— Они должны это передавать, — заявил Алан. — Как когда трахаешься, надо думать о тех, кого трахаешь.
— Наверное, да, — скептически протянул Патрик. — Если только воображаешь их в какой-то другой ситуации.
— Если экраны показывают некий иной способ создания образов, иные экраны, зеркала, камеры, это можно назвать самоотражением пустоты, а можно назвать честностью. Они демонстрируют, что могут демонстрировать лишь самих себя.
— А как же Бэтмен? — спросил Патрик. — Это не о природе телевидения.
— На каком-то уровне как раз о ней.
— Где-то на уровне под Бэт-пещерой.
— Верно, — подбодрил Алан, — где-то на уровне под Бэт-пещерой. Именно это ощущают многие молодые: культурную пустоту.
— Поверю вам на слово, — ответил Патрик.
— Я-то как раз считаю, что о бытии еще есть что сказать новое, — проговорил Алан, забирая две бутылки «Бекс». — Любовь Уитмена драгоценнее золота{106}, — широко улыбнулся он.
Фу ты, блядь, подумал Патрик.
— Хотите выпить с нами?
— Нет, я, вообще-то, уже ухожу, — сказал Патрик. — Смена часовых поясов совсем из колеи выбила.
— О’кей, — без тени огорчения ответил Алан.
— Всего хорошего.
— Пока.
Патрик допил свой бурбон, дабы убедить Алана, что впрямь уходит, и направился в нижнее помещение.
Да, плоховаты дела. Мало что он не снял девчонку, так еще пришлось отшивать этого чокнутого педика. Какая фраза для завязывания интимного знакомства: «Любовь Уитмена драгоценнее золота»! Патрик коротко хохотнул. По крайней мере, внизу он разыщет ту фиолетовоглазую панкушку. Она ему нужна. Безусловно, она и есть счастливица, которой суждено делить с ним гостиничную постель в последние несколько часов до отлета.
Атмосфера внизу была иная, чем в застланном коврами баре. На сцене музыканты в черных футболках и рваных джинсах создавали бренчащую стену звука, на которую безуспешно карабкался голос солиста. В длинном голом помещении, бывшем складе, не было ни декора, ни навороченной подсветки, только гордость за первозданную простоту. В этой громкой полутьме Патрик различил голубые и розовые шипастые прически, зебровые, леопардовые и тигровые ткани, узкие черные брюки и остроносые туфли, чудиков, которые, стоя компаниями вдоль стен, что-то нюхали, одиноких танцоров, с закрытыми глазами кивающих самим себе, роботоподобные пары и, ближе к сцене, группки прыгающих тел.
Патрик стоял на цыпочках, пытаясь высмотреть фиолетовоглазую куклу-наркоманку. Ее нигде видно не было, но вскоре его отвлекла спина блондинки в черной кожаной куртке поверх самодельного платья из розового шифона. Он прошел мимо нее, оглянулся и со злобой пробормотал:
— Это ведь ты, бля, так шутишь, да?
Патрик чувствовал себя обманутым, как если бы ее лицо было нарушенным обещанием.
Почему он такой непостоянный? Он ведь искал фиолетовоглазую куколку. Дебби как-то заорала в пылу ссоры: «Ты хоть знаешь, что такое любовь, Патрик? У тебя есть хоть малейшее представление?» И он ответил устало: «Сколько у меня попыток, чтобы угадать?»
Вот она! Стоит спиной к колонне, сцепив руки позади себя, как будто привязана к столбу, и с восторженным любопытством смотрит на музыкантов. Патрик сосредоточился изо всех сил, воображая, как она скользит к нему, притянутая магнитным полем его живота и груди. Яростно хмурясь, он набросил на нее нейронную сеть и потащил, как тяжелый улов. Накинул мысленные лассо на колонну, у которой стояла девушка, проволок ее по полу, точно связанную рабыню. И наконец, закрыл глаза, воспарил, спроецировал свое желание и покрыл поцелуями ее шею и грудь.
Когда он открыл глаза, ее уже не было. Может, надо было попытаться завязать разговор? Патрик возмущенно огляделся. Куда, черт побери, она делась? Его телепатические силы слабели, несмотря на действие спида.
Он должен с ней переспать. С ней или с кем-нибудь еще. Соприкоснуться кожей, мускулами. А главное, ему нужен был тот миг вхождения в женское тело, когда, на секунду, он переставал думать о себе. Если только, как это часто случалось, иллюзия близости не вызовет еще большую отстраненность и замыкание в себе. Не важно. Пусть даже секс обрекает его на изгнание, в котором к обычной меланхолии прибавляется досадная немая укоризна другого человека, все равно победа будет упоительной. А будет ли? Кто ему остался? Красавицы всегда с кем-нибудь, если только не поймать их в долю секунды между неизбывным горем расставания и утешением в новом романе, или в такси по пути от главного любовника к какому-нибудь из второстепенных. А если ты добился красавицы, она постоянно заставляет ждать и мучиться сомнениями, потому что для нее это единственный способ знать наверняка, что ты думаешь именно о ней.
Доведя себя до горькой обиды на женский пол, Патрик подошел к бару.
— «Джек Дэниелс» со льдом, — сказал он бармену, потом глянул на девушку слева.
Чуть полноватая брюнетка, не то чтобы страшная. Она не отвела взгляда. Хороший знак.
— Тебе не жарко в пальто? — спросила она. — Май месяц как-никак.
