[167], в какой-то мере выражает идею Маркса о коммунизме как отмене актуального положения вещей. Также можно утверждать, что с развитием сетевых общественных благ – бесплатного программного обеспечения и свободных культурных движений – мы сегодня приближаемся к той универсализации человеческих способностей, которая, как предсказывал Маркс, должна стать результатом развития производительных сил. Тем не менее политика общин представляет собой радикальное отступление от того, что коммунизм означал в марксистской традиции и почти во всех работах Маркса, начиная с «Манифеста Коммунистической партии». Между политикой общин и коммунизмом есть несколько ключевых различий, которые бросаются в глаза, особенно если рассматривать эти политические формы с феминистской или экологической точки зрения.
Общины, обсуждаемые такими феминистскими авторами, как Вандана Шива, Мария Мис и Ариэль Саллех, и практикуемые низовыми женскими организациями, не зависят от развития производительных сил, механизации производства или же некоего глобального распространения рыночных отношений, каковые представляются предварительными условиями коммунистического проекта Маркса. Напротив, они оспаривают угрозы, нависшие над ними из‐за капиталистического развития, и делают упор на локальных знаниях и технологиях[168]. Это не предполагает существования необходимой связи между научным/технологическим и моральным/интеллектуальным развитием, являющейся главной посылкой Марксовой концепции общественного богатства. Также они помещают в центре своего политического проекта реструктуризацию воспроизводства как основного участка трансформации социальных отношений, подрывая тем самым ценностную систему капиталистической организации труда. В частности, они пытаются сломать изолированность, которая была характерна для домашнего труда при капитализме, но не для его реорганизации на промышленном уровне, а для создания более кооперативных форм заботы как труда.
Общины – слово, склоняющееся во множественном числе, что понимали сапатисты с их лозунгом «Одно нет, многие да», которым признается существование различных исторических и культурных траекторий, а также множества социальных результатов, которые совместимы с устранением эксплуатации. И хотя признается, что оборот идей и технологических навыков является позитивной исторической силой, перспектива универсализации знаний, институтов и форм поведения вызывает все большее сопротивление, представляясь не только колониальным наследием, но и проектом, который можно реализовать только путем разрушения локальных жизней и культур.
Главное же, существование общин не зависит от поддерживающего их государства. Хотя в радикальных кругах все еще сохраняется желание овладеть государством как переходной формой, которая предположительно требуется для искоренения хорошо эшелонированных капиталистических интересов и управления теми составляющими хозяйства, которые требуют широкого планирования (то есть водоснабжением, электричеством, транспортом и т. п.), государство как форма сегодня переживает кризис, и не только в феминистских или иных радикальных кругах. Действительно, популярность политики общин прямо связана с кризисом государства как формы, который стал как нельзя более очевидным из‐за провала реального социализма и интернационализации капитала. В книге «Как изменить мир, не захватывая власть» Джон Холловей пишет, что думать, будто мы можем использовать государство для создания более справедливого мира, значит приписывать ему автономное бытие, не зависящее от сети социальных отношений, которые крепко привязали его к накоплению капитала и заставляют воспроизводить социальный конфликт и механизмы исключения. Также это значит игнорировать тот факт, что «капиталистические социальные отношения никогда не ограничивались границами государства», поскольку они выстроены на глобальном уровне[169]. Более того, поскольку мировой пролетариат разделен гендерными и расовыми иерархиями, «диктатура пролетариата», конкретизированная в государстве как форме, грозила бы превратиться в диктатуру белого/мужского сектора рабочего класса. Обладатели большей социальной власти, вполне возможно, направили бы революционный процесс на цели, которыми сохраняются привилегии, которые у них уже есть.
