На улице Жаров немедленно закурил, снял с себя бабочку и расстегнул рубаху. Пошли пешком вверх по Большой Дмитровке. Фиолетовая московская ночь полыхала ярче самого яркого дня. Фонари и огни сигарет отражались в полированных поверхностях сплошного ряда припаркованных автомобилей. Сверху, со стороны Камергерского переулка, доносилась музыка и запахи кальянных дымов. По тёплому асфальту поперёк движения стремительно пробежала огромная лоснящаяся крыса – счастливо проскочила меж колёс и канула в асфальтовой дыре, огороженной красными лампами: Большая Дмитровка, как и Малая, как и прочие улицы центра, непрерывно ремонтировалась.
– Что ж ты молчал, – сказал Знаев. – Бизнесмен года! Кто бы мог подумать.
– У меня только номинация, – нервно ответил Жаров. – И вообще, если б не ты, я бы не пошёл. Я такие сходняки не люблю. Ни выпить нормально, ни пожрать, ни расслабиться.
– Грубый ты, – сказал Знаев. – Красивые люди, весело, интересно – а ты брюзжишь. Я, например, очень доволен.
– Ну и слава богу, – сказал Жаров. – Значит, цель достигнута.
Неожиданно в дюжине шагов от них к тротуару бесшумно подвалил широкий лимузин; обогнав Знаева, туда же подкатился миллиардер Григорий Молнин на коляске с электрическим ходом.
Он был в смокинге, то есть, безусловно, возвращался с той же церемонии.
Знаев не видел его среди гостей и теперь вздрогнул от неожиданности.
Задумчивого, коротко стриженного миллиардера сопровождали трое охранников.
Шофёр лимузина вышел, оставив дверь открытой, и удалился в сторону джипа охраны.
Знаев обрадовался и уже поднял ногу, чтобы подойти к миллиардеру и что-нибудь сказать.
Он встретился глазами с Молниным – и тут же понял, что тот его не узнал.
Скользнув взглядом, король розницы отвернулся.
Из его ушей торчали провода, он был занят телефонным разговором.
– …Нет, – говорил он негромко, теребя в пальцах телефонный провод, – мы ему не уступим. Мы никому не уступаем. Мы лидеры на рынке, пусть все уступают нам. Или он делает, как ему скажут, или идёт нахер. Спроси его, хочет ли он, чтоб я вычеркнул его из списка друзей. Спроси именно так. Спроси, он остаётся в списке или его можно вычеркнуть…
Коляска катилась быстро – Молнин прожужжал мимо, очень занятой, недоступный. Сам, при помощи одних рук с гимнастической ловкостью перебрался из кресла за руль машины и захлопнул дверь; управление, разумеется, всё было ручное, как в инвалидной мотоколяске или в болиде «Формулы-1»; утробно зарычав, тачка снялась с сухого асфальта, как со взлётной полосы, и миллиардер исчез, а его кресло, оставшееся на проезжей части, охранники засунули в свой джип и поспешили следом.
Знаев повернулся к Жарову.
– Видел его? Этот человек хочет отобрать у меня мой магазин.
– Да, – ответил Жаров, – жалко. Даже по морде не дашь: инвалид всё-таки.
Проходящие мимо две девчонки в обтягивающих штанах посмотрели с интересом; Жаров показал им язык, девчонки рассмеялись и убежали вверх по улице, навстречу ресторанным шумам и запахам злачного Камергерского.
– Как ты думаешь, – сказал Знаев, – может, отдать ему этот проклятый магазин?
– Только не бесплатно.
– Нет, конечно! Не бесплатно. Он даёт мне твёрдую цену. Она, правда, меньше реальной раза в четыре, но это другой вопрос.
– Соглашайся, – уверенно сказал Жаров. – Ты же не бизнесмен. Ты – оригинал. Человек не от мира сего. Идеалист. На кой чёрт тебе этот магазин? Продай и успокойся. Отдохни полгода-год. Потом что-нибудь ещё замутишь.
– Нет, – ответил Знаев. – В нашем возрасте опасно отдыхать полгода-год. Я так не хочу. Силы есть, ещё пободаюсь.
– Ради чего? – спросил Жаров. – Какова твоя цель, брат?
Вопрос был важный и серьёзный; перед тем как ответить, Знаев хорошо подумал.
– Моя цель, – сказал он, – абсолютная свобода. Я всегда делал что хотел. Ни с кем и ни с чем не считался. Я прожил при этой абсолютной свободе все свои семь жизней. Мне никто ничего не указывал. Я хочу, чтобы это продолжалось.
Серафима положила перед ним эскизы; терпеливо ждала, пока заказчик изучит все детали.
Заказчику хватило нескольких взглядов, чтобы понять: он имеет дело с большим талантом, или даже с гением. Девушка Серафима уловила самую суть. Зарисовала жирным карандашом его собственные дилетантские фантазии.
– Очень хорошо, – искренне сказал он. – Особенно вот это. Я доволен.
– Идея не моя, – ответила Серафима. – Заимствование. По вашему совету. Русский поддоспешник XVII века.
– Вы настоящий мастер. Слушайте, а если мы сделаем один вариант из дорогого бархата? Это будет выглядеть шикарно?
– Не понимаю.
– Вчера, – объяснил Знаев, – я видел Тома Форда. Он сверкал, как золотой слиток. Молодец мужик. Пятьдесят лет, а выглядит на тридцать. Я даже позавидовал. А что, если мы сделаем ещё один вариант? Гламурный? Из какой-нибудь парчи, из бархата, или что там бывает…
– Телогрейку из бархата? – уточнила Серафима.
