Потом папа пошёл ещё дальше: написал книгу о своей работе и дал сыну почитать.
Сын всё понял.
Но прежде чем отцовский банк издох, прекратила существование семья банкира.
Развод состоялся по решительной инициативе жены. Возможно, у неё «кто-то был». Знаева это не волновало. Он работал с утра до ночи. Банк вибрировал, но стоял. Отвлечься от денег, отвернуться от конвейера было немыслимо. В банк он вложил всего себя, а в семью – почти ничего: два ежегодных семейных отпуска, десять дней в мае и две недели в январе.
Его жене потребовалось семь лет, чтобы понять, насколько унизительна ситуация: у неё были деньги, но не было мужчины. Муж появлялся поздним вечером, погружённый глубоко в себя, и его телефон непрерывно звонил, входящие сыпались одно за другим; муж не занимался своей женой и её не замечал.
Секс у них был примерно раз в десять дней, в хорошие времена – два раза в неделю. Но поскольку муж и жена, как правило, находились в ссоре, – бывали периоды, когда они по три недели не притрагивались друг к другу.
Женщина прекрасного воспитания, она ссорилась тихо, сухо, незаметно для ребёнка.
Конечно, бывали и периоды благополучия, мира. Бывали долгие месяцы, когда жили втроём очень дружно. Вместе по вечерам ходили в парк гонять мяч. Любовь к физической красоте, к телесному совершенству может объединить любую женщину с любым мужчиной; правда, ненадолго. Жена ходила на фитнес и держала себя в идеальной форме. Муж по три часа в неделю мордовал боксёрский мешок. Жена готовила идеальные наборы белков и углеводов. Муж благодарно ел. Сын бегал вокруг, размахивая лазерным мечом, и все были счастливы. Но недели и даже месяцы покоя сменялись очередным происшествием на рынке, или запросом из прокуратуры, или скандалом с людьми из-за процентов и долей процента; муж и отец появлялся, только чтобы переночевать; в семье ничего не происходило, ничто никуда не двигалось. Всё было неопределённо, всё – в будущем: вот-вот, сейчас, ещё немного – и отложу ребёнку пол-лимона сразу на Сорбонну, на пять лет, а лавку закрою; год или два, а дальше всё изменим; жена слушала это несколько лет подряд, возражала безуспешно – и вот ей надоело.
Дальновидная и трезвая девушка, она мужнины деньги не тратила, жила без показной роскоши, модой увлекалась в меру, а все (или почти все) деньги, выдаваемые на роскошь, откладывала. И в год семнадцатилетия купила сыну квартиру. А когда сын перебрался в самостоятельное логово, объявила о разводе.
Сын пережил достаточно легко. Переезд в индивидуальное обиталище даже не стал для него большим событием: он этого ждал. Среди его приятелей многие получили уже, в свои шестнадцать и семнадцать лет, от родителей собственные квартиры.
Что происходило в этих квартирах, какие дикие оргии могла устроить эта пост-индустриальная молодёжь, дорвавшаяся до самостоятельности, – отец мог только догадываться, но предполагал, что ничего особенного, максимум – пиво и лёгкие наркотики. Молодёжь была тихая, суховатая и самоуглублённая, и сын его был такой же: все они сидели по домам, играли в игры и музицировали на купленных родителями дорогих мощных компьютерах.
Надо признать, что Камилла, налаживая самостоятельную жизнь сына, употребила весь свой вкус и всё понимание истинных ценностей. Квартира была великолепна, она реяла на высоте птичьего полёта – просыпаясь, мальчик подходил к окнам и видел справа пойму реки Сетунь, а слева – башни Москва-Сити, торчащие, как золотой зуб во рту Бога.
Не будем забывать: он ведь с момента зачатия пребывал в мире, где мечты сбылись.
А вот в какой момент он перестал воспринимать рассказы матери о дерьмовом совке? Когда и кто научил его, что русские всегда всех порвут, что страна его – величайшая из сущих, что в России придумали паровоз, луноход и радио, что здесь всегда всё – самое большое, громадное, необъятное, что размер имеет значение, что вклад России в движение мировой истории уникален?
В семье он этого не слышал.
Старший Знаев никогда не считал свой народ уникальным. По его мнению, уникальным был каждый из дюжины крупнейших народов планеты. Россия была одним из центров силы, одним из столпов мирового порядка – но не уникальным, не особенным. Другими центрами являлись США, Китай, Африка, исламский Восток, Западная Европа, Юго-Восточная Азия плюс интернациональные финансовые и религиозные лобби: католическая церковь, например, или еврейский капитал.
Десяток или полтора крупных игроков планетарной шахматной доски играли партию. Россия играла наравне с остальными. Каждый из десятка игроков был исключителен по-своему.
Россия не была самым сильным игроком, но не была и слабым.
Россия не имела бесконечного человеческого ресурса, как Китай, и процветающей потребительской экономики, как США и Европа, – но Россия имела тысячелетний опыт войн, крупнейшую военную промышленность, ядерное и космическое оружие, большие территории, природные богатства, оригинальную и сильную культуру.
С точки зрения Знаева-старшего, рассуждать о русской исключительности значило признать себя нацистом. Исключительными являются не отдельные нации или народы, но комплексы идей, несомые этими народами.
Итальянцы и китайцы, англичане, испанцы и французы вложили в планетарное благо на глаз побольше, чем русские.
Арабы делали трепанации черепа за полтысячи лет до того, как русские научились письменности.
Португальцы и голландцы бороздили мировые океаны за сотни лет до того, как в России был спущен на воду первый большой корабль.
Немцы и японцы, проиграв мировую войну, за считанные годы восстановили сильные экономики и добились благоденствия, тогда как в России никогда, например, не существовало лёгкой промышленности и не существует до сих пор.
Русские выиграли множество войн, но множество и проиграли.
Русские провели множество военных интервенций, унизив национальное достоинство поляков, венгров, чехов, латышей, эстонцев.
Русские победили нацизм, уничтожили Гитлера и спасли мир, но вместе с русскими мир спасали сотни тысяч и миллионы казахов, узбеков, армян, украинцев и белорусов. А также удмурты, осетины, черкесы, башкиры и люди множества других национальностей.
Но об этом Знаев со своим сыном не говорил.
И про то, что ни один историк так и не выяснил, откуда, собственно, взялись русские, – не говорил.
И про то, что в XX веке Советским Союзом последовательно управляли грузин, украинец и молдаванин, – не говорил.
И про Крым, Донбасс, Сирию, «вежливых людей» и «зелёных человечков» – не говорил.
Но оказалось, что сын это всё узнал и без участия своего родителя.
Теперь родитель отхлебнул из подаренной сыном бутылки, сел на пол, привалился спиной к стене и разрыдался.
Не от боли.
И не от того, конечно, что сын обозначил себя как русского. Как принадлежащего к племени вежливых людей.
Сейчас для отца это не имело никакого значения.
Потом услышал в комнате посторонний звук: в раскрытое окно залетела птица, обыкновенный серый голубь, спавший, наверное, где-то рядом и потревоженный треском распахиваемой оконной створки.
– А ну пошёл отсюда! – грубо крикнул Знаев, раздражаясь, как будто бессловесная тварь не имела права видеть его разбитую морду. – Пошёл!
Голубь заметался, хлопая крыльями и издавая враждебные горловые звуки, несколько раз ударился о стены и даже попытался напасть на человека, но тот замахал руками, оттеснил птицу к окну – и она наконец канула в фиолетовую пустоту.
Запивая из горла приступ отцовской любви, Знаев некоторое время бродил по квартире. Глаза почти ничего не видели. В голове было – словно в пустом мусорном ведре: самую малость смрадно. Чтобы хоть как-то себя взбодрить, снял носки и продолжил бороздить пустоту босиком, и это помогло на какое-то время: обхватывая ступнями твёрдый прохладный пол, Знаев как будто держался за весь земной шар, за прочную твердь – чтоб не сорвало набегающим потоком звёздного вихря и не унесло в никуда.
И ругался про себя шёпотом. И подбирал бумажным платком кровавые сопли.
Вот же попал. Вот же дожился. Что ж ты, старый дурак, совсем ни на что не годен? Если собственный сын – пацан, мальчишка – предлагает тебе защиту?
Ночь была на переломе к рассвету, по старой поговорке – «час волка и собаки».
Вдруг Знаев почувствовал сильную дурноту, закружилась голова – и он опёрся рукой о стену, чтобы не упасть.
Ноги ослабли: сел на пол.
Стуча зубами, ждал, в состоянии болезненного полуобморока, что будет дальше, и время от времени шёпотом изрыгал матерные проклятия, поминая чёрта и дьявола.
Наконец, он увидел его напротив.
«Накликал», – подумал Знаев.
Обильный холодный пот прошиб его, и тут же наступило сильное облегчение. Но фантом никуда не делся.
Чёрт был столь отвратителен, что для описания его гадкого изменчивого облика не существовало слов ни в одном языке. Он был гол и одновременно волосат, стар и одновременно юн. Он то придвигался, огромный, длиннорукий, то уменьшался до размеров кошки или детской куклы. Лицо – точная копия Знаева, но при всём сходстве лицо это было лишено мужских черт, лицо андрогина, полумужчины, полуженщины, жирное лицо, текучее; гримасы и ухмылки сменялись на этом лице с огромной скоростью.
Волосы его стояли дыбом, ярко-рыжие и даже как бы дымящиеся – то ли лохмы, то ли огненные языки.
Знаев опять оттянул пальцем нижнее веко, чтобы лучше видеть.
– Покажи живот, – попросил он.
Нечистый, глядя белыми глазами, тут же расстегнул рубаху, демонстрируя живот без признаков пупка.
– Ты чёрт? – грубо спросил Знаев.
– Бес.
– Чем отличается?
– Ничем.
Голос беса тоже менялся: то карикатурно высокий фальцет, то оперный бронзовый бас.
– Тебя нет, – уверенно сказал Знаев. – Ты – галлюцинация. Исчезни. Я не хочу тебя видеть. Только не сейчас. Уходи.
– Не получится, – веско ответил бес, перемещаясь ближе и ближе. Он излучал силу и уверенность. – Ты сожрал слишком много.