«Не то слово».
«Нужно с ней поговорить?»
«Возможно, что не только поговорить. Она — слабое звено».
«Слабое звено. Ага».
Повисла долгая пауза. Я слышал, как на одном конце провода дышит Майлз, а на другом потрескивают статические разряды.
«Ты тут?» — спросил Майлз.
«Скучно это все».
«Что?»
«Такой подход».
«Для твоего подхода нам может не хватить времени. Слушай, мы…»
«Не по телефону».
«Хорошо. Тогда как обычно».
«Как обычно. Не беспокойся ты так».
«Я не беспокоюсь, я просто хочу разобраться со всем этим быстрее, чем ты привык».
«Разумеется».
«Я серьезно».
«Я это понимаю», — сказал спокойный голос, и мужчина положил трубку.
Майлз без промежутка набрал следующий номер.
На четвертом звонке трубку сняла женщина. Тягуче и невнятно она проговорила:
«Да-а?»
«Это я», — сказал Майлз.
«А-а».
«Помнишь, мы должны были забрать кое-что у Карен?»
«Что?»
«Записки. Помнишь?»
«А я-то тут при чем? Это ты должен был их забрать».
«Он недоволен».
«И? Это ты должен был их забрать».
«Он так не считает».
«Что ты хочешь сказать?»
«Я хочу сказать, что он может снова стать на тропу войны. Будь осторожна».
«О господи, — сказала женщина. — Ты… ты что, мать твою, издеваешься? Господи, Майлз!»
«Успокойся».
«Нет! Господи! Мы у него на крючке, Майлз. Мы у него на крючке».
«Все у него на крючке, — сказал Майлз. — Просто…»
«Что? Что „просто“, Майлз? А?»
«Не знаю. Будь осторожна».
«Спасибо, блин. Спасибо, блин, большое. Черт». — Она бросила трубку.
Майлз отключился. Мы сидели в фургоне и следили за его домом. Ждали, когда он высунет наружу нос и приведет нас туда, куда собирался направиться.
— С кем он говорил? С доктором Борн?
— Нет. — Энджи покачала головой. — Голос явно моложе.
Я кивнул.
Бубба сказал:
— А этот парень из дома, он чего, кому-то подляну подкинул?
— Да. Думаю, что да.
Бубба полез под пальто, вытащил пистолет 22-го калибра и навинтил на ствол глушитель:
— Ну ладно. Погнали.
— Чего?
Он посмотрел на меня:
— Давай вышибем дверь и замочим его.
— Зачем?
Он пожал плечами:
— Ты же сам сказал, что он кому-то подляну кинул. Так давай его замочим. Весело будет.
— Бубба, — сказал я и накрыл его руку с пистолетом своей. — Мы пока еще не знаем, с чем имеем дело. Этот парень нам нужен, чтобы выйти на его подельников.
Бубба вытаращил глаза, раскрыл рот и уставился на стену фургона как ребенок, у которого только что лопнул воздушный шарик.
— Блин, — сказал он, обращаясь к Энджи. — Чего он меня зовет, если даже стрельнуть не в кого?
Энджи погладила его по шее:
— Ну-ну. Все приходит к тому, кто умеет ждать.
Бубба потряс головой:
— Знаешь, что приходит к тем, кто ждет?
— Что?
— Ничего. Так и ждут до посинения. — Он скривился: — И никакой стрельбы. — Он вытащил из кармана пальто бутылку водки и приложился к горлышку. Отпил изрядный глоток и качнул массивной головой: — Так нечестно.
Бедный Бубба. Вечно приходит на вечеринку не в том костюме.
18
Майлз Ловелл покинул дом вскоре после захода солнца, когда небеса окрасились в томатно-красный цвет, а ветер принес с собой запахи прилива.
Мы дали ему отъехать на несколько кварталов и вырулили на дорогу вдоль пляжа, догнав его возле газгольдеров и прочих промышленных сооружений, обступивших этот участок 228-го шоссе. Автомобилей на дороге было значительно меньше, и направлялись они к пляжу, а не прочь от него, поэтому мы держались от Майлза на расстоянии в четверть мили и ждали, когда стемнеет.
Краснота небес сгустилась, и облака посинели. Энджи села в фургон к Буббе; я в «порше» ехал впереди них. Ловелл вел нас обратно через Хингэм на Третье шоссе, двигаясь все дальше к югу.
Поездка оказалась короткой. Пропустив несколько боковых поворотов, он свернул на Плимут-Рок и еще через милю покатил по лабиринту грунтовок, каждая последующая из которых выглядела пыльнее и заброшеннее предыдущей. Мы держали дистанцию, надеясь, что не потеряем его в этом хитросплетении перекрестков и узких дорог, заросших по обочинам пышным кустарником и низко нависавшими деревьями.
Радио у меня не работало, стекла были опущены, и время от времени до меня доносился хруст гравия под колесами его машины и обрывки джаза из салона. Насколько я мог судить, мы уже забрались в глубь Национального парка Майлза Стэндиша; вокруг высились сосны, белые клены и лиственницы. В ноздри мне пахнуло клюквой — еще до того, как взору открылись клюквенные плантации.
К этому сладкому и в то же время резкому аромату примешивались пьяные ноты перебродившего ягодного сока, выставленного на солнце. Из-за деревьев просачивался белый клочковатый туман, поднимавшийся над остывающими болотами. Я припарковал «порше» на ближайшей к ним поляне. Чуть впереди светились, виляя, задние габаритные огни машины Ловелла, направлявшейся к болотистому берегу.