– Именно.
– Но вы сказали, что мы работаем в зоне casual. Практично и недорого.
– Да, – сказал Знаев. – Дёшево и сердито. Но зачем нам себя обеднять? Разве нам не нужна красота? Чтоб каждый, надевший мою телогрейку, превращался в Тома Форда.
– Том Форд много лет работал в «Гуччи». Занимался женской одеждой и обувью. Мне трудно представить Тома Форда одетым в телогрейку.
– А я смог, – сказал Знаев. – Представил.
– У вас богатая фантазия.
– Ваша – богаче. Давайте немного изменим концепцию. Добавим роскоши и безумия.
– Подождите, – возразила Серафима, – но ведь мы делали одежду для радикалов и революционеров. Это несовместимо с роскошью.
– Да, – сказал Знаев, подумав. – Вы правы. Жаль. Ваши эскизы прекрасны. Но я чувствую, что мы не раскрыли потенциал. Может быть, больше пуговиц… Или какие-нибудь карманы…
Серафима ничего не сказала. Знаев ещё раз с удовольствием посмотрел на рисунки. Как обычно в таких случаях, ощутил прилив гордости. Немного денег, немного времени, несколько встреч с умным человеком – и вот из ничего появляется нечто, какая-то концепция, разработка, проект. Так был создан весь мир, все автомобили, мотоциклы, ракеты, телогрейки, смокинги, компьютеры, пистолеты Стечкина: от сырой безумной идеи к шедевру. Только ради этого и стоило жить.
– Серафима, – сказал он, – вы явно талантливей Тома Форда.
Она рассмеялась.
– Надеюсь, – спросил Знаев, – вы не считаете меня идиотом?
– Нет. Наоборот. С вами интересно иметь дело. Если вы утверждаете эскизы, я запускаю это в дело. В следующий раз приеду с образцами тканей…
– Не надо, – возразил Знаев. – Я вам верю. Я вижу, вкус у вас есть. Ткани выберите сами. Если честно, я в восторге. Мы на верном пути. Приходите с готовым результатом. Сделайте одну взрослую куртку – и одну на ребёнка, какого-нибудь яркого цвета…
– А что насчёт бархата? И Тома Форда?
Теперь засмеялся Знаев.
– Том Форд подождёт, не обидится. Это была плохая идея. Вы правы, никакого бархата. Мы должны работать ради молодых, смелых и голодных…
Засвербел телефон в кармане; прищурившись, Знаев прочитал: «Уважаемый Сергей Витальевич, на вашу квартиру есть покупатель, очень реальный, готов встретиться сегодня».
Он ответил, что выезжает немедленно.
Время было к полуночи, но многие богатые ребята часов не наблюдают; он и сам не наблюдал, когда был богатым.
В квартиру вошёл бесшумно: боялся, что опасный лохматый бес до сих пор поджидает поблизости. Выскочит сейчас откуда-нибудь из сортира, кривляясь. Привет, родной, я по тебе скучал! Но пусто было в комнатах, и ничто не напоминало о недавней попытке смертельного прыжка. И даже лоток для льда, вроде бы давеча оставленный на столе, был убран в холодильник, а стол сиял чистотой. «Может быть, – подумал Знаев, – сегодня приходил агент, и навёл порядок перед визитом богатого покупателя? Покупатели нынче привередливые, а агенты, наоборот, весьма предупредительные».
Открыл окна – выгнать стоячий воздух. Никогда не любил ничего стоячего, неподвижного. Как тот капитан Немо, суровый технократ, главный герой подростковых фантазий, чей девиз был – «Mobilis in mobile».
Двигаться, всё время двигаться. Мир вокруг движется ежесекундно – и тебе нельзя стоять.
Прожил одну жизнь – не зевай, начинай следующую.
Снаружи потянуло прохладным, сладко-солёным: фирменная московская дыхательная смесь, одна часть пыли, две части углекислого газа, остальное – прана, чистая благодать.
Эта квартира – в четыре огромных комнаты на две стороны высотного дома – понравилась ему с первого мгновения.
Он купил её в лучшие времена, в середине нулевых. Отдал большие деньги. Купил не для собственного удовольствия. Он, конечно, в те времена летел на гребне волны, на расстоянии в сто шагов издавал запах денег, – но всё же не до такой степени, чтоб делать себе подарки ценою в два миллиона долларов. Что-то внутри протестовало против такой императорской щедрости. Два миллиона – лично себе? Парню, выросшему в однокомнатной халупе с видом на промзону? Нет, он покупал не для себя, он делал вложения, инвестиции. За десять лет московская недвижимость подскочила в десять раз, и рынок продолжал подниматься, то есть – купленное сегодня за два миллиона через десять лет должно было стоить двадцать миллионов. Все, у кого были деньги, покупали дорогие квартиры, – вот и он купил.
Инвестировал, ага.
Когда в дверь позвонили – пригладил перед зеркалом волосы, чтобы, значит, соответствовать. И отомкнул замок, со свежей гостеприимной улыбкой.
Но за дверью стоял не какой-то гипотетический «богатый покупатель», а вполне конкретный Женя Плоцкий, а рядом – «спортсмен»-коллектор, оба с каменными лицами, в дорогих костюмах и консервативных галстуках. «Спортсмен» держал в руке лакированный портфель, слишком блестящий, слишком густо оснащённый заклёпками и замочками, – с такими портфелями ходят внезапно разбогатевшие адвокаты или опытные профессиональные аферисты.