И показал жестом процесс медленного распития чая.
– Практика, – лаконично ответил меднолицый.
Знаеву принесли второй стакан, хотя он ничего не заказывал, – и он срочно выпил, хотя не собирался.
Тут же его озарило.
– Я понял! – возбуждённо воскликнул он. – Ты – колдун!
– И ты, – хладнокровно ответил меднолицый.
Его лицо слегка осветилось изнутри – он был весь внимание, он как бы подготовился к длинной, многочасовой беседе. Знаеву стало уютно и интересно.
Девчонка пересела к меднолицему, и положила голову на его плечо, и закрыла глаза.
– Опять понял, – засмеялся Знаев. – Надо делать что-нибудь обыкновенное. Чай пить. Только очень медленно. Так медленно, как только можешь. А потом – ещё медленней.
– Это хорошая практика, – сказал меднолицый. – Самое сложное – научиться медленно глотать. И заставить чай медленно двигаться вниз по пищеводу. Я учился четыре месяца.
– Я бы тоже хотел, – с сожалением сказал Знаев. – Но у меня нет четырёх месяцев.
– Одолжи у меня.
Знаев покачал головой.
– Время нельзя одолжить.
Меднолицый обнял свою тощую, но эффектную спутницу.
– Чепуха, – произнёс он и широко улыбнулся. – Время – не деньги. Понимаешь?
– Конечно, – сказал Знаев. – Что тут понимать? Это элементарно. Время – не деньги! Время – это время. Чем быстрей живёшь – тем его больше.
– Хочешь стать очень быстрым?
– Да, – искренне ответил Знаев. – Но… откуда… Мы что – знакомы?
– Однажды я купил телогрейку в твоём магазине.
Меднолицый неожиданно подмигнул Знаеву, совершенно по-хулигански. Тускло сверкнул золотой зуб.
– Ну и как тебе магазин? – осторожно спросил Знаев.
– Никак. Долго не простоит.
– Знаю, – печально сказал Знаев. – А телогрейка?
– Хорошая вещь, – ответил гигант. – Ноская. Только цена дикая. Тысяча рублей – это очень дорого.
– Тысячу рублей, – возразил Знаев, – стоит стакан водки в этом кабаке.
– Вот я и говорю: дорого. Люди, которым действительно нужна хорошая телогрейка, не считают деньги тысячами. Они считают рублями.
– А ты? – спросил Знаев. – Как считаешь – ты?
Меднолицый посмотрел на девушку. Она улыбнулась с превосходством.
– Никак. Там, где я живу, денег нет. Ни у кого. Натуральное хозяйство.
– Наверно, ты живёшь далеко отсюда.
– Дальше, чем ты думаешь.
– Опять понял! – сказал Знаев. – Ты зашёл дальше всех!
– И ты, – сказал меднолицый.
Знаев ощутил эйфорию, рот свело широчайшей улыбкой, – но поперёк радости вдруг прыгнул страх: а вдруг эти двое, всеведущий коричневый колдун и его татуированная спутница, не существуют реально, вдруг они – плод воображения, больная отрыжка спутанного сознания, алкогольный бред?
Протянул руку, ткнул меднолицего пальцем в плечо: тот оказался настоящим, твёрдым и тёплым.
Знаев облегчённо выдохнул.
– Сегодня, – он шмыгнул носом, – мне сказали, что я только на десять процентов настоящий. Как думаешь, это – правда?
Меднолицый посмотрел – как рентгеном просветил.
– Нет, – ответил он. – Думаю, процентов на двадцать пять. Может, на тридцать. Точнее не скажу. Это зависит от множества вещей. От времени года. От того, что ты ешь и пьёшь. От того, что ты читаешь. И как часто ты молишься. Чистая на тебе одежда или грязная. Влюблён ты или нет. Убивал ли ты сегодня людей, животных или птиц, или не убивал. Подавал ли милостыню. Занимался ли гимнастикой. Долго объяснять.
– Кстати, – признался Знаев, – я влюблён. Сильно. Никогда так не любил.
– Это приятно слышать.
– А ты? – спросил Знаев. – Ты, наверное, настоящий на все сто.
– Нет. На сто процентов настоящими бывают только мертвецы.
– Выпей со мной, – попросил Знаев. – И я пойду. – Посмотрел в глаза девушки и добавил: – Это будет честь для меня.
Меднолицый коротко скривил обветренные губы.
– Нет, – сказал он презрительно. – Здешняя водка – барбитура. Химия. Если хочешь, пей один, а я поддержу морально.
– Без тебя не буду. Я и так… Ну… Я уже… лет двадцать… таким пьяным не был…
Меднолицый кивнул, как будто речь шла о чём-то чрезвычайно важном.
– Время бежит быстро, – сказал он. – Не так ли?
– Так, – ответил Знаев. – Очень быстро.
– То есть ты понимаешь, что это такое? Время?
– Не до конца, – сказал Знаев и удивился, насколько легко далось ему признание. – Раньше думал – понимаю. А теперь понимаю, что не понимаю… И не понимал никогда…
– Время – это лекарство. Лечит все болезни. Включая геморрой и любовную горячку. И даже самое тяжёлое заболевание: тоску по несбыточному. – Меднолицый снова невзначай сверкнул золотым зубом. – А теперь – тебе пора.
– Подожди! – вскричал Знаев, испугавшись. – Не гони меня… Я хочу ещё поговорить! Кто ты?
– Приезжий.
– Как тебя зовут?
– Как тебя.
– А твою девушку?
Тауированная юница рассмеялась.
– Она моя дочь, – сказал меднолицый.
– А у меня – сыновья! – гордо объявил Знаев. – Был один, а сегодня оказалось – двое. Теперь не знаю, как быть.
– Любить, – ответил меднолицый. – Какие ещё варианты?
– Я плохой отец.
– Это они тебе сказали? Сыновья?
– Нет.
– Значит, не плохой. Теперь иди. Иди.
– Стой, – взмолился Знаев. – У меня воспаление лицевого нерва. Сильная боль. Приходится жрать таблетки. Огромные дозы. Это можно вылечить временем?
Меднолицый подумал и ответил:
– Для начала попробуй сменить климат. Съезди куда-нибудь. Свежий воздух, физическая нагрузка. Должно помочь.
Знаев благодарно положил ладонь на запястье гиганта.
– Спасибо, брат, – сказал он. – Тебя мне Бог послал. Спасибо. Если с деньгами туго – я помогу… – Рванул из кармана замотанное в пластик бабло. – Вот… Здесь пятьсот штук…
– Мне твои деньги не нужны, – равнодушно ответил меднолицый.
– А они не мои! Для друга приготовил. А друг не взял. Из гордости. Возьми ты. Не возьмёшь – отдам кому-нибудь другому.
– Вот и отдай другому.
– Ладно, – ответил Знаев, боясь вызвать недовольство меднолицего. Кивнул ему, потом – его татуированной дочери. – Прощайте.
– И ты.
Знаев встал и тут же едва не рухнул. Вспомнил: «руль – здесь» – и порулил в направлении бармена. Тут же выяснилось, что все мелкие деньги кончились, остался только проклятый брикет тысячерублёвок.
Разорвал зубами плёнку.
– Это за себя. А это за того парня. – И показал большим пальцем себе за спину. – Оплачу весь его счёт.
– Незачем, – ответил бармен. – Он уже оплатил ваш.
Знаев помедлил, соображая; обернулся – но меднолицый колдун в его сторону не смотрел, и его рука с чашкой чая снова поднималась над столом: очень, очень медленно. На сегодня хватит, решил Знаев; вон как щедры, оказывается, колдуны из тонкого мира, теперь буду знать; но что он говорил насчёт смены климата? Ах, да. Надо уехать. Туда, где чисто, светло. Туда, где отцы любят сыновей.
Потом он её вспомнил, девушку Веронику. Свежую, смешливую. Приятную.
Вспомнил в таких деталях, что даже слегка испугался. Возможно, меднолицый гигант наколдовал. Или водка помогла. Или пелена поспособствовала.
Идеальная осанка, крепкие грудки, сильные стройные ноги, копна невесомых льняных волос. Клипсы в аккуратных ушках.
Он повёл её в ресторан, она с аппетитом поела и с удовольствием напилась.
Она не воспринимала его всерьёз, он недоумевал, она потешалась.
Он был банкир, миллионер, спортсмен, музыкант, ковбой финансовых прерий – а она, как выяснилось в итоге, хотела просто мужчину. Желательно – не слишком прокуренного и пропитого. Приличного.
Банкир Сергей Знаев, перетянутый ремнём «Версаче», вовсе не курящий и не пьющий, худощавый, но физически сильный, вполне сгодился.
Дома у него было неладно, сын-младенец мучился коликами, жена не высыпалась и нервничала. Каждые полчаса в дверь звонили: возникал то детский врач, то детский массажист, то детский психолог. Оба-трое – деловитые и хорошо оплачиваемые. А папа наш где? А пусть тоже возьмёт малыша на руки, ребёнку это важно, чтобы и мама была, и папа.
Но слышать, как кричит ребёнок, как выгибает спину и задыхается, было невыносимо; он брал малыша на руки, прижимал, гладил по мокрой головёнке, ощущал, как дрожит и напрягается его тельце, – тут же отдавал и уходил, закрывал за собой дверь, затыкал уши.
Собственно, от этого он и сбегал, обескураженный. Что же, думал, за все свои деньги я не могу избавить родных людей от страданий? И получить спокойный вечер в собственном доме?
Герман Жаров, ближайший товарищ тех времён, сразу объяснил: родится ребёнок – жена про тебя забудет. Береги её, не накапливай обид. У всех так.
Вечера он старался проводить вне семейного гнезда: то в спортзал, то в театр, но чаще – торчал сычом в офисе, до полуночи. Считал, размышлял, проектировал что-то. Работал.
Работа была его богом. Работа всегда была ему рада, работа искренне любила его и ждала, работа ни на что не обижалась, работа была на всё согласна, ничего не требовала, не устраивала сцен, не повышала голос, не била посуду и не жаловалась маме.
Работа не предавала и не обманывала.
Он рассказал всё это девушке Веронике – сидя напротив, наклоняясь через стол и теребя золотые запонки; она смеялась и пожимала плечами.
Лаконично сообщила, что работать не любит, а любит нектарины, клубнику, сухое белое, Земфиру и «Тёмные аллеи» Бунина. Перечисляя, юмористически загибала пальцы, давала понять: конечно, я глубже, умней, интересней, клубника и аллеи – не главное.
Близость подразумевалась с первых минут вечера, легко, весело, в скольжении, в полёте. Без условий и обязательств.
После третьего бокала божоле вышли на улицу «подышать» и долго, жадно целовались; она льнула, прижималась готовно вся, от колена до ключиц.
Власть ненавидела, Россию презирала и собиралась эмигрировать при первой возможности; это, как нетрудно догадаться, только добавило банкиру возбуждения.