Знаев посторонился. Горохов сел за стол. Предложенную шариковую авторучку равнодушно отложил, достал собственный «Паркер», толстый, как сигара, – неудобно изогнулся и стал размашисто писать, дёргая локтем.
– Мне очень стыдно, – произнёс он без выражения. – Я не знал, что так будет. Мой брат – реальная сволочь.
– Не ругайтесь, – благожелательно сказал врач-красавец. – Жизнь продолжается в любом случае.
– Он лежачий больной. Я должен везти его на «Скорой»?
– Обязательно.
– Вот ещё геморрой! – возопил Горохов с досадой. – И ещё мне надо будет сиделку нанимать? Чтобы меняла ему капельницу? Пока он умирает?
– Достаточно вызвать на дом медсестру. Единоразово.
– Я же говорю, от него всегда были проблемы!
Знаеву стало неприятно, что Горохов так ругает своего брата в присутствии незнакомого человека.
– Не заводись, – сказал он. – Пиши.
– Извините, – тут же искренне сказал Горохов. – Ты, кстати, Сергей Витальевич, двигай по своим делам. Я справлюсь. Картина, слава богу, прояснилась… А то я уже приготовился свою почку отдать…
– Есть мнение, – аккуратно произнёс Знаев, – что это не поможет.
Но Горохов вдруг снова вернулся во взвинченное состояние.
– Ты ничего про это не знаешь, – агрессивно процедил он. – Езжай. Езжай, пожалуйста.
– Алекс, – сказал Знаев, – можно тебя отвлечь, на минуту?
И кивнул в сторону двери.
Врач-красавец, привыкший ко всему, индифферентно отвернулся. Горохов отодвинул наполовину исписанный лист. Они вышли в коридор.
Мимо них прошла, качая бёдрами, медсестра, похожая на героиню фильма ужасов: грудастая и пышноволосая и очень себе на уме.
– Ты уверен, что правильно делаешь? – спросил Знаев.
– Не ссы, – грубо ответил Горохов. – Правильней некуда.
Он явно переживал тяжёлые минуты и удерживался от слёз только усилием воли.
– И я тебе не нужен?
– Абсолютно. Кстати, спасибо, что доставил до места.
– Кроме тебя, у него нет родни?
– Нет. И не надо. Только отец. 75 лет, из дома почти не выходит. Ещё есть бывшая жена, но она ничего про Валеру знать не хочет.
– То есть, ты отвезёшь брата к нему домой и оставишь там умирать?
– У моего брата нет дома, – сказал Горохов. – Не так много он зарабатывал, чтоб купить квартиру. Он снимал. И, кстати, задолжал за три месяца. То есть, я отвезу его в квартиру, потом погашу хозяевам долг, потом Валера умрёт, потом я его похороню – и квартиру освобожу. Вот такой план.
Знаев вздохнул.
– Ладно, – сказал он. – Я поеду. Я буду молить бога, чтобы всё быстро закончилось.
– А ты умеешь?
– Что?
– Молить бога?
– Умею, – ответил Знаев. – Недавно научился. Давай, друг. Держись.
– За меня не волнуйся, – сказал Горохов. – Завтра в десять я как штык на работе.
Они коротко обнялись, и Знаев ушёл, обогнув по пути хромающую на обе ноги женщину со стоящими дыбом волосами, у корней седыми, а на половине длины – крашенными в каштановый. Женщина эта, примерно семидесяти лет, покосилась на Знаева блядским глазом и подмигнула.
Погода стремительно портится.
Темнеет небо, набегают тучи цвета войлока, и на город обрушивается буйный горячий дождь.
Дымится асфальт, дымятся крыши автомобилей и шлемы мотоциклистов, дымятся тротуары и свежепокрашенные бордюрные камни, газоны с травой химически-зелёного цвета, дымятся зеркальные окна витрин, дымятся полиэтиленовые плащи полицейских и оцинкованные кровли особняков.
У тебя нет зонта, но зато есть слух, память и фантазия.
В твоей голове гудит песня Кузьмина «Ливень».
Ты успеваешь забежать под козырёк входа в супермаркет торговой сети «Ландыш». Оглядываешься: вокруг стоят такие же, до нитки мокрые, с прилипшими волосами, смотрят друг на друга и смеются.
Ты звонишь сыну, и велишь ему приехать, и добавляешь, что это срочно и важно.
Отношения между вами выстроены так, что если отец пишет: «Приезжай, надо поговорить», – то сын не может ответить ничего, кроме «Сейчас буду».
Ты читаешь его ответ – и улыбаешься скупо.
Когда небесная вода слегка ослабляет напор, ты бежишь ко входу в метро.
Твой бег – это бег мастера: четыреста метров до лестницы, ведущей в сухое уютное подземелье, ты проходишь в среднем темпе – но зато не сбив дыхания и ни разу не угодив ногой в лужу.
Люди валом валят по лестнице на перрон, на ходу складывают зонты, обдают друг друга обильными брызгами; множество улыбок, толпа сияет весельем, никакой враждебности, – все, как один, мокры или с ног до головы (у кого зонта нет) – или от пояса до пяток (у кого зонт есть).
Сыро, как в Таиланде. Под сводами подземного зала висит тропический туман. Вентиляция не справляется. С шумом подкатывает поезд. Вспотевшая, возбуждённая приключением, но слегка утомлённая толпа грузится, бурля и дыша с присвистом. Навязчивый запах мужских дезодорантов мешается с ещё более навязчивым запахом дамских парфюмов.
Седьмой час вечера – по домам едет трудовая, рабочая Москва.