Бубба остановил фургон рядом с «порше». Мы вышли наружу, осторожно захлопнув дверцы, которые издали мягкий щелчок, почти не потревоживший окружающую тишину. Майлз Ловелл затормозил ярдах в пятидесяти дальше — мы слышали, как громко стукнули дверцы его машины. Звуки здесь разносились далеко и ясно, несмотря на туман и преграду в виде жидкой поросли деревьев.
Мы двинулись по темной влажной тропе. Сквозь редкие стволы показалось море клюквы, пока еще зеленой. Бугристые ягоды покачивались под сырым ветром, словно заигрывая друг с другом.
Звук наших шагов разбудил в лесу эхо; в сгущающихся сумерках послышалось карканье вороны; зашелестели под мягким и влажным поцелуем ветра древесные кроны. Мы дошли до опушки и едва не уперлись в задний бампер БМВ. Спрятавшись за дерево, я высунул голову и осмотрелся.
Передо мной расстилалось широкое болото, по поверхности которого пробегала рябь. В дюйме над ним, разделенные дощатым настилом на четыре вытянутых прямоугольника, висели белесые испарения. Майлз Ловелл ступил на одну из коротких «перекладин» деревянного креста. В центре его стоял сарайчик. Ловелл толкнул дверь и зашел внутрь.
Я прокрался к берегу, надеясь, что машина Ловелла послужит мне прикрытием на тот случай, если на том конце болота кто-то есть. Размерами сарай был не намного больше уличной туалетной кабинки; с правой стороны от двери на стене имелось окно, выходившее на длинную «перекладину» перегородившего болота креста. Изнутри окно прикрывала муслиновая занавеска, вскоре засветившаяся мягким оранжевым светом. Я увидел, как за стеклом мелькнула и исчезла тень Ловелла.
Кроме машины, прятаться больше было негде. Кругом расстилалась влажная земля. В воздухе носилось жужжанье пчел, комариный звон да стрекотанье сверчков, собиравшихся заступать на ночную смену. Я пробрался обратно к линии деревьев. Вместе с Буббой и Энджи мы схоронились за редкими стволами, подступавшими к краю болота. Отсюда мы могли видеть фасад и левую стену сарая, а также часть дощатого креста, протянувшуюся вдаль, до черных зарослей на том берегу.
— Черт, — сказал я. — Жалко, что не взял бинокль.
Бубба вздохнул, достал из-под полы пальто бинокль и протянул мне. Ох уж этот Бубба со своим пальто. Порой мне казалось, что у него в карманах целый супермаркет.
— Я тебе никогда не говорил, что в пальто ты мне напоминаешь Харпо Маркса?
— Говорил. Раз семьсот. Или восемьсот.
— А-а. — Мой коэффициент крутизны явно пошел под уклон.
Я навел бинокль на сарай, отрегулировал фокус, но в награду за все свои усилия получил только четкую картинку деревянной стены. Сомнительно, что на задней стене тоже есть окно, подумал я, а то, которое я видел, было занавешено. Что нам оставалось? Только ждать, когда на свидание с Ловеллом явится его таинственный приятель, и молиться, чтобы комары и пчелы не сожрали нас заживо. Конечно, если бы нам стало совсем невмоготу, у Буббы в карманах наверняка нашлась бы банка репеллента, а то и специальная лампа, отпугивающая насекомых.
Небо над нами окончательно утратило красноту и приобрело темно-синий оттенок. Зеленые клюквенные плантации посерели; сгустившийся туман прорезали черные силуэты деревьев.
— Как ты думаешь, мог этот мужик, с которым должен встретиться Майлз, приехать первым? — спросил я Энджи.
Она посмотрела на сарай.
— Все возможно. Но ему бы пришлось пробираться с другой стороны. Здесь следы только одной машины, Ловелла. А мы встали севернее.
Я перевел окуляры на южную оконечность креста, где он терялся в высоких стеблях пожухлой болотной травы, над которой вились стаи комаров. Не самый привлекательный и легкодоступный путь, если, конечно, не горишь желанием подхватить малярию.
Бубба у меня за спиной издал хрюкающий звук, топнул ногой и отломил с дерева пару толстых сучьев.
Я начал осматривать в бинокль противоположный берег с восточной стороны креста. Там почва казалась тверже, а деревья — выше и суше. И росли они плотнее. Настолько плотно, что, как я ни приглядывался, не видел ничего, кроме уходивших вглубь ярдов на пятьдесят черных стволов и зеленого мха.
— Если он там, значит, подошел с другой стороны. — Я указал направление пальцем и пожал плечами. — Увидим, когда он выйдет. Фотоаппарат взяла?
Энджи кивнула и достала из сумки маленький «Пентакс» с функцией автонастройки фокуса и вспышкой для ночной съемки.
Я улыбнулся:
— Мой рождественский подарок.
— На Рождество девяносто седьмого года. — Она усмехнулась. — Единственный твой подарок, которым не стыдно пользоваться на людях.
Мы на мгновение встретились взглядами. Она смотрела мне прямо в глаза, и меня внезапно охватило желание обнять ее. Она опустила глаза. Я почувствовал, как мое лицо заливает жар, и снова уткнулся в бинокль.
— Вы, ребята, такой фигней каждый день занимаетесь, да? — спросил Бубба минут через десять. Сделал пару глотков из бутылки с водкой и рыгнул.