— Господи, вот потеха.
— Жалко, мы вроде бы сказали друг другу «чао» в последний раз, а то бы я тебе такого добыл. Честно, это то, чем стоит вмазаться, прежде чем в последний раз вытолкнуть пылающую ладью на серую воду.
— Прямо завидно слушать.
— Ну ладно, может, завтра вечером мы все-таки себя угробим.
— Обязательно. Постарайся добыть побольше.
— Ага.
— Ладно, завтра увидимся.
— Пока.
— Пока.
Патрик, улыбаясь, повесил трубку. Разговоры с Джонни всегда поднимали ему настроение. Он тут же набрал следующий номер и снова откинулся на подушки.
— Алло?
— Кэй?
— Малыш! Как ты? Секундочку, я музыку приглушу.
Звук виолончельного соло стал тише, и Кэй вернулась к телефону.
— Так как ты? — снова спросила она.
— Плохо спал.
— Не удивляюсь.
— Я тоже. Принял около четырех граммов кокса.
— Господи, кошмар какой. Но ты же не принимал вместе с ним еще и героин?
— Нет-нет. С ним я завязал. Только немного транквилизаторов.
— Уже хоть что-то. Но почему кокаин? Подумай про свой бедный нос. Нельзя же с ним так.
— С моим носом все будет хорошо. Просто мне было так тоскливо.
— Бедный малыш. Смерть отца — худшее, что могло с тобой случиться. Вы так и не смогли спокойно поговорить по душам.
— Мы бы и не смогли.
— Все сыновья так думают.
— Ммм…
— Мне не нравится, что ты там один. Встречаешься сегодня с кем-нибудь приятным или только с похоронными агентами?
— Ты считаешь, похоронные агенты не могут быть приятными? — скорбным тоном осведомился Патрик.
— Да нет, конечно, я считаю, они делают большое дело.
— Не знаю, не знаю. Мне надо забрать прах, в остальном я свободен как ветер. Жалко, ты не здесь.
— И мне жалко, но мы ведь завтра увидимся?
— Обязательно. Из аэропорта прямо к тебе. — Патрик закурил. — Я всю ночь думал, — быстро сказал он, — если это можно назвать думаньем… про то, возникают ли мысли из потребности постоянно говорить, изредка облегчаемой парализующим присутствием других людей, или мы просто реализуем в речи уже пришедшие мысли.
Он надеялся этим вопросом отвлечь Кэй от точных подробностей своего возвращения.
— И стоило ради такого не спать! — рассмеялась она. — Я тебе завтра скажу. Ты когда прилетаешь?
— Около десяти, — ответил Патрик, добавляя к времени прилета несколько часов.
— Значит, у меня будешь около одиннадцати?
— Ага.
— Пока, малыш. Люблю, целую.
— И я тебя. До скорого.
Патрик положил трубку и приготовил себе еще дозу кокаина, чтобы поддержать силы. С предыдущей прошло слишком мало времени, и некоторое время он отлеживался, обливаясь потом, прежде чем снова взять трубку.
— Алло? Дебби?
— Милый, я не решалась позвонить, думала, может, ты еще спишь.
— У меня бессонница.
— Извини, я не знала.
— Я тебя ни в чем не обвинял. Не надо ощетиниваться.
— Я не ощетиниваюсь, — рассмеялась Дебби. — Просто беспокоюсь о тебе. Глупо, честное слово! Я всего лишь имела в виду, что всю ночь беспокоилась, как ты там.
— Глупо, да.
— Пожалуйста, не спорь. Я не сказала, что ты глупый, только что глупо спорить.
— Что ж, я спорю, и если спорить глупо, значит я глупый. Мое обвинение в силе.
— Какое обвинение? Ты вечно думаешь, будто я на тебя нападаю. Мы не в суде, я не прокурор и не твой враг.
Молчание. Сердце у Патрика колотилось — таких усилий стоило ему не возражать Дебби.
— Так что ты делала вчера вечером? — спросил он.
— Сперва долго пыталась до тебя дозвониться, потом пошла на обед к Грегори и Ребекке.
— Страдания происходят, когда кто-то другой ест{88}. Кто это сказал?
— Почти кто угодно мог это сказать! — рассмеялась Дебби.
— У меня просто в мозгу всплыло.
— Ммм. Тебе надо научиться редактировать часть того, что всплывает у тебя в мозгу.
— Ладно, не будем про вчера, скажи, что ты делаешь завтра вечером?
— Мы приглашены к Чайне, но ты вряд ли захочешь есть и страдать одновременно. — Дебби, по обыкновению, рассмеялась собственной шутке.
Патрик придерживался безжалостной политики — никогда ее шуткам не смеяться. В данном случае он не ощутил и тени раскаяния.
— Точно подмечено, — сухо произнес Патрик. — Я не пойду, но ты обязательно пойди.
— Не глупи. Я откажусь.
— Похоже, мне надо глупить и дальше, иначе ты меня не узнаешь. Я собирался приехать к тебе прямо из аэропорта, но, раз так, приеду, когда ты вернешься от Чайны. Часам к двенадцати.
— Хорошо, но, если хочешь, я откажусь.
— Нет-нет, ни за что.
— Лучше я не пойду, а то иначе ты меня потом будешь упрекать.
— Мы не в суде. Я не прокурор и не твой враг, — передразнил Патрик.
Молчание. Дебби придумывала, как бы начать сначала, оставив без внимания противоречивые требования Патрика.
— Ты в «Пьере»? — весело спросила она.
— Если ты не знаешь, в какой я гостинице, куда ты мне звонила?
— Я догадывалась, что ты в «Пьере», но не знала точно, поскольку ты не счел нужным поставить меня в известность, — вздохнула Дебби. — Хороший номер?
— Тебе бы понравилось. В ванной множество саше и телефон рядом с унитазом — не пропустишь важный звонок, например приглашение на обед к Чайне.
— Почему ты так вредничаешь?
— Я вредничаю?
— Я отменю завтрашний поход в гости.
— Нет, пожалуйста, не надо. Я просто пошутил. Я немножко не в себе.
— Ты всегда немножко не в себе, — рассмеялась Дебби.
— Ну, у меня отец умер, так что сейчас я особенно не в себе.
— Знаю, милый. Извини.
— Плюс я принял довольно много кокаина.
— А стоило так делать?
— Разумеется, не стоило! — возмущенно взвыл Патрик.
— Как ты думаешь, после смерти отца ты не станешь меньше на него похож? — вздохнула Дебби.
— У меня тут срочная работа или две.
— Господи, ну разве тебе не хочется уже забыть это все?
— Разумеется, я бы предпочел забыть это все! — рявкнул Патрик. — Но не могу.
— Что ж, у каждого свой крест.
— Правда? А какой крест у тебя?
— Ты, — рассмеялась Дебби.
— Ну смотри, чтобы кто-нибудь его у тебя не украл.
— Я буду за него драться, — с нежностью произнесла Дебби.
— Зайка, — проворковал Патрик, зажимая трубку плечом и спуская ноги с кровати.
— Ах, милый, почему мы все время спорим? — спросила Дебби.
— Потому что мы друг друга любим, — предположил Патрик, открывая над тумбочкой пакетик героина. Он обмакнул мизинец в белый порошок, сунул в ноздрю и тихонько вдохнул.
— Это было бы странное объяснение из уст кого-нибудь другого.
— Надеюсь, ты не выслушиваешь его от кого-нибудь другого, — детским голосом заметил Патрик, обмакивая палец и вдыхая еще несколько раз.
— Никто не посмел бы так сказать, если бы вел себя, как ты, — рассмеялась Дебби.
— Вот почему ты мне так нужна, — прошептал Патрик, вновь откидываясь на подушку. — Это страшное дело, такая болезненная привычка к независимости, как у меня.
— Так вот к чему у тебя болезненная привычка?
— Да. Все остальное — иллюзия.
— Я — иллюзия?
— Нет! Вот почему мы так много спорим, разве не понятно? — Патрику самому понравилось, как он это сказал.
— Потому что я реальная помеха для твоей независимости?
— Для моей глупой и ошибочной тяги к независимости, — галантно поправил Патрик.
— Что ж, умеешь ты сказать комплимент, — рассмеялась Дебби.
— Жалко, тебя здесь нет, — прохрипел Патрик, вновь обмакивая палец в героин.
— Мне тоже жалко. Тебе, наверное, очень сейчас трудно. Может быть, заглянешь к Марианне? Она о тебе позаботится.
— Хорошая мысль. Позвоню ей чуть попозже.
— Ой, мне пора бежать, — вздохнула Дебби. — Даю интервью какому-то дурацкому журналу.
— О чем?
— Э… о людях, которые часто ходят в гости. Не знаю, зачем согласилась.
— Это потому что ты добрая и безотказная.
— Ммм… Я тебе еще позвоню. Ты молодец, что держишься. Я тебя люблю.
— И я тебя люблю.
— Пока, милый.
— Пока.
Патрик повесил трубку и глянул на часы. Шесть тридцать пять. Он заказал яичницу с ветчиной, тосты, овсянку, фруктовый компот, апельсиновый сок, кофе и чай.
— Это завтрак на двоих? — добродушно спросила женщина, принимавшая заказ.
— Нет, на одного.
— Да уж, плотно вы собрались позавтракать, — хихикнула она.
— Лучший способ начать новый день, не правда ли?
— Уж точно! — согласилась она.
Запах портящейся еды заполнил комнату на удивление быстро. Завтрак был хоть и не съеден, но загублен. В борозде, проведенной через серую массу овсянки, лежала половинка компотного персика, с края тарелки свешивались лохмотья перемазанной в желтке ветчины, в затопленном блюдце лежали два размокших от кофе окурка. На треугольничке тоста остался выкушенный полукруг, а вся скатерть блестела от просыпанного сахара. Только чай и апельсиновый сок были выпиты до конца. В телевизоре Хитрый Койот верхом на ракете врезался в склон горы, а Дорожный Бегун исчез в туннеле{89}, появился с другой стороны и растаял в облаке пыли. Глядя на Дорожного Бегуна и стилизованные клубы пыли за ним, Патрик вспомнил юные наивные дни своей наркомании, когда думал, будто ЛСД явит ему что-то, кроме тирании собственного действия на его сознание.
Из-за ненависти Патрика к кондиционерам в номере становилось все более душно. Ему хотелось выкатить тележку наружу, но боязнь встретить кого-нибудь в коридоре пересиливала отвращение к запаху еды. Патрик уже подслушал разговор двух горничных о себе и хотя теоретически допускал, что это была галлюцинация, не мог утвердиться в этой мысли настолько, чтобы открыть дверь и проверить. В конце концов, ведь правда же одна горничная сказала: «Я ему говорила: „Ты сдохнешь, если не завяжешь с этой дрянью“», а другая ответила: «Тебе надо вызвать полицию, просто ради собственной безопасности. Нельзя так жить».