Хохочут девчонки. Каждая вторая видит себя в финале конкурса «Мисс Мокрая футболка».
Вода стекает с волос, плеч, зонтов, платьев, туфель и ботинок.
Окна в вагоне запотели, воцаряется духота, женщины обмахиваются газетами.
На каждой новой станции выходит каждый третий. Броуновское движение, мужики вежливо обтекают дам, запах пота и духов – резче, щёки – ярче.
На «Чистых прудах» поднимаешься на поверхность, но оказывается, что в этой части города ливень не только не закончился, но – в разгаре; в обложенном кафелем тоннеле, у самого выхода, толпятся пугливые и не имеющие зонтов; те, кто посмелей и с зонтами, выбегают прочь сквозь прозрачные двери с возбуждёнными возгласами, или молча, но с непременными улыбками на обычно угрюмых лицах.
Ты пробегаешь по Кривоколенному переулку и успеваешь открыть дверь заведения под названием «Гамбургерз» буквально за несколько мгновений до того, как вода начинает хлюпать внутри твоих ботинок.
Заведение выбрано с дальним умыслом. Во-первых, после посещения больницы и наблюдения за полумёртвыми людьми тебе приятно чувствовать себя живым, здоровым и полным сил; ты испытываешь лютый голод. Во-вторых, отеческие собеседования со взрослым сыном лучше всего идут над тарелкой, полной горячего мяса. Это педагогически правильно, а кроме того, приятно.
Заведение миниатюрное, едва на дюжину столов, но, по законам высшей справедливости, место для тебя освобождается как раз в тот момент, когда ты входишь, отдуваясь и вытирая ладонью мокрую физиономию. Официантка протягивает коробку с бумажными салфетками и с уважением глядит на синяки под твоими глазами.
Затем появляется сын, тоже, разумеется, без зонта: в свои двадцать он законченный минималист, не носит ни часов, ни украшений, ни очков тёмных. У него нет ни кошелька, ни даже аудиоплеера.
«Слишком красивый, – думает Знаев. – Слишком крепкий, слишком глазастый и обаятельный. Слишком чистая кожа, слишком крепкая шея. Или дело не в нём, а во мне: я слишком его люблю. Наверное, всё это сон, морок. Пелена ещё со мной. Я продолжаю пребывать внутри многоходовой галлюцинации. Этот парень, которого я себе вообразил – иллюзия, подсознательная проекция моего настоящего ребёнка Виталия Сергеевича, безработного балбеса, музыкантствующего лентяя, столичного мальчика-инфантила».
– Они не проходят, – говорит сын.
– Синяки?
– Да.
Знаев улыбается и двигает ближе к сыну тарелку с гамбургером «Аль Капоне».
– Зато теперь я понимаю, что чувствует боксёр, отстоявший двенадцать раундов.
– Нифига ты не понимаешь, – говорит сын. – После боя боксёры две недели сидят дома. Лицо вот такое, – он показывает ладонями: полметра от правой щеки и полметра от левой. – Я видел фотки в интернете.
– Извини, брат, – отвечает Знаев. – Я всё время забываю, что интернет – мощный источник знаний.
Сын недоумённо сдвигает светлые, от матери доставшиеся брови.
– А что, нет, что ли?
– Не буду спорить. Я позвал тебя, чтоб напомнить две главных твоих задачи. И сообщить задачу номер три.
– Внимательно слушаю, – говорит Виталик.
Знаев понимает, что не утолил голод, и крадёт с тарелки сына кусок, и глотает одним мигом.
– Во-первых, – начинает он, – не влезай в криминал. Никаких драк, разборок за своих пацанов против чужих пацанов, а главное – никаких наркотиков и оружия. Сядешь в тюрьму – я не буду тебя вытаскивать. Это очень дорого. Многие десятки тысяч долларов. У меня сейчас нет таких денег.
– Понятно, – говорит Виталик.
– Во-вторых, не женись и не заводи детей. Ты – никто, у тебя нет ни работы, ни профессии. Не должно быть никаких залётов и беременностей. Если у тебя есть девушка, и вдруг ты соберёшься жениться – делай это без меня, я участвовать не буду, ни копейки на свадьбу не дам и сам не приду. Ты пока щегол, пацан-мальчишка, тебе это не нужно. Подруга, наверное, у тебя есть, и, может быть, ты уже с нею живёшь – дело твоё, я в твою жизнь не лезу… Но – никаких свадеб и младенцев.
– Понял, – отвечает Виталик. – Ты это уже говорил.
– Повторение – мать учения, – произносит Знаев. – Третья просьба, и последняя. Слушай внимательно. У тебя есть брат. Сводный. Звать его Серёжа. Шестнадцать лет, школьник. Я решил, что ты должен об этом знать.
Виталик никак не реагирует. Он просто не понимает, как отнестись к этой полученной новой информации. Знаев достаёт телефон, находит номер младшего сына и пересылает старшему.
– Я тебе не предлагаю прямо сейчас идти к нему, знакомиться и дружить. Можешь вообще не дружить… – Он вдруг чувствует смущение и с трудом подбирает слова. – Но пообещай мне, что вы… ты… и твой брат… вы будете поддерживать связь. Всю жизнь. Хотя бы раз в год ты будешь ему звонить, или письмо напишешь. Такое же обещание я возьму и с него. Вы – братья, одна кровь, вы в любом случае должны помогать друг другу. Хотя бы советом.
– Я понял, понял, – спокойно говорит Виталик. – А чего так сурово? Я ему сегодня же напишу.