Далее он замечает:
Если считать викторианскую семью новым институтом… можно понять, почему развод стал необходимой частью семейной системы. Когда семья становится центром социальной организации, ее интимность начинает казаться удушающей, ее ограничения – невыносимыми, а ожидания – завышенными[272].
О’Нилл и его современники хорошо понимали, что за семейным кризисом и взрывным ростом разводов стоит восстание женщин. В США основную массу заявлений на разводы подавали женщины. Развод был не единственным способом выражения женщинами своего отказа от семейной дисциплины. В тот же период и в США, и в Англии начал падать уровень рождаемости. В 1850–1900‐х годах типичная американская семья сократилась в среднем на одного члена. В то же время в обоих странах появилось феминистское движение, которое, вдохновившись аболиционистским, стало критиковать «домашнее рабство».
«Виноваты ли женщины?» – заглавие симпозиума о разводах, опубликованного North American Review в 1889 году, было типичным для этого времени примером атаки на женщин. Женщин обвиняли в жадности и эгоизме, в том, что они слишком многого ждут от брака, что у них слабое чувство ответственности, что они ставят общее благополучие ниже своего узкого личного интереса. Даже когда они не подавали на развод, они продолжали свою повседневную борьбу с домашним и сексуальным трудом, которая часто принимала форму болезни и десексуализации. Еще в 1854 году Мэри Николс, американский врач и сторонница семейной реформы, написала:
Лишь один ребенок из десяти был желанным… Огромное число женщин в цивилизованных странах не знакомы ни с сексуальной, ни с материнской страстью. Все женщины хотят любви и поддержки. Но они не хотят вынашивать детей или становиться шлюхами, чтобы эту поддержку получить. В браке, существующем сегодня, инстинктивный настрой против вынашивания детей и любовных объятий практически так же распространен, как любовь к детям, появляющаяся, когда они родились. Уничтожение материнского и сексуального инстинкта в женщине – факт ужасный и патологический[273].
Женщины пользовались предлогом слабости, хрупкости и неожиданной болезни (мигрени, головокружения, истерии), чтобы уклониться от супружеских обязанностей и опасности нежеланной беременности. То, что это, строго говоря, были не «болезни», а формы сопротивления домашнему и сексуальному труду, доказывалось не только повсеместностью этого феномена, но также жалобами мужей и проповедями врачей. Вот как один американский врач, миссис Р. Б. Глисон, описала диалектику болезни и отказа, с точек зрения одновременно мужчины и женщины, в семье среднего класса начала века:
Жена: Мне вообще не следовало выходить замуж, поскольку жизнь моя – сплошные мучения. Я одна могла бы перенести их, однако мысль о том, что я из года в год становлюсь матерью тех, кто должны приобщиться к моим бедам и упрочить их, настолько меня угнетает, что я, считай, не в себе.
Врач: Внимательный муж может позаботиться о своей прекрасной, но хрупкой избраннице; он готов… с любовью ухаживать за юной женой, когда та постоянно болеет и преждевременно стареет; однако у него нет помощницы – не с кем поделить радости жизни и некому облегчить его тяготы. Некоторые больные женщины становятся эгоистичными и забывают о том, что в таком партнерстве другие тоже страдают, когда страдают они. У каждого настоящего мужа, если у него больная жена, остается лишь половина жизни.
Муж: Может она когда-нибудь не болеть?[274]
Если женщины и не болели, они могли стать фригидными или же, словами Мэри Николс, «приобретали апатичность, отвращает их от какого-либо материального союза»[275]. В контексте сексуальной дисциплины, которая отказывала женщинам, особенно из среднего класса, в контроле над собственной сексуальной жизнью, фригидность и распространение физических болей стали эффективными формами отказа, которые можно было маскировать в качестве более надежной целомудренности, то есть как избыток добродетели, который позволял женщинам побить противников их же картами и представить себя в качестве истинных защитниц сексуальной морали. Таким образом, викторианские женщины из среднего класса могли отказываться от своих сексуальных обязанностей чаще, чем их внучки. После десятилетий отказа женщин от сексуального труда психологи, социологи и другие эксперты опомнились и сегодня уже не желают сдаваться. На самом деле, сегодня развернута целая кампания, которая во всем винит «фригидную женщину», в том числе и в том, что она не освободилась.
