Клеопатра: Да! (Кокетливо оттопыривает губки.) Вот голубые жилки моей руки{76}.
Уборщица: Ну же, милок, побалуй себя.
Клеопатра (хрипло): Ну же, придурок, трахни меня.
На этот раз Патрику пришлось перетянуть руку галстуком — обмотать несколько раз, а конец зажать в зубах и потянуть, скалясь по-собачьи.
Трепло О’Коннор (опрокидывая стакан «Джеймсона»): Когда ей ставили пиявок, она с грубым саксонским смехом воскликнула: «Я всегда хотела быть в двух местах сразу!»{77}
Придворный (взволнованно): Удар, отчетливый удар{78}.
Капитан Кирк: Скорость варп-десять, мистер Сулу.
Аттила (низким басом): Я играю в футбол головами моих врагов. Я проезжаю под триумфальными арками, копыта моего коня выбивают искры из мостовых, римские рабы устилают цветами мой путь.
Патрик упал со стула и свернулся на полу. Сила прихода вышибла из него дух. Он трясся от ударов собственного сердца, словно человек, пригнувшийся под вращающимися лопастями вертолета. Руки и ноги парализовало от напряжения; он воображал свои вены, тонкие и хрупкие, словно ножки бокалов для шампанского, — попытайся разогнуть руки, и они переломятся. Без героина он умер бы от сердечного приступа.
— А вы все идите в жопу, — пробормотал он.
Честный Джон (качая головой): Ну и злыдень же этот Аттила. «На что уставился?» — спрашивает. А я ему: «Ни на что». А он мне: «Ну и не пялься!» (Качает головой.) И откуда столько злобы?
Няня: Если не перестанешь говорить глупыми голосами, часы пробьют и не сможешь остановиться!
Мальчик (в отчаянии): Но я хочу перестать!
Няня: Хотел бы — давно уже перестал бы.
Сержант: А ну живо взял себя в руки! (Орет.) Шагом марш! Левой-правой, левой-правой!
Патрик завозил ногами по ковру, словно упавшая заводная кукла.
Короткое извещение в колонке некрологов «Таймс»: МЕЛРОУЗ. Двадцать пятого мая после счастливого дня в гостинице «Пьер» мирно скончался Патрик, 22 лет, любящий сын Дэвида и Элинор, о котором будут горько скорбеть Аттила, Уборщица, Негодующий Эрик и прочие друзья, столь многочисленные, что всех и не перечислить.
Трепло О’Коннор: Бедолага. Если он не дергался, как отрезанная лапка гальванизированной лягушки, то лишь потому, что тоска давила на него, как монетки на веки покойника. (Опрокидывает стакан «Джеймсона».)
Няня (постаревшая, страдающая склерозом): Никак не могу привыкнуть к этой мысли. Он был такой милый мальчик. Помню, я звала его моим заинькой. Всегда говорила: «Не забывай, что нянечка тебя любит».
Трепло О’Коннор (слезы текут по его щекам): А от его жалких слабых ручонок хочется плакать. Ранки, усеивающие их, подобны ртам голодных золотых рыбок, просящим то единственное, что дарило покой его бедной измученной душе.
Капитан Расслабон: Он был из тех, кто по большей части сидит дома. Ничего плохого в этом нет, только он постоянно мерил шагами комнату. Я всегда говорю: уж если не делаешь ничего, так ничего и не делай.
Трепло О’Коннор (пьет теперь прямо из горла, стоя по колено в слезах, язык заплетается все больше): И у него всегда было плохо с головой. Может быть, его сгубил страх за собственную свободу. Во всякой неприятной ситуации — а он постоянно влипал в неприятные ситуации — он видел выборы, ветвящиеся, точно лопнувшие сосуды в глазах. И в каждом действии он слышал вопль несделанного. И везде видел шанс заполучить головокружение, даже в луже, отражающей небо, или в водостоке на углу Литл-Британ-стрит. Сходя с ума от страха потерять след самого себя, он кружил, как чертова гончая в чертовом лесу.
Честный Джон: Вот ведь придурок, а? Ни дня в жизни не работал по-честному. Ты когда-нибудь видел, чтобы он перевел старушку через дорогу или купил бедным ребятишкам кулек конфет? Не было такого. Надо честно признать.
Толстяк: Сэр, он мало ел, ковырялся в еде, предпочел фармакопею обильным дарам жизни. Короче, сэр, он был последним негодяем.
Трепло О’Коннор (изредка выныривая из озера слез): А один его вид… (буль, буль, буль)…эти порванные губы, не научившиеся любить… (буль, буль, буль)…губы, с которых… срывались дикие и злые слова… (буль, буль, буль)…разорванные яростью и сознанием подступающей смерти… (буль).
Дебби (заикаясь): Не понимаю, что я хотела сказать?
Кэй: Я видела его в тот день, когда это произошло.
— Я не хочу сойти с ума!{79} — заорал Патрик голосом, который начался как его, но к последним двум словам превратился в голос Джона Гилгуда{80}.
