Посвящается Бо
1
– Не ожидал меня увидеть? – спросил Николас Пратт, упершись тростью в ковер крематория и глядя на Патрика со слегка бесцельным вызовом – привычка уже бесполезная, но от которой поздно было избавляться. – Я становлюсь похоронным завсегдатаем. Естественный порядок вещей в моем возрасте. Что толку торчать дома, хохоча над ошибками молодых невежд – составителей некрологов, или предаваться однообразному удовольствию подсчитывать ежедневную квоту умерших современников. Нет! Нужно воспеть подвиги товарища: вот он, самый известный школьный педик. Говорят, он был бравым воякой, но мне-то лучше знать. И все в таком роде, на расстоянии видится лучше. Заметь, я не утверждаю, что это не трогает душу. На закате дней оркестр набирает мощь. И разумеется, в этом много ужаса. Шаркая между больницей и мемориальной скамьей, я вспоминаю те нефтяные танкеры, которые каждую неделю разбиваются о скалы, и стаи птиц со склеенными крыльями и обезумевшими желтыми глазами.
Николас огляделся.
– Негусто, – пробормотал он, словно готовя отчет кому-то еще. – Это религиозные друзья твоей матери? Слишком претенциозны. Как называется этот цвет? Баклажанный? Aubergine à la crème d’oursin?[22] Нужно будет пошить костюм такого же цвета у Хантсмана. Как, у вас нет баклажанного? На похоронах Элинор Мелроуз все были в баклажанном. Немедленно закажите целую милю!
Полагаю, скоро явится твоя тетя. Хоть одно знакомое лицо посреди «баклажанов». Мы виделись на прошлой неделе в Нью-Йорке, и должен похвастаться, я первым сообщил ей о кончине твоей матери. Она разрыдалась и заказала croque monsieur[23], проглотив его со второй порцией диетических пилюль. Я пожалел ее и позвал на обед к Блэндам. Ты знаешь Фредди Блэнда? Самый крошечный из ныне живущих миллиардеров. Его родители были практически лилипутами, их объявляли торжественно, а входили генерал и миссис Мальчик-с-пальчик, которых не видно за сервировочным столиком. На старости лет Бейби Блэнд ударилась в глубокомыслие, известный признак прогрессирующего слабоумия. Решила написать книгу ни много ни мало про кубизм. Еще одно свидетельство того, что Бейби – идеальная жена. Она знает, что великолепный Фредди вечно мучается, что подарить ей на день рождения, но теперь ему всего-то и нужно, что купить на «Сотбис» портрет девушки, у которой лицо как ломоть арбуза, кисти этого жулика Пикассо, и она будет на седьмом небе. Знаешь, что сказала мне Бейби, да еще за завтраком, когда я особенно беззащитен?
Николас продолжил жеманно:
– «Эти божественные птицы у позднего Брака только предлог изобразить небо». – «Отличный предлог, – отвечал я, подавившись первым глотком кофе, – куда лучше жнеца или пары кожаных сабо. Это доказывает совершенство его техники».
Тяжелый случай. Подобной участи я намерен сопротивляться последними крохами интеллекта, если только герр доктор Альцгеймер не приберет меня к рукам, заставив написать книгу об исламском искусстве, чтобы доказать, что эти, в тюрбанах, всегда были цивилизованнее нас, или увесистый том, повествующий, как мало мы знаем о матери Шекспира и ее сверхсекретном католицизме. Иными словами, что-нибудь глубокомысленное.
Впрочем, боюсь, тетя Нэнси совсем Блэндам не понравилась. Трудно, наверное, вести бурную светскую жизнь и в то же время не иметь друзей. Бедняжка. Но знаешь, что поражает меня больше всего, если не считать ее страстной жалости к себе, которую она выдает за скорбь? То, что эти девчонки, твоя мать и тетя, – американки до мозга костей, хотя в отношении твоей матери точнее будет сказать «была», – отныне я обречен блуждать между прошлым и настоящим временами. Связь их отца с Шотландией, давай посмотрим правде в глаза, была крайне слаба, а после того как твоя бабка его выгнала, он вечно был где-то далеко. Во время войны на Багамах с этими придурочными Виндзорами, после войны в Монте-Карло, затем осел в баре клуба «Уайтс». Милейший представитель племени тех, кто каждый божий день надирается с утра пораньше, но, боюсь, отец из него вышел никудышный. В такой стадии опьянения обычно пытаются обнять утопающего. Редкие двадцатиминутные вспышки вызванных алкоголем чувств не заменят ровного потока самоотверженной доброты, которым вдохновлялись мои отцовские поползновения. Впрочем, результатом похвастаться не могу. Как ты знаешь, Аманда не разговаривает со мной уже по меньшей мере пятнадцать лет. Я виню во всем ее психоаналитика, забившего и так не слишком светлую головку фрейдистскими идеями насчет любящего папаши.
Высокопарная речь Николаса растворилась в настойчивом шепоте, а руки с выступающими синими венами побелели от усилий, которые требовались ему, чтобы стоять ровно.
– Что ж, дорогой мой, поговорим после церемонии. Чудесно, что ты в такой превосходной форме. Мои соболезнования, хотя в случае твоей бедной матери такой исход нельзя назвать иначе, чем избавлением от мук. В старости я превратился в своего рода Флоренс Найтингейл, но даже Леди-со-светильником в моем лице пришлось ретироваться перед зрелищем столь удручающим. Это станет серьезным препятствием в попытке меня канонизировать, но я предпочитаю наносить визиты тем, кто еще ценит хлесткие ремарки и бокал шампанского.
Казалось, Николас собрался уходить, но передумал.
– Не злись из-за денег. Двое-трое моих друзей, промотавших все, что у них было, окончили дни в государственной больнице, и, должен сказать, меня поразила отзывчивость персонала, в основном иностранцев. А что еще делать с деньгами, как не тратить их, если они у тебя есть? Или злиться, если их нет. Люди слишком носятся с этим весьма ограниченным ресурсом. На самом деле я хочу сказать: злись из-за денег, ибо это то немногое, на что они годятся: выплеснуть злость. Доброхоты порой жалуются, что у меня слишком много bêtes noires[24]. Однако мои bêtes noires нужны мне, чтобы выплеснуть noires из меня в bêtes. К тому ж этой ветви твоей семьи крупно повезло. Сам посуди. Шесть поколений, где все наследники, не только старшие сыновья, ничего, по сути, не делали. Они могли изображать, что работают, особенно в Америке, где у каждого должен быть офис – чтобы было где закинуть ноги на стол на полчаса перед ланчем, – но без особой нужды. Должно быть, для тебя и твоих детей, хотя мне трудно судить по собственному опыту, это весьма захватывающее переживание – лишиться всех привилегий и начать с нуля. Бог знает, что бы я сотворил со своей жизнью, если бы не делил время между городским и сельским домом, между Англией и заграницей, между женами и любовницами. Я долго время проводил без пользы, зато и время провело меня. Надо бы поближе взглянуть на тех религиозных фанатиков, которыми окружала себя твоя мать.
И Николас заковылял прочь, не притворяясь, будто ждет иного ответа, кроме восторженного молчания.
Когда Патрик вспомнил, как болезнь и умирание Элинор не оставили камня на камне от ее хрупких шаманских причуд, «религиозные фанатики» Николаса показались ему скорее наивными пацифистами. В конце жизни Элинор пришлось пройти беспощадный курс самопознания, с «тотемным животным» в одной руке и погремушкой в другой. Ей довелось практиковать самую суровую форму аскезы: ни речи, ни движения, ни секса, ни наркотиков, ни путешествий, ни покупок, почти никакой еды. Одна, в молчании анализируя свои мысли. Если, конечно, в ее случае можно говорить об анализе. Возможно, Элинор казалось, что не она анализирует мысли, а мысли анализируют ее, готовые наброситься, словно голодные хищники.
– Ты думаешь о ней? – спросил голос с ирландским акцентом.
Анетта опустила исцеляющую руку на плечо Патрика и понимающе склонила голову набок.
– Я думаю, жизнь – это история того, чему мы уделяли внимание, – ответил Патрик, – остальное лишь сборы в дорогу.
– Мне кажется, ты смотришь на это чересчур мрачно, – сказала Анетта. – Майя Энджелоу говорит, смысл нашей жизни в том влиянии, которое мы оказываем на других людей, возбуждая в них хорошие или плохие чувства. Элинор всегда возбуждала в людях хорошие чувства, это был один из ее даров миру. Ах, представь, – воскликнула она неожиданно, сжав локоть Патрика, – мне только что пришло в голову! Мы находимся у реки, в крематории Мортлейк, чтобы попрощаться с Элинор, а угадай-ка, что я читала ей в нашу последнюю встречу? Никогда не угадаешь! «Деву в озере!» Это такой артурианский детектив, ничего особенного. Но, учитывая связь Элинор с водой и ее любовь к артуровским легендам… Вода, повсюду вода!
Патрика поразило, что Анетта ничуть не сомневалась в утешающей силе своих слов. Раздражение сменилось отчаянием. Знать, что его мать по собственной воле жила среди этих непроходимых тупиц! Какой правды она так упрямо избегала?
– Кто знает, отчего крематорий и плохой роман носят отдаленно сходные названия? И так заманчиво порой выйти за границы здравого смысла. Впрочем, я знаю, кому такие сближения по душе. Видишь старика с тростью? Расскажи ему. Он любит такие вещи. Его зовут Ник. – Патрик смутно помнил, что Николас ненавидит свое сокращенное имя.
– Шеймус шлет свои наилучшие пожелания, – сказала ничуть не обиженная Анетта.
– Спасибо. – Патрик с преувеличенной вежливостью склонил голову, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться.
Что он делает? Какой смысл вспоминать об этом сейчас? Война с Шеймусом и фондом Элинор завершилась. Теперь, когда он осиротел, все встало на свои места. Казалось, он всю жизнь ждал этого ощущения завершенности. Оливеры Твисты нашего мира с рождения имели то, чего ему пришлось дожидаться сорок пять лет, но относительная роскошь воспитываться Бамблом и Фейджином, а не Дэвидом и Элинор Мелроуз, неизбежно их разнежила. Стойкость, с которой Патрик переносил потенциально смертоносные воздействия, сделала его тем, кем он стал, – одиночкой в крохотной квартирке, и только год отделял его от последнего визита в отделение для суицидников реабилитационной клиники «Прайори». В белой горячке было что-то от семейной традиции, и после бурной наркоманской юности он смирился с сокрушительной банальностью алкоголя. Как адвокат, он больше не одобрял незаконных способов самоубийства. Ему было написано на роду стать алкоголиком. Патрик не забыл, как пятилетним мальчиком ехал на ослике между пальм и красно-белых клумб сада казино в Монте-Карло, а его дед трясся на зеленой скамье в луче солнечного света, а на жемчужно-серых брюках идеального покроя медленно расплывалось пятно.