономно, начав с нашего собственного труда дома, рассматриваемого в качестве «нервного центра» производства рабочей силы[101]. И прежде всего наша борьба должна была вестись против мужчин из наших собственных семей, поскольку благодаря мужской зарплате, браку и идеологии любви капитализм наделил мужчин правом надзирать за нашим неоплачиваемым трудом и командовать им, управляя нашим временем и пространством. Ирония в том, что, несмотря на то, что значение Маркса для феминизма и было тем самым утверждено, наша встреча с марксистским анализом воспроизводства рабочей силы и его освоение также дали нам окончательное подтверждение того, что мы должны были перевернуть Маркса с ног на голову и начать нашу борьбу с той части «социальной фабрики», которую он из своей работы исключил.
Раскрытие фундаментальной роли репродуктивного труда для накопления капитала также поставило вопрос о том, как выглядела бы история капиталистического развития, если посмотреть на нее не с точки зрения формирования наемного пролетариата, а из кухонь и спален, в которых рабочая сила производится денно и нощно поколение за поколением. Необходимость гендерного взгляда на историю капитализма – независимо от «истории женщин» или истории наемного труда – вот что заставило меня и других авторов переосмыслить Марксову теорию первоначального накопления капитала и признать в охоте на ведьм XVI–XVII веков основополагающие моменты обесценивания женского труда и развитие капиталистического полового разделения труда[102]. В то же время было понято, что, вопреки предсказаниям Маркса, первоначальное накопление стало постоянным процессом, и это позволило поставить под вопрос его концепцию капиталистического развития как необходимого условия построения коммунистического общества. Понимание этого момента подорвало стадийный взгляд Маркса на историю, согласно которому капитализм представляется чистилищем, где мы должны пожить, прежде чем выйти к свободе.
Развитие экофеминизма, который связал обесценивание женского труда и воспроизводства у Маркса с его взглядом на овладение природой как на историческую миссию человечества, укрепило наши позиции. Особенно важными оказались работы Марии Мис и Ариэль Саллех, продемонстрировавшие, что вымарывание репродуктивной деятельности у Маркса – не случайный элемент, обусловленный задачами, которые он приписал ей в «Капитале», но элемент систематический. Саллех говорит об этом так:
Все у Маркса говорит о том, что созданное человеком и технологией имеет высшую ценность: история начинается с первого акта производства, люди осуществляют сами себя в труде, мерой их самоосуществления является их способность господствовать над природой и приспосабливать ее к человеческим потребностям, и все эти положительные и преобразовательные виды деятельности считаются мужскими: труд описывается как труд, природа – как мать[103].
Земля тоже представляется женской – Маркс называет ее Madame la Terre, «Мадам Земля», тогда как капитал – Monsieur le Capital.
Сегодня просчет Маркса и поколений марксистских социалистов, считавших, что индустриализация означает освобождение, как нельзя более очевиден. Никто уже не осмеливается мечтать – подобно Августу Бебелю в работе «Женщина и социализм» (1903) – о том, что однажды вся еда будет производиться химически и каждый будет носить с собой небольшую коробку с химикатами, которые полностью покрывают пищевые потребности в белках, жирах и углеводах, независимо от времени дня и сезона года[104]. Когда индустриализация, сегодня принявшая цифровую форму, пожирает землю, а ученые, прислуживающие капиталистическому развитию, химичат с порождением жизни вне женских тел, представление о распространении индустриализации на всю нашу репродуктивную деятельность и на каждый уголок мира стало кошмаром похуже того, что мы уже пережили в результате полной индустриализации сельского хозяйства.
Неудивительно, что мы стали свидетелями «сдвига парадигм» в радикальных кругах, когда надежда на машину как движущую силу «исторического прогресса» была вытеснена переориентацией политической работы на проблемы, ценности и отношения, возникающие в воспроизводстве наших жизней и жизни экосистем, где мы живем. Нам говорят, что в последние годы своей жизни Маркс пересмотрел свои исторические взгляды и, прочитав об эгалитарных, матрилинейных сообществах Северо-Востока Америки, начал пересматривать собственную идеализацию капиталистического промышленного развития, а также дал новую оценку силе женщин[105]. Тем не менее прометеевское представление о технологическом развитии, пропагандировавшееся Марксом и всей марксистской традицией, нисколько не потеряв в своей привлекательности, сегодня возвращается благодаря цифровой технологии, которая с некоторых точек зрения играет ту же освободительную роль, которую Маркс приписывал автоматике, так что мир воспроизводства и заботы – который феминистски признали территорией трансформации и борьбы – рискует снова оказаться в тени. Вот почему, хотя Маркс в своих трудах посвятил вопросу «гендера» не так много строк и, возможно, в поздние годы поменял некоторые свои взгляды, важно подчеркнуть, что я и попыталась сделать в этой статье, что его молчание по этому предмету – не недосмотр, а знак ограниченности, которую его теоретические и политические работы не смогли преодолеть, в то время как наши должны это сделать.
4. Маркс, феминизм и создание общин[106]
Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой.
Введение
Какие инструменты, принципы и идеи может дать марксизм феминистской теории и политике в наше время? Можем ли мы сегодня помыслить какие-то иные отношения между марксизмом и феминизмом, кроме «несчастливого брака», который Хейди Хартман описала в широко цитируемом эссе 1979 года?[108] Какие аспекты марксизма особенно важны для того, чтобы заново вообразить себе феминизм и коммунизм в XXI веке? Как понятие коммунизма у Маркса соотносится с принципом общин и общественных благ (commons), которым ныне в столь значительной мере вдохновляется радикальная феминистская мысль?
Задавая эти вопросы, я присоединяюсь к разговору о создании альтернатив капитализму. Этот разговор начался в палаточных лагерях и на площадях по всей планете, где в противоречиях, но и с новыми творческими возможностями зарождается общество «общинников» (commoners), устремленное к построению новых общественных пространств и отношений, которые бы не подчинялись логике капиталистического рынка.