После десятилетий обманутых ожиданий и избирательных кампаний сегодня во всех странах чувствуется глубокое желание, особенно среди молодежи, вернуть себе силу, позволяющую менять жизнь, вернуть себе знания и ответственность, которую в пролетарском государстве мы должны были бы уступить некоему общему институту, который, представляя нас, нас бы заменил. Это был бы катастрофический поворот. Не создав нового мира, мы бы тем самым выхолостили тот процесс трансформации самих себя, без которого невозможно никакое новое общество, и восстановили бы те самые условия, которые делают нас пассивными даже в вопиющих случаях институциональной несправедливости. Одна из привлекательных черт общин как «зачаточной формы нового общества» в том, что они означают власть, которая возникает снизу, а не приходит от государства, и полагается на кооперацию и коллективные формы принятия решений, а не на принуждение[170]. В этом смысле дух общин созвучен мысли Одри Лорд о том, что «инструментами хозяина никогда не разобрать хозяйского дома»[171], и я считаю, что если бы Маркс жил сегодня, он бы с этим согласился. Ведь хотя он не слишком много размышлял о бедах, созданных капиталистической организацией сексизма и расизма, и почти не уделял внимания трансформации субъективности пролетариата, он тем не менее понимал, что нам нужна революция, чтобы освободиться не только от внешних ограничений, но также от интериоризации капиталистической идеологии отношений, то есть, как он сам говорит, от «всей старой мерзости», чтобы «стать способным создать новую основу общества»[172].
5. Революция начинается дома: переосмысление Маркса, воспроизводства и классовой борьбы[173]
Введение
Одна из причин сохранения силы политической теории Маркса заключалась, несомненно, в способности философа анализировать будущее и предсказывать формы капиталистического развития, которые ныне разворачиваются у нас на глазах, а потому и 150 лет спустя его работы могут послужить ориентиром для настоящего. Проявив изрядную интуицию, Маркс предсказал процесс глобализации, неудержимое влечение капитала завоевать каждый уголок света и подчинить каждую форму производства логике прибыли и рынка. Наиболее важно то, что он предвидел, как интернационализация капитала приведет не только к глобальному рынку, но также и к такому глобальному циклу накопления, что «разделение мира на национальные государства утратит свое экономическое значение»[174]. Подобным образом и «Grundrisse», особенно «Фрагмент о машинах»[175], стали цениться благодаря предсказанию роста господства знания и науки в капиталистической организации труда, что заставило некоторых заявить о начале новой фазы накопления, названной «когнитивным капитализмом»[176].
Но в одном отношении Маркс свое время не опередил. Как ни удивительно, он не предвидел того процесса, которому было суждено за несколько десятилетий перестроить состав рабочего класса и сам ландшафт рабочей борьбы в Европе и США – а именно формирование новой пролетарской семьи, которое заняло период между (примерно) 1860-ми годами и Первой мировой войной, когда женщины и дети постепенно были исключены из фабричного труда, была внедрена «семейная заработная плата», создана пролетарская домохозяйка и сам домашний труд как особая отрасль капиталистического производства, на которую была возложена задача воспроизводства рабочей силы[177].
Благодаря этим процессам, которые обозначили собой начало нового патриархального режима, построенного на власти мужской заработной платы, в классовых отношениях произошла перемена, ускользнувшая от анализа Маркса. Впрочем, в первом томе «Капитала» мы обнаруживаем многочисленные ссылки на доклады государственных заводских инспекторов, которые в Англии проторили путь этим изменениям: класс капиталистов занимался революционным преобразованием пролетарской семьи и гендерных отношений, создавая новые иерархии между мужчинами и женщинами и новые границы внутри самого пролетариата, которые невозможно вывести из чтения книги Маркса. Как и Энгельс, Маркс остался скован верой в то, что капитализм разрушает пролетарскую семью и создает материальные условия для более эгалитарных гендерных отношений. В «Манифесте Коммунистической партии» он говорит об этом так:
…чем более развивается современная промышленность, тем более мужской труд вытесняется женским и детским. По отношению к рабочему классу различия пола и возраста утрачивают всякое общественное значение. Существуют лишь рабочие инструменты, требующие различных издержек в зависимости от возраста и пола[178].
Почему же Маркс – во всем остальном анализе капиталистического развития настолько прозорливый – не смог распознать проводившейся тогда реорганизации социальных отношений, которые создадут более четкую иерархию мужчин и женщин в рабочих сообществах Англии, а потом в остальных странах Европы и в некоторых частях США?
Один из тезисов этой статьи состоит в том, что Маркс не предсказал реструктуризацию пролетарской семьи и формирование новых патриархальных отношений внутри пролетариата и никак не комментировал их потому, что, согласно его политической теории, сфера семейных и гендерных отношений не имеет особой роли в накоплении капитала или конституировании субъективности рабочих и формировании класса