Расцвет социальных наук в XIX веке, должно быть, частично связан с кризисом семьи и отказом женщин от нее. Психоанализ возник как наука сексуального контроля, на которую была возложена обязанность разработать стратегии реформирования семейных отношений. И в США, и в Англии планы по реформированию сексуальности появились в первом десятилетии XX века. Семье и «проблеме развода» было посвящено множество книг, брошюр, памфлетов, статей и трактатов, показавших не только глубину кризиса, но и растущее понимание того, что нужна новая сексуальная и семейная этика. Так, в США консервативные круги основали Лигу защиты семьи, а радикальные женщины требовали свободы собраний и утверждали, что для работы такой системы «необходимо, чтобы государство по закону субсидировало всех матерей»[276]. К этому спору присоединились социологи и психологи, предлагающие научное решение проблемы. Задача Фрейда будет состоять в том, что систематизировать новый сексуальный кодекс, и именно поэтому его труды стали столь популярны на обоих континентах.
Фрейд и реформа сексуального труда
Кажется, что теория Фрейда занимается сексуальностью в целом, однако ее истинная цель – женская сексуальность. Работы Фрейда стали ответом на отказ женщин от домашнего труда, деторождения и сексуального труда. Как хорошо показывают его произведения, он глубоко осознавал то, что «семейный кризис» возник, поскольку женщины не хотели или не могли делать свою работу. Также он был озабочен распространением мужской импотенции, которая приобрела такие масштабы, что он назвал ее одним из главных социальных феноменов своего времени. Фрейд связывал ее с «переносом требований к женщине на половую жизнь мужчины и отвержением любых сексуальных сношений за исключением брачно-моногамных». Далее он отмечает:
…культурная половая мораль… прославляя моногамию, парализует фактор мужского отбора, благодаря влиянию которого можно достичь улучшения конституции, поскольку витальный отбор у культурных народов низведен до минимума гуманностью и гигиеной[277].
Борьба женщин с сексуальным трудом не только создала угрозу для выполнения ими роли домашних любовниц и создала разочарованных мужчин, но также поставила под вопрос их роль родительниц (что в то время было, возможно, важнее). Фрейд писал:
Я не знаю, существует ли тип нечувственной женщины также и вне культурного воспитания, но считаю это возможным. Во всяком случае, он буквально культивируется воспитанием, и эти женщины, не испытывающие удовольствия при зачатии, проявляют затем мало готовности повторно рожать, терпя боль. Таким образом, подготовкой к браку становятся недостижимыми цели самого брака…[278]
Стратегия Фрейда состояла в (ре)интеграции секса в домашний рабочий день и в дисциплину, чтобы восстановить традиционную роль женщины как жены и матери на более прочных основаниях, то есть посредством более свободной и удовлетворительной сексуальной жизни. Другими словами, у Фрейда сексуальность ставится на службу укрепления домашнего труда и превращается определенный элемент труда, которому вскоре суждено было стать обязанностью. Рецепт Фрейда – более свободная сексуальность для более здоровой семейной жизни и для семьи, в которой женщина могла бы отождествиться со своей функцией жены вместо того, чтобы свалиться в истерику и невроз, замкнуться после первых месяцев брака во фригидности и, возможно, поддаться искушению нарушить нормы в таком «дегенеративном» опыте, каковым является лесбиянство.
Начиная с Фрейда сексуальное освобождение женщин стало означать интенсификацию домашнего труда. Образцом жены и матери, который пестовала психология, была уже не мать-родительница многочисленного потомства, но жена-любовница, которая должна гарантировать более высокий уровень удовольствия своему мужу, чем тот, что можно получить от простого проникновения в пассивное или сопротивляющееся тело.
В США реинтеграция сексуальности в домашний труд начала утверждаться в пролетарской семье с развитием быта в прогрессивную эпоху и ускорилась вместе с фордистской реорганизацией труда и заработной платы. Она пришла вместе с конвейером, пятью долларами ежедневной зарплаты и ускорением труда, которое потребовало того, чтобы мужчины отдыхали ночью, а не шлялись по салонам, иначе они не могли возвращаться каждый день на свою тяжелую работу свежими и бодрыми. Строгая трудовая дисциплина и ускорение, внедренные тейлоризмом и фордизмом на американском заводе, потребовали новой гигиены, нового сексуального режима, а потому и преобразования сексуальности и семейной жизни. Другими словами, чтобы рабочие могли выдержать регламентацию заводской жизни, зарплата должна была быть такой, чтобы можно было купить более наполненную сексуальность, чем та, что была доступна благодаря разовым встречам в салонах. Сделать дом более привлекательным благодаря реорганизации домашнего сексуального труда было также крайне важно во времена роста заработной платы, которую в ином случае мужья могли бы потратить на любовные похождения.