…Два часа забытья освежили Знаева. Можно было встать, одеться, выйти к гостям, поздороваться, выпить красного вина или зелёного чаю, но ничего из перечисленного делать совершенно не хотелось, и он просто лежал под одеялом, в предутренней прохладе, и ждал, когда она к нему придёт.
«Кандинский…», доносилось до него из-за стены. «Фон Триер… Бэнкси… Акционизм… Уорхолл… Ротко… Шульженко… Постмодернизм… Тарантино… Трики… Ван Гог… Хиппи… Андрей Рублёв… Малевич… Кубрик… Лимонов… Модильяни… Гигер… Достоевский… Херст… Тупак… Куросава… Экстези… Соцреализм… Климт… Курёхин… Depeshe Mode… Поллок… Джобс… Панк… Мондриан… Боуи… Гринуэй… Рахманинов… Набоков… Кобейн… Бродский… Rammstein… Баския… Фотореализм… Пикассо… Андеграунд… ЛСД… Хамдамов… Раушенберг… Прилепин… Шагал… Джаггер… Эйзенштейн… Филип Дик… Эдгар По… Барышников…»
Обычно он ложился на свой диван примерно в полночь, и ждал её до трёх часов ночи. Не мог уснуть, пока она не приходила.
А когда уходила – засыпал мёртво.
После четырёх часов такого сна просыпался в прекрасном настроении, с благодатной ломотой в мышцах, и уходил на лёгких ногах, как будто ему было двадцать пять, а не сорок восемь.
Это продолжалось весь май и весь июнь.
Она приходила, горячая, маленькая, весёлая, почти всегда немного пьяная, а в иные ночи порядочно пьяная; приходила, шлёпая босыми ступнями; скидывала через голову домашний балахон и забиралась к нему под простыню.
И гладила его по лицу и плечам, и целовала.
Её миниатюрность приводила его в восторг. Она почти ничего не весила.
– Какой хороший день, – прошептала она. – Я продала картинку. Даже не знала, что могу быть такой счастливой.
– Молодец, – ответил он. – Действительно, большой день. Сказала бы раньше. Я бы вышел, выпил бы с гостями.
Она засмеялась и прижалась сильней, и задышала чаще.
– Нет, – ответила, – ты бы его спугнул. Покупателя. Это тихий интеллигентный американский еврей. Он увидел бы твои подбитые глаза и убежал бы сразу. Хорошо, что ты не вышел.
– Жаль. Я бы с удовольствием напугал тихого американца.
– Прекрати. Он хороший человек. И соображает в своём деле. Он попросил право первого показа моих новых работ. Это хороший знак. Это значит, он действительно заинтересован.
– Если бы предупредила, я бы вообще не приходил.
– И где бы ты ночевал? В квартире без мебели? На полу? На газетках?
– Спать на твёрдом полезно для здоровья.
– Не рассказывай мне про здоровье. Ты неважно выглядишь. У тебя ввалились щёки. Ты мало спишь и ешь. У тебя каждый день стрессы. Ты можешь умереть в любой момент.
– Спасибо, дорогая. Я пока не планирую.
Она сильно укусила его в ключицу.
– Никто не планирует. Но в твоём возрасте уже пора иметь в виду.
– Ты забыла. Я пятнадцать лет прожил за городом. В собственном доме в дубовой роще. Это была постоянно действующая кислородная камера. Каждый день я вставал на рассвете и по три часа занимался спортом. Я не курил, очень мало пил и ел самую лучшую еду, какую можно купить за деньги. Я не употреблял ни кофе, ни чая, пил только родниковую воду, по четыре литра ежедневно. Я торчал на всём этом. Бассейн, сауна, медитация, массаж. Я – очень здоровый человек.
– Я не забыла. Я помню эти ужасные рассказы. Вести такой здоровый образ жизни могут только больные люди. Физкультура не спасёт тебя ни от внезапного инфаркта, ни от безумия, ни от рака.
– И что мне делать, по-твоему?
– Работа тебя убьёт. Будешь продолжать – умрёшь. А я бы не хотела. Ты бы мне ещё пригодился.
– Спасибо, – сказал он. – Это приятно слышать. Думаю, нам надо отметить твой успех. Завтра же.
– Только не завтра. Я хочу начать новую картину как можно скорей. Меня прёт, у меня подъём. С утра поеду на Крымский мост, куплю полотно – и вперёд.
– Купи большое полотно, – напомнил он. – Самое большое, которое пролезет в дверь.
Она снисходительно засмеялась.
– Господи, – сказала, – о какой ерунде ты думаешь? Всегда можно нанять мастеров, они вынут окно целиком и втащат полотно на верёвках. А потом точно так же вытащат. Все так делают. Главное – чтоб я сама понимала, готова ли к большим объёмам.
– Давно готова.
– Но имей в виду – я проработаю дней десять, а потом уеду.
Едва прозвучало слово «уеду», Знаев вздрогнул и испугался: он так привык уже к собственной идее «отъезда», что считал эту идею «своей», как бы присвоил её, и теперь, когда другой человек заговорил о том же самом, – ощутил недоумение, чуть ли не ревность. В картинке, которую он в последние два дня себе нафантазировал, уезжал только он один, остальные неподвижно оставались на своих местах.
– Куда? – спросил он.
– Как обычно. В Крым или в Абхазию. Денег хватит на целый месяц. В августе вернусь. Ты можешь жить здесь. Ключ у тебя есть.
Он подумал и возразил:
– Но я не могу без тебя. Целый месяц! Ты с ума сошла.
– Ты сам собирался уезжать.
