Таким громким заявлением секретарь объявил встречу открытой, и Джонни, как всегда, стало не по себе из-за необходимости «делиться». Мешали сильная застенчивость, неприятие лексикона «выздоравливающих», а еще то, что делиться значило идентифицироваться со словами выступавшего. Джонни редко запоминал выступления. Он обычно ждал, пока чья-нибудь идентификация не идентифицирует для него те или иные подробности. Что было не самой удачной методой, поскольку многие идентифицировались с тем, о чем докладчик даже не заикнулся.
Первый говоривший с места заявил, что работает над собой, «воспитывая своего внутреннего ребенка». Он надеялся, что с Божьей помощью — от таких слов Джонни всегда вздрагивал — и при поддержке Содружества ребенок вырастет в «безопасности». У него тоже возникли проблемы в отношениях, то есть с подругой, но он надеялся, что, если пройдет Третий шаг и перепоручит свою волю и свою жизнь Богу, все закончится хорошо. За результаты он не отвечает, он отвечает только за то, чтобы сделать шаг.
Второй говоривший на сто процентов идентифицировался с заявлением Энджи о том, что ее венам завидует весь Килберн, ведь его венам завидовал весь Уимблдон. Группа разом оживилась. Но говоривший посетовал, что, когда он теперь обращается к врачам по какой-нибудь обычной медицинской надобности, врачи не могут найти у него на теле ни одной вены. Сейчас он делал Четвертый шаг — «глубоко и бесстрашно оценивал свою жизнь с позиций нравственности». В процессе у него возникло много вопросов к себе, а еще он слышал, как кто-то из выступавших упоминал страх перед успехом, и он подозревает, что такая проблема есть и у него. В данный момент он сильно страдает, осознавая, что создал себе «проблемы в отношениях», потому что вырос в «неблагополучной семье». В заключение говоривший пожаловался, что чувствует себя нелюбимым, поэтому и сам не любит. Его сосед, ощутив глубину переживаний, утешающе похлопал его по спине.
Джонни разглядывал люминесцентные светильники на белом пенополистироловом потолке грязного церковного подвала. Рассказал бы кто о своих мытарствах нормальным языком, а не на этом дурацком сленге. Джонни дошел до той фазы, когда витать в облаках уже не мог и все больше хотел выступить. Он строил вводные предложения, сочинял элегантные способы переплести уже сказанное с тем, что хотел сказать сам. Сердце бешено билось, и Джонни все не успевал назвать свое имя, чтобы получить право высказаться. Перед Патриком он обычно изображал невозмутимость, но после сегодняшнего телефонного разговора совсем потерял покой. Общение с Патриком обострило неприятие глупого лексикона «Анонимных наркоманов» и усилило тягу к умиротворению, которое явно обретали другие члены группы, используя этот лексикон. Джонни уже начал жалеть, что согласился поужинать наедине с Патриком: вечные мелроузовские подколки, ностальгия по наркотикам и утрированное отчаяние тревожили Джонни и сбивали его с толку.
Мужчина, который взял слово, рассказывал о прочитанном: оказывается, между желанием и готовностью что-то сделать есть разница. Можно сидеть в кресле и желать выйти из дома, но готов будешь, лишь когда наденешь шляпу и пальто. Джонни чувствовал, что говоривший закругляется, потому что он скатился на традиционную для Содружества банальщину — старался завершить свою речь на позитивной ноте, как до́лжно смиренному выздоравливающему наркоману, который всегда помнит о новичках и их потребности в позитиве.
Нужно решиться, нужно вклиниться прямо сейчас и высказаться.
— Меня зовут Джонни, — выпалил он, едва закончил предыдущий оратор. — Я наркоман.
— Привет, Джонни! — хором произнесла группа.
— Я должен высказаться, — бесстрашно продолжал он, — потому что сегодня собираюсь на вечеринку и там наверняка будет много наркотиков. Вечеринка масштабная, и я чувствую опасность. Сюда я пришел, чтобы укрепиться в решимости устоять перед соблазном. Спасибо.
— Спасибо, Джонни! — эхом отозвалась группа.
Он справился, он рассказал о том, что беспокоит его по-настоящему. Ничего смешного, остроумного или интересного не получилось, но Джонни знал: участие в этих встречах, пусть даже скучных и нелепых, даст ему силу не принимать наркотики на сегодняшней вечеринке и получить от нее больше удовольствия.
Исполненный доброжелательности, Джонни слушал Пита, следующего оратора, куда сочувственнее, чем тех, кто выступал в начале встречи.
Пит слышал, как выздоровление сравнивают с галстуком, который завязываешь на шее, а не на руке. Группа негромко захихикала. Когда употреблял, Пит спокойно переходил улицу, потому что плевать хотел на то, собьют его или нет, а в начале выздоровления стал до чертиков бояться транспорта (негромкий смех) и наматывал мили в поисках «зебры». Еще в начале выздоровления он нарезáл дорожки из горчичного порошка «Коулманс» и гадал, не положил ли в ложечку слишком много (одинокий смешок). В данный момент Пит залечивал сердечные раны, потому что расстался с подругой. Она хотела, чтобы он стал рыбаком, а он хотел, чтобы она стала медсестрой в психушке. На прощание подруга назвала его «лучшим из двуногих», и Пит волновался, что ее новая пассия — боров (смех) или сороконожка (хохот). Вот пристыдила так пристыдила! На днях Пит участвовал в «Звонке в „Двенадцать шагов“» — так он назвал визит к активному наркоману, позвонившему в офис Содружества. Парень был в ужасном состоянии, но Пит честно признался, что завидовал ему больше, чем парень — ему. Вот оно, безумие наркомании! «Я приполз в эту программу на коленях, — в заключение проговорил Пит, неожиданно включив праведность, — и мне посоветовали с них не вставать» (понимающие «угу» и благодарные «спасибо, Пит!»).