Священник (благостно глядя с кафедры): Некоторые из нас помнят Дэвида Мелроуза как педофила, алкоголика, лжеца, насильника, садиста и «человека вполне омерзительного». Однако каких слов в такой ситуации ждет от нас Христос, что сказал бы Он сам? (Пауза.) «Это еще не вся история, верно?»
Честный Джон: Нет, вся.
Священник: Идея «всей истории» — одна из самых волнующих в христианстве. Когда мы читаем книгу любимого автора, будь то Ричард Бах или Питер Мейл, нам мало знать, что она рассказывает про одну конкретную чайку или что действие происходит в очаровательной прованской campagne[36]{81}, если позаимствовать французское слово, нет, мы хотим получить удовольствие, прочитав ее всю до конца.
Честный Джон: За себя говори.
Священник: И примерно в том же духе, судя о других людях (а кто из нас о них не судит?), мы должны быть уверены, что перед нами открыта «вся история».
Аттила (низким басом): Умри, христианский пес! (Отрубает священнику голову.)
Отрубленная голова священника (после задумчивой паузы): Знаете, позавчера моя внучка подошла ко мне и сказала: «Дедушка, мне нравится христианство». Я спросил удивленно: «Почему?» И знаете, что она мне ответила?
Честный Джон: Конечно не знаем, придурок.
Отрубленная голова священника: Она сказала: «Потому что это такое утешение». (Делает паузу и повторяет медленно, с нажимом.) «Потому что это такое утешение».
Патрик открыл глаза и медленно распрямился из свернутого положения. Телевизор укоризненно уставился на него, и Патрик подумал, что, может быть, телевизор станет спасением от собственного невольного спектакля.
Телевизор (трясясь и шмыгая носом): Включи меня, будь человеком.
Президент: Не спрашивай, что телевизор может сделать для тебя, спроси, что ты можешь сделать для телевизора.
Ликующий народ: Ура! Ура!
Президент: Мы заплатим любую цену, вынесем все трудности, преодолеем любые испытания…
Семейный хор фон Траппов{82}(захлебываясь от восторга): Взберемся на любую гору!
Президент:…поддержим своих друзей и остановим врагов ради спасения и укрепления телевидения.
Ликующий народ: Ура! Ура!
Президент: Пусть сейчас с этого места до друга и до врага долетит весть о том, что эстафета передана новому поколению американцев, рожденных в этом веке, закаленных войной, победивших трудности мирного времени, людям, которые гордятся своим древним наследием и не желают ничего, кроме как смотреть телевизор.{83}
«Да, да, да, — думал Патрик, ползя по полу, — телевизор».
Телевизор (беспокойно переминаясь с колесика на колесико): Включи меня, чувак, мне без этого худо.
Зритель (холодно): Что ты можешь мне предложить?
Телевизор: У меня есть «Кино на миллион долларов», «Человек на миллиард долларов», «Викторина на триллион долларов».
Зритель: Да-да-да, но что у тебя есть сейчас?
Телевизор (виновато): Заставка с изображением американского флага и псих в синем нейлоновом костюме, вещающий о конце света. Очень скоро начнется программа для фермеров.
Зритель: Хорошо, пусть будет флаг. Но не доводи меня (вытаскивает револьвер), или я продырявлю твой гребаный экран.
Телевизор: Ладно, ладно, только не волнуйся. Прием не очень хороший, но кадр с флагом правда великолепный, я лично это гарантирую.
Патрик выключил телевизор. Кончится когда-нибудь эта кошмарная ночь? Он лег на кровать, закрыл глаза и стал напряженно вслушиваться в тишину.
Рон Зак (закрыв глаза, кротко улыбаясь): Прислушайтесь к этой тишине. Вы слышите ее? (Пауза.) Слейтесь с тишиной. Она — ваш внутренний голос.
Честный Джон: Ой-ой, это, что ли, еще не кончилось? Что за Рон Зак такой? Честно говоря, говорит он как придурок.
Рон Зак: Вы слились с тишиной?
Ученики: Да, Рон, мы слились с тишиной.
Рон Зак: Хорошо. (Долгая пауза.) А теперь прибегните к методу визуализации, которую освоили на прошлой неделе, и вообразите пагоду… как китайский пляжный домик, только в горах. (Пауза.) Хорошо. Она прекрасна, не правда ли?
Ученики: Да, Рон, она очень аккуратная.
Рон Зак: У нее прекрасная золотая крыша, а в саду — сеть булькающих круглых бассейнов. Заберитесь в один из них… ммм… как приятно… и пусть служители омоют ваше тело, принесут вам чистые новые одеяния из шелка и других престижных тканей. Они ласкают кожу, не так ли?
Ученики: Да, они очень классные.
Рон Зак: Хорошо. Теперь войдите в пагоду. (Пауза.) Там кто-то есть, верно?
Ученики: Да, это Провожатый, о котором мы узнали на позапрошлой неделе.
Рон Зак (чуть раздраженно): Нет, Провожатый в другой комнате. (Пауза.) Здесь ваши мама и папа.
Ученики (с изумленным узнаванием): Мама? Папа?
Рон Зак: А теперь подойдите к вашей маме и скажите: «Мама, я правда тебя люблю».