— Ужасно жарко, — с полуулыбкой признался Патрик. — Но без него я чувствую себя словно без кожи.
— Это вроде защитного механизма, — сказала девушка.
— Да, — процедил Патрик, чувствуя, что она не оценила всей утонченной значимости его пальто. Потом спросил как можно небрежней: — Тебя как зовут?
— Рейчел.
— Меня — Патрик. Можно тебя угостить?
Черт, он говорит, как актер, пародирующий сцену знакомства. Все приобрело угрожающе-дробный аспект, из-за которого труднее обычного было спуститься с позиции наблюдателя. Может, девушка воспримет вязкую скуку как ободряющий ритуал.
— Конечно. Я бы выпила пива. «Дос экис».
— Отлично, — сказал Патрик, кивая бармену. — И кем ты работаешь? — продолжал он, чувствуя тошноту от усилия поддерживать разговор и разыгрывать интерес к другому человеку.
— Я работаю в галерее.
— Правда? — спросил Патрик, надеясь, что она поверит, будто произвела на него впечатление. Он почти совсем утратил контроль над своим голосом.
— Да, но, вообще-то, я хочу открыть собственную галерею.
Ну вот опять, подумал Патрик. Официант считает себя актером, актер считает себя режиссером, таксист считает себя философом. Пока все складывается удачно, сделка идет к завершению, звукозаписывающие компании проявляют большой интерес… полный город фальшивых агрессивных фанатиков, среди которых встречаются по-настоящему неприятные носители власти.
— Мне не хватает только финансовой поддержки, — вздохнула она.
— А зачем тебе собственная галерея? — спросил он озабоченно и в то же время ободряюще.
— Не знаю, знаком ли ты с неообъективным искусством, но, я думаю, это новый большой тренд, — сказала Рейчел. — Я знаю много художников и хотела бы помочь им в начале карьеры, пока все остальные их еще не оценили.
— Я уверен, скоро оценят.
— Потому-то мне и нужно торопиться.
— Мне бы хотелось посмотреть неообъективное искусство, — с жаром сказал Патрик.
— Это можно устроить, — ответила Рейчел, глядя на него с новым интересом.
Может, эта та самая финансовая поддержка, которой она ждала? Пальто, конечно, чуднóе, но на вид дорогое. Круто было бы завести эксцентричного английского спонсора, который не будет дышать ей в шею.
— Я сам немного коллекционирую живопись, — соврал Патрик. — Кстати, хочешь кваалюд?
— Я не употребляю наркотиков, — сказала Рейчел, морща нос.
— Я тоже, — ответил Патрик, — просто таблетка завалялась в кармане. Кто-то дал мне ее давным-давно.
— Чтобы получать удовольствие, мне наркотики не нужны, — холодно заметила Рейчел.
Она готова, она точно готова, подумал Патрик.
— Ты права. Они портят магию — делают людей нереальными. — Сердце у него забилось быстрее. Надо ковать железо, пока горячо. — Хочешь поехать со мной в отель? Я остановился в «Пьере».
«Пьер», подумала Рейчел. Все знаки очень благоприятные.
— Конечно, — улыбнулась она.
Два тридцать на часах рядом с образком святого Христофора. Примерно пять часов до отъезда в аэропорт. Больше чем достаточно. И больше разговора с Рейчел, чем можно выдержать за всю жизнь. Он неопределенно ей улыбнулся. Что сказать? Что у него только что умер отец? Что он наркоман? Что через пять часов уезжает в аэропорт? Что его девушка не против? Патрик точно не хотел ни о чем ее расспрашивать. Не хотел слышать ее мнение о Ниагаре.
— Мне чего-то есть хочется, — беспокойно заметила Рейчел.
— Есть?
— Ага. Жутко захотелось чили.
— Ну, закажем тебе в номер, — сказал Патрик.
Он прекрасно знал, что в ночном меню «Пьера» чили нет, и не одобрил бы, если бы оно там оказалось.
— Но есть место, где готовят лучшее чили в мире. — Рейчел выпрямилась на сиденье. — Я правда туда хочу.
— Ладно, — терпеливо ответил Патрик. — Это где?
— Угол Одиннадцатой авеню и Тридцать восьмой улицы.
— Извините, мы передумали, — сказал Патрик таксисту. — Можно поехать по другому адресу? Угол Одиннадцатой авеню и Тридцать восьмой улицы.
— Одиннадцатой и Тридцать восьмой? — повторил таксист.
— Ага.
Заведение располагалось в рифленом серебристом ангаре под вывеской: «Попробуй наши знаменитые чили и тако». Это было предложение, перед которым Рейчел не могла устоять. Зеленый неоновый перец-чили задорно мигал рядом с желтым сомбреро.
Когда подали огромную овальную тарелку с кусочками мяса в соусе из перца с пережаренными бобами, гуакамоле и сметаной под ярко-оранжевым тертым чеддером в сопровождение рябых тортилий, Патрик закурил в надежде отгородиться дымовой завесой от запаха острой еды. Он отпил еще глоток тепловатого кофе и задвинулся как можно дальше в угол красной пластиковой скамьи. Рейчел, очевидно, была из тех, кто переедает на нервной почве, и старалась запихать в себя как можно больше еды перед перепихом, а может, и вовсе пыталась отбить у него желание, расстроив себе желудок и отравив свое дыханье смрадом чили и сыра.