После Пита выступила молодая американка по имени Салли. Когда она «только взялась за ум», «спать ночью, а не днем» было для нее «сверхзадачей». От участия в программе Салли ждала «бескрайней свободы» и знала, что может достичь ее с помощью «любви Высшей Силы». На Рождество она посетила праздничный утренник, чтобы «уважить своего внутреннего ребенка». С января Салли путешествует с другим членом Содружества, ибо, как говорят в Штатах, «с кем переболеешь, с тем по жизни пойдешь».
Когда группа поблагодарила Салли, секретарь объявил, что настало «время новичков», и попросил отнестись к этому с уважением. За таким объявлением всегда следовала пауза, потому что новичков либо не было, либо они слишком боялись говорить. В таком случае последние пять минут занимал кто-то из старичков, «залечивающих сердечную рану», либо просто «желающий ощутить себя частью встречи». На этот раз, впрочем, нашелся новичок, не побоявшийся открыть рот.
Дейв, как его звали, пришел на встречу впервые и не понял, как Содружество отвратит его от наркотиков. Он собирался уйти, но услышал, как говорят про горчицу, ложечку и нарезание дорожек. Дейв думал, что, кроме него, этим никто не занимается, и слышать такое от другого было странно. Денег у Дейва не было, он кругом задолжал и не мог никуда пойти. Не упоролся он по одной-единственной причине: воровать не хватало силы. Телевизор Дейв пока не продал и считал, что контролирует его, но вчера вечером испугался, что парень по телику злится оттого, как он на него глазеет. О чем еще говорить, Дейв не представлял.
Секретарь поблагодарил Дейва с особой теплотой, зарезервированной для новичков, бедственное положение которых давало ему духовную пищу, бесценный шанс «делиться с ближним» и «передавать знание». Он посоветовал Дейву задержаться после встречи и записать нужные телефоны. Дейв в ответ заявил, что у него телефон отключен. Секретарь испугался, что волшебный «обмен опытом» так может выродиться в простую беседу, поэтому невозмутимо улыбнулся Дейву и спросил, есть ли еще новички.
Джонни, как ни странно, взволновала история Дейва. Он искренне надеялся, что эти люди, очень похожие на него, беспросветно зависимые от наркотиков, одержимые ими, годами думающие только о них, выберутся из тупика. Если для спасения им необходим странный сленг Содружества, это досадная данность, а не причина желать им неудачи.
Секретарь предупредил, что время вышло, если только кому-то срочно не нужно чем-нибудь поделиться. Группа промолчала. Тогда секретарь встал и попросил Энджи помочь ему закрыть встречу. Члены группы тоже встали и взялись за руки.
— Давайте вместе помолимся о терпении. Слово «Бог» пусть каждый использует в своем понимании, — попросила Энджи и, когда все приготовились, начала: — Боже, дай мне терпения принять то, что я не в силах изменить; дай мне смелости изменить то, что по силам; дай мне мудрости почувствовать разницу.
Уже по традиции Джонни задумался о том, кому адресована молитва. Порой, болтая с «друзьями по группе», он признавался, что «застрял на Третьем шаге». Третий шаг смело предлагал «перепоручить свою жизнь и свою волю Богу, как ты его понимаешь».
После встречи к Джонни подошла Аманда Пратт, которую он до того момента не видел. Двадцатиоднолетняя Аманда была дочерью Николаса Пратта от самой разумной из его жен, генеральской дочери в синем джемпере, с одинокой ниткой жемчуга. Брак с этой женщиной представлялся Николасу в самых невеселых думах, когда он развлекался с Бриджит.
Аманду Джонни почти не знал, зато где-то слышал сплетни о ее родителях. Она была на восемь лет моложе Джонни и наркоманку ему совсем не напоминала, скорее юную невротичку, которой немного спида и кокаина помогает держать диету, а немного снотворного помогает заснуть. Самое горькое, что, когда эти жалкие пристрастия становятся неприятны, девушка с ними порывает. Джонни весь третий десяток лет наступал на одни и те же грабли, поэтому очень снисходительно относился к любому, кто сорвался с крючка быстрее его или по более-менее благовидной причине.
— Было так странно слушать, как ты делишься планами пойти сегодня на большую вечеринку, — начала Аманда, по мнению Джонни, слишком громко. — Мне-то известно, что речь о Читли.
— Ты тоже собираешься? — спросил Джонни, заранее зная ответ.
— Ага, — кивнула Аманда. — Бриджит мне почти мачеха. С ней ведь папа крутил перед тем, как жениться на маме.