– Do you like it? – спросил он высоким голосом.
– Yes, – ответил Знаев с завистью. – Beautiful sound. It’s great.
– Do you like music?
– I’m musicman, – сказал Знаев. – I play guitar.
– Good, – похвалил альфа-педераст. – Вообще, мы все говорим по-русски. Меня звать Эдмон. Я специально прилетел из Нью-Йорка. Привёз тему.
Двое других, менее харизматичных, заговорили восторженно, наперебой; выжёвывали мягкими губами многозначительно:
– Эту тему создал ты, Сергей.
– Парни тебя зауважали.
– Мы видели фотографии твоего магазина.
– В журнале «Солджер форчун».
– Ты создал new look.
– Мы рады, что ты с нами.
– Одну минуточку, – возразил Знаев. – Я не с вами.
– Сейчас – с нами, – ласково поправили его и поставили перед ним планшет. Альфа-педераст двинул по поверхности экрана нежным пальцем.
– Вот эти ватные куртки. Телогрейки. Они очень понравились. Парни сильно любопытствуют.
Двое прочих снова заговорили одинаково мягкими, благожелательными голосами, глядя на Знаева мирно и нежно:
– Они надёжные, эти парни. Они готовы заплатить.
– Они приглашают тебя в Нью-Йорк.
– Они купят у тебя всё.
– Торговую марку «Телага» и домен «Телага.ком».
– Эти парни – модный дом.
– Они сделают коллекцию.
– Они гении тренда. Они видят будущее.
– Они тебя хотят.
– Сейчас есть один общий глобальный тренд – унисекс. Но эти ребята хотят расшевелить рынок.
– Предложить провокативную идею, которая движется против главного тренда.
– Это будет называться REAL GULAG. Это будет одновременно и художественная акция.
– ГУЛАГ? – переспросил Знаев.
– Это будет одежда радикалов. Тех, кто опирается на парадигму физического доминирования.
– Парни считают, что тренды движутся по кругу. Восьмидесятые возвращаются. А вместе с ними возвращается самец-доминатор. Real man.
– Парни сделают коллекцию. На основе твоей. Они заимствуют только идею.
– Понятно, – сказал Знаев. – Сколько?
– Четыреста тысяч долларов, – сказал альфа-педераст. – Вместе с расходами на юридическое оформление.
– Не понимаю, – сказал Знаев. – Никакой оригинальной идеи в телогрейках нет. Торговая марка «Телага» ничего не стоит. Общую идею всегда можно взять бесплатно.
– Верно, – сказал альфа-педераст. – Но это ведь русская тема, правильно? Русская одежда солдат и лагерных заключённых. Важно, чтобы в основе коллекции лежал оригинальный аутентичный бренд. Важно, чтобы было подчёркнуто оригинальное происхождение. Именно за это ты получишь свои деньги. За то, что в основе американской коллекции находится аутентичная русская торговая марка. Так будет честно. Так будет проявлено уважение к вашей национальной identity.
– Identity, – сказал Знаев. – Очень хорошо. Четыреста тысяч долларов?
– Эту сумму ребята ставят тебе в Нью-Йорке наличными.
– А если в Москве?
Альфа-педераст поморщился.
– Поставить в Москве – дорого будет. Обычную комиссию возьмут. Семнадцать процентов.
– Нихера себе комиссия! – искренне сказал Знаев. – А я всю жизнь за пять работал. И меня считали конченым барыгой.
– Барыги – в Гарлеме, – веско сказал альфа-педераст. – А тут Москва, город широких понятий. – Он покровительственно улыбнулся яркими губами. – Если у тебя нет визы, мы тебе поможем.
– Виза есть, – ответил Знаев. – Есть.
И вдруг ясно увидел чёрта.
Маленький, размером с бутылку вина, чёрт сидел на краю стола, между Знаевым и его собеседниками, свесив кривые длинные ноги, и корчил рожи. Морда его, совершенно человеческая, была искажена в ухмылке, зрачки скошены к переносице. Чёрт показывал Знаеву язык и выл мультипликационным тонким голосом: «Ы-ы-ы». Однако сидел он не без изящества и одет был живописно, фриком выглядел в золотом пиджаке, обтягивающем намазанное автозагаром голое кривое тело. Прочие детали одежды отсутствовали, Знаев успел увидеть впалое брюхо без пупка; галлюцинация длилась одно краткое мгновение, недостаточное, чтоб рассмотреть подробности.
Знаев посмотрел на Эдмона – тот улыбнулся ему и коротко кивнул, как будто видел то же самое.
Знаев немедленно встал.
– Я подумаю, – сказал он. – Дайте мне день или два.
– Конечно, – сказал Эдмон великодушно. – Я в Москве всю неделю.
Кто-то невидимый сменил трек, басы стали ударять чаще и резче.
Знаев добрался до туалета, осторожно умыл лицо, а затем напился из-под крана замечательно чистой, мягкой воды.
Уже было понятно, что всё тут было первоклассным, самым лучшим.
Огляделся – вдруг адово отродье снова покажется во плоти, вдруг снова посмотрит жёлтыми глазами. Но ничего и никого не увидел: пусто было в гей-сортире, сплошь закатанном в хром и нержавеющую сталь.
Закрыл глаза.
– Господи, – прошептал, – не оставь меня сейчас, пожалуйста.
К моменту его возвращения публики в рыбном ресторане убавилось, зато теперь она была особенная. Остались самые несгибаемые. Печальный коммерсант исчез вместе со спутницей, за его столом теперь расположились две ухоженные женщины в сарафанах и очках; оба посмотрели на Знаева и отвернулись.
«Спортсмен» сидел, погрузившись в смс-общение, но при появлении Знаева телефон тут же спрятал, излишне торопливо, словно подросток – порнографическую картинку; из этого почти вороватого жеста Знаев вдруг заключил, что его визави всё же испытывает к нему какое-то уважение, пусть дежурное.
– Это что, была шутка? – спросил Знаев, садясь напротив.
«Спортсмен» непринуждённо ответил:
– Нет. Деловое предложение. Серьёзное. Вы согласились?
– Ты что, дружок, – спросил Знаев, – берега попутал? Ты мне что предложил? Хочешь, чтобы я продал родину американским гомосекам?
– Спокойно, – ответил «спортсмен», ничуть не испугавшись, а, возможно, даже обрадовавшись. – Не быкуй, Сергей Витальевич. Долги сначала отдай. Потом про родину поговорим.
– А ты, сынок, не указывай, – сказал Знаев, – про что говорить.
– Спокойно, – повторил «спортсмен» более звучно и сверкнул глазами. – Не загрубляй, друг.
– Я тебе не друг, – ответил Знаев, придвигаясь. – Тебе сколько лет вообще?
– Какая разница?
– Я тебе в папы гожусь, понял?
– А при чём тут это?
– А при том, что я больше тебя знаю. – Знаев обвёл пальцем зал. – Вот про это про всё. Знаю, что можно продавать, а что нельзя. Ты в армии служил?
– Ещё как.
– Значит, должен понимать! Национальные символы не продаются.
– Да иди ты нахер, – ответил «спортсмен» презрительно и беспечно. – Вместе с символами! Ты что, типа патриот?
– Конечно, – ответил Знаев. – А ты – нет?
– Если ты патриот, хули же ты сидишь тут, в Москве? Езжай туда.
И «спортсмен» кивнул в направлении телевизора, где снова бегущей строкой побежали месседжи о бомбовых ударах, взорванных автобусах и повальных арестах торговцев переносными зенитно-ракетными комплексами.
– Придёт время – поеду, – сказал Знаев.
«Спортсмен» усмехнулся.
– Ну вот когда поедешь, тогда и будешь…
Он не успел договорить: Знаев коротко размахнулся и ударил его открытой ладонью в скулу, испытав при этом огромное удовлетворение.
Оплеуха сотрясла сидящего «спортсмена», но не нанесла вреда.
Знаев увидел, как снова выскочил чёрт, такой же маленький и кривой, но теперь не в пиджаке уже, а в борцовском белом кимоно с короткими штанинами; Знаев на этот раз успел заметить крысиный хвост, из штанины как раз торчащий; чёрт поднял ногу и сделал пародийное движение, изображая удар из арсенала карате или кунг-фу.
– Й-й-я-я! – взвизгнул он фальцетом и захохотал.
Знаев потерял важные полсекунды – а «спортсмен» не терял, на чёрта не смотрел, не видел его вовсе; быстро перегнулся через стол и пробил двойку, целясь в глаза.
Удары были у него сильные и точные, Знаев пытался нагнуть голову, подставить лоб, но не успел – получил в надбровные дуги и ослеп.
Он ещё махнул правой, наугад, попал в воздух, и в ответ ещё третий раз прилетело, в переносицу, очень сильно, до треска в ушах и в затылке.
Вот она, вот она, ресторанная драка, во всём её гадком великолепии: азартно ахают и визжат дамы, звенит и обрушивается посуда, скатерть белая залита вином, упруго подбегает широкоплечая охрана, под подошвами хрустит битое стекло, во рту – тёплая кровь, стенающую душу переполняет восторг, потом стыд – взрослый дядька, а устроил чёрт знает что; выволакивают, нейтрализуют железными захватами, ражие секьюрити явно счастливы, их час пробил, не зря, ох не зря хозяин платит им жалованье; радостно извлекают виноватых на свежий воздух, шмонают, отбирают деньги, бубнят про материальный ущерб и вызванных ментов; все возбуждены, все улыбаются мощно, все решительно велят друг другу угомониться; через десять минут конфликт исчерпан, врагов принудили к миру и угостили сигаретами; ментов не будет, отменили; происходящее украшено анилиновым сиянием реклам «Аэрофлота», «Ингосстраха», «Альфа-банка» и благотворительного фонда «Доброта без предела».
Отталкивая чужие руки, шатаясь, Знаев ковыляет к открытой двери такси; изнутри доносятся резкие барабаны и голос Бутусова: «Хочется блевать, но не время! Время начищать сапоги!»
Спустя несколько минут стыд проходит – стыд всегда быстро проходит, такова его природа; остаётся боль в голове и животное удовлетворение – любая драка поправляет нервишки. Особенно когда тебе без пяти минут пятьдесят лет.
Правый глаз не видит, левый ещё может рассмотреть имя абонента на экране телефона.
– Ты чего, Серёжа? – хрипит Плоцкий из глубин полночного эфира. – С дуба рухнул?
– Да, – отвечает Знаев, – рухнул. А что?
– Идиот! Ты на кого руку поднял? Он мой друг!
– Ты тоже.
– Он мастер спорта по борьбе! Он в спецназе служил! Он всю Вторую чеченскую прошёл!
– И что? Мне надо его бояться?
– Не его!! – возражает Плоцкий. – Себя!! Тебе себя надо бояться! Будешь хамить – он тебя размажет!