– Это другое, – нервно возразил он.
– Ты уже решил, куда?
– Ещё нет, – ответил он, тут же понимая, что впервые ей соврал.
Попробовал решиться, признаться, уже открыл было рот – так и так, поездка может быть в один конец, уан вей тикет, собираюсь взять в руки оружие, чувствую такую необходимость, – но не произнёс ни слова.
И ощутил стыд.
«Вот, оказывается, – подумал с горечью, – даже самым чистым и прямым людям приходится лгать, когда речь заходит о войне, смерти и крови. Получается, что в основании лжи всегда лежит смерть. И если смерть неизбежна, то ложь неизбежна тоже».
– Теперь, – сказала она, помолчав, – расскажи, как прошёл твой день. Кто тебя побил?
– Неважно, – ответил он. – Скучный спор из-за денег. Настоящее приключение было потом. Я обожрался таблеток, и у меня были галлюцинации. Я видел чёрта. Он уговаривал меня прыгнуть в окно.
– Господи, – сказала она. – Надеюсь, ты сходил в церковь?
– Простоял всю вечерню.
– Сейчас ты его видишь?
– Чёрта? Нет. Я прогнал его. Мне сказали, черти слабей, чем люди. В этом наше человеческое преимущество.
– Так сказал священник?
– Нет. Другой человек. Я постеснялся говорить со священником.
– Зря, – сказала она. – Надо было поговорить.
«Перед отъездом обязательно поговорю», – решил Знаев про себя.
– Расскажи мне про чёрта, – попросила Гера. – Какой он был?
– Очень неприятный. Гибрид человека и козла. Воняет, как целый химический завод. Огромный кривой член. Причём он его всё время теребит, как обезьяний самец…
– Какая гадость, – сказала она с чувством и рассмеялась. – Он всё время был голый?
– Он разный. Иногда голый, потом сразу одетый. Очень мускулистый. Горбатый. Ни рогов, ни хвоста нет, конечно. Но облик – совершенно нечеловеческий. Мокрый от пота… Двигается как животное, очень быстро…
– Тебе было страшно, – утвердительно сказала она.
– Не знаю, – ответил Знаев. – Я и раньше что-то такое видел. Или даже не видел, чувствовал… Не обращал внимания. Мне казалось, это нормально.
– Да, это нормально, – сказала она. – Я тоже иногда чувствую бесов.
– Наверное, это приходит с возрастом. Или с опытом.
– Или если обожрёшься таблеток, – добавила она. – Тебе надо немедленно перестать их принимать. Ты мог умереть.
– Может, оно было бы к лучшему.
– Прекрати, – сказала она недовольно. – Почему ты себя так ненавидишь?
– Я себя люблю, – ответил он. – Более того: я собой горжусь.
Она не приняла шутки, нахмурилась.
– У тебя всё время такой вид, словно ты считаешь себя последним говном.
– Нет, я не говно, – спокойно возразил он. – Почему – говно? Я – в порядке. Я нормальный. Просто у меня чёрная полоса.
– У всех сейчас так, – сказала Гера. – Ты не виноват.
– Нет. Если корабль утонул – капитан всегда виноват.
– Это был не твой корабль. Это был всего лишь магазин с канистрами и сапогами.
– Нет, – ответил Знаев с убеждением. – Люди, которые начали одновременно со мной, сейчас имеют сотни миллионов долларов. Это совсем другой уровень… Они завтракают в Майами, а ужинают – в Гонконге… Я должен был быть там, с ними… Всё было просчитано… Но я обсчитался…
«Звучит отвратительно, – подумал Знаев, – всё равно что “обоссался”».
– Не смог, – добавил он. – Устал. Надоело.
– Не смог, устал и надоело – это три совершенно разные причины.
– Господи, – прошептал Знаев, – ты такая умная. Я и не подозревал, что такие умные женщины вообще существуют.
– Привыкай, – ответила маленькая художница.
И они заснули.
В полдень он стоял на углу Садового и Большой Пироговской, ждал Жарова.
Друг велел одеться попроще: намечалось путешествие за город.
Куда именно, зачем – Знаев не спросил. В таких случаях меж мужчинами не принято обсуждать детали. За город – значит, за город.
Жаров появился с опозданием в четверть часа, на огромном «Триумфе»: его двухлитровый мотор ревел, сотрясая стёкла в зданиях, пугая кошек и птиц.
Протянул толстый конверт.
– Я продал твой мотоцикл.
– Спасибо, брат, – ответил Знаев, засовывая деньги в задний карман. – Куда едем?
– По твоим делам. Ты же, вроде, хотел на войну?
– Да, – сказал Знаев. – Хотел.
Жаров протянул шлем.
– Погнали.
Снова сообразив, что подробностей ему не раскроют, Знаев послушно сел в седло, и «Триумф» помчал обоих через город, полупустой почему-то. Воскресенье, сообразил бывший банкир, сегодня – воскресенье! Свято соблюдаемый день отдохновения. Вот почему музыканты и дизайнеры засиделись в квартире художницы Геры Ворошиловой до рассвета. Конечно, все они где-то работают, рисуют этикетки и сочиняют джинглы, – но в ночь на воскресенье обязательно отрываются. Это важно, да.
И только бывшие банкиры, чёртовы трудоголики, и прочие такие же безумцы-бизнесмены забывают про законный выходной день, дарованный каждому трудящемуся человеку.
Жаров водил мотоцикл мастерски, сверканием фар и рычанием движка принуждал мирных автолюбителей уступать дорогу, на свободных участках ускорялся так, что несчастного пассажира от перегрузок поражала секундная слепота.