, потому что
Голод есть голод, однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов[122].
Тем не менее в его опубликованных трудах мы не найдем никакого анализа домашнего труда, семейных и гендерных отношений, специфических для капитализма, кроме разбросанных там и сям замечаний о том, что изначальное разделение труда было заложено в сексуальном акте[123], что рабство в скрытой форме присутствует в семье[124] и так далее. О домашнем труде речь идет в двух примечаниях, в одном вскользь упоминается, что фабричные женщины перестали работать дома, а в другом говорится о том, что кризис, вызванный в Америке Гражданской войной, заставил работниц текстильной промышленности в Англии вернуться к своим домашним обязанностям[125]. Деторождению также уделяется мало внимания, и оно, как правило, рассматривается как естественная функция, а не как форма труда, которая при капитализме подчинена воспроизводству рабочей силы и потому подвергается специальному государственному регулированию[126].
Из-за таких упущений многие феминистки смотрели на отношения феминизма с марксизмом как на процесс подчинения[127]. Однако авторы, которых я перечислила, показали, что мы можем работать с категориями Маркса, но должны их реконструировать, изменив их архитектурный порядок таким образом, чтобы их центр тяжести приходился не исключительно на наемный труд или товарное производство, но включал в себя производство и воспроизводство рабочей силы и в особенности ту их часть, что выполняется женщинами дома. Этим мы открываем ключевую сферу накопления и борьбы, а также в полной мере раскрываем зависимость капитала от неоплачиваемого труда и истинную продолжительность рабочего дня[128]. В самом деле, включив в марксистскую теорию производительного труда репродуктивный труд во всех его аспектах, мы можем не только выработать теорию гендерных отношений при капитализме, но и прийти к новому пониманию классовой борьбы и средств, при помощи которых капитализм воспроизводит себя путем создания различных режимов труда и различных форм неравномерного развития и отсталости.
Если поставить воспроизводство трудовой силы в центр капиталистического производства, то раскроется целый мир социальных отношений, которые незаметны у Маркса, но играют важнейшую роль в том, чтобы раскрыть механизм, регулирующий эксплуатацию труда. Это показывает, что неоплачиваемый труд, который капитал извлекает из рабочего класса, гораздо шире того, что мог себе когда бы то ни было вообразить Маркс, ведь он включает в себя домашний труд женщин вдобавок к труду тех работников на плантациях, которые капитализм организовывал в колонизированных регионах. Во всех этих случаях формы труда и связанного с ним принуждения были не только натурализованы, но также стали частью глобального конвейера, призванного сократить расходы на воспроизводство оплачиваемой рабочей силы. На этой конвейерной линии неоплачиваемый домашний труд, переложенный на женщин в качестве их естественного предназначения, сходится и перекликается с трудом миллионов campesina (фермеров, ведущих натуральное хозяйство) и неформальных работников, которые выращивают или производят за гроши товары, потребляемые работниками, получающими зарплату, или предоставляют за минимальную плату услуги, необходимые для их воспроизводства. Отсюда иерархии в труде, которые расистская и сексистская идеология пыталась во что бы то ни стало оправдать, но они показывают, что капиталистический класс мог сохранять свою власть благодаря системе косвенного правления, делегируя наемным рабочим власть над теми, кто не получал заработной платы, начиная с власти над телами и трудом женщин.
Это означает, что заработная плата – не только территория столкновения труда и капитала, но также инструмент создания неравных властных отношений между самими рабочими, а значит, классовая борьба – намного более сложный процесс, чем думалось Марксу. Как мы уже выяснили, она часто должна начинаться с семьи, поскольку, чтобы сражаться с капитализмом, мы должны были бороться с нашими собственными мужьями и отцами – так же, как черным пришлось бороться с белыми рабочими и тем особым типом классового расслоения, который капитализм навязывает посредством заработной платы как отношения. Наконец, признавая то, что домашний труд – это труд, который (вос)производит рабочую силу, мы получаем возможность понять гендерные идентичности в качестве идентичностей рабочих, а гендерные отношения – в качестве производственных отношений, что освобождает нас от вины, от которой мы страдали всякий раз, когда хотели отказаться от домашнего труда, и этим же подчеркивается значимость феминистского принципа «личное – это политическое».
Почему же Маркс просмотрел ту часть репродуктивного труда, которая столь важна для производства рабочей силы? В другом тексте я предположила, что это в какой-то мере объясняется условиями рабочего класса, в которых английский рабочий класс жил в его время[129]. Когда Маркс писал свой «Капитал», в семье рабочего (как он сам признавал) домашнего труда было мало, поскольку от рассвета до заката женщины бок о бок с мужчинами работали на заводах. Домашний труд как отрасль капиталистического производства оказался ниже исторических и политических радаров философа. Только во второй половине XIX века, после двух десятилетий восстаний рабочего класса, когда призрак коммунизма стал бродить по Европе, капиталисты начали вкладываться в воспроизводство рабочей силы, и тогда же произошел сдвиг в форме накопления – от легкой (текстильной) промышленности к тяжелой (углю и стали), который потребовал более интенсивной трудовой дисциплины и более крепкой рабочей силы. Как я уже писала,
если говорить в категориях Маркса, развитие репродуктивного труда и последующее возникновение пролетарской домохозяйки, работающей дома полный рабочий день, в определенной мере являются плодами перехода от извлечения «абсолютной прибавочной стоимости» к «относительной» как способу эксплуатации труда[130].
Оба явления стали продуктом перехода от системы эксплуатации, основанной на абсолютном удлинении рабочего дня, к системе, в которой его сокращение компенсировалось технологической революцией, повышающей уровень эксплуатации. Ключевой фактор этого изменения заключался в том, что капиталисты боялись, как бы чрезмерная эксплуатация рабочих, обусловленная абсолютным удлинением рабочего дня и низкими зарплатами, не привела к исчезновению рабочего класса и отказу женщин от домашней работы и ухода за детьми, что стало частой темой в официальных докладах, которые английское правительство заказывало начиная с 1840‐х годов, чтобы оценить условия жизни и состояние здоровья заводского рабочего[131]. Именно благодаря схождению этих разных факторов и была проведена реформа труда, для чего понадобилось принять ряд «фабричных законов», которые сперва сократили, а потом и уничтожили занятость женщин на фабриках и существенно увеличили мужскую заработную плату (к концу XIX столетия – на целых 40%)[132].
Измотанность промышленного пролетариата, которую Энгельс красочно описал в «Положении рабочего класса в Англии» (1845), отчасти объясняет, почему домашний труд в работах Маркса почти не упоминается. Однако вполне вероятно, что Маркс проигнорировал его еще и потому, что тот не обладал теми качествами, которые, с его точки зрения, определяют труд при капитализме, отождествленный им с промышленным оплачиваемым трудом. Домашний труд, поскольку он осуществляется дома и поскольку даже в XX веке для него не требовалась кооперация или высокий уровень технологического развития, марксисты стали причислять к остаточным элементам прежней формы производства. Как указала Долорес Хейден в «Великой домашней революции»[133], мыслители-социалисты, даже когда они требовали социализации домашнего труда, не думали, что он может стать осмысленным трудом[134], и подобно Августу Бебелю думали о тех временах, когда домашний труд будет сведен к минимуму[135].
Понадобилось восстание женщин против домашнего труда в 1960–1970‐е годы, чтобы доказать, что он является «общественно необходимым» в капиталистическом смысле[136]; что, хотя и не организован на промышленной основе, чрезвычайно производителен[137] и что в значительной степени не может быть механизирован. Воспроизводство людей, сохраняющих рабочую силу, требует разнообразных эмоциональных и физических услуг, которые по своей природе интерактивны, а потому и весьма трудоемки.
Понимание этого еще больше дестабилизировало теоретический и политический аппарат Маркса, заставляя нас переосмыслить одно из главных его положений, состоящее в том, что с развитием капитализма самый необходимый труд будет индустриализирован и автоматизирован и, самое главное, что капитализм и крупная промышленность создают материальные условия для построения общества без эксплуатации.
Машины, современная промышленность и воспроизводство
Маркс предполагал, что капитализм и современная промышленность должны подготовить почву для пришествия коммунизма, поскольку, по его мнению, без скачка в производительности труда человечество будет обречено на вечный конфликт, обусловленный дефицитом, упадком и конкуренцией